Разворошенное гнездо. Повесть - Александр Юдин

– А мы думаем: кто это у нас тут заблудился? – отступила та в сторону.

Сидевшие за столами еще три женщины насмешливо разглядывали Андрея.

– Что это у вас там? – сконфуженно спросил он, доставая из нагрудного кармана удостоверение.

– Это механики наши развлекаются, – объяснила полногрудая.

Андрей протянул ей удостоверение.

– Да знаем, – отмахнулась она, – поняли уже, что областной корреспондент к нам заглянул.

…Главный технолог задерживалась. В ожидании ее Андрей посудачил с пожилыми сотрудницами отдела о жизни, о том, как трудно женщине быть одновременно и женой, и матерью, и хорошим специалистом. И как бы между прочим попросил справку о работе предприятий объединения. Он не хотел акцентировать их внимание на этой справке, которая дала бы возможность сравнить результаты, посмотреть, как выглядит дольская фабрика на общем фоне. Потому что не знал, в чью пользу будет сравнение, и пошел на маленькую психологическую уловку, чтобы не возбуждать понапрасну их интереса к своей персоне, как возможному избавителю от притеснений со стороны управленцев объединения.

– Справку о всех четырех фабриках? – удивились они.

– Да.

– Так где ж мы вам возьмем такие данные? – многозначительно переглянулись они, заговорили наперебой. – Мы сами бы с удовольствием ознакомились с ними.

– Инте-ре-есно, – в тон им сказал Андрей. – Как же вы работаете вслепую? Надо бы, наверное, знать, в чем вы отстали от других, чтобы тянуться за ними.

– Вот-вот, – улыбаются, – и мы так думаем. Первое время, как объединение образовалось, присылали нам данные о всех фабриках. Сравнивали: не так уж плохо мы выглядели, даже, скорее, наоборот: головная-то фабрика нам в подметки не годилась. Никитина наша возьми и скажи на конференции, на профсоюзной: «Мы тоже анализируем работу других предприятий и видим, что на головной фабрике, которая должна пример показывать, позволяют себе слишком спокойную, сытую жизнь». Тимофеев тогда ругал нас за плохой рост объема реализации – она и ляпнула ему, высказала при всех, что там только за счет дорогих тканей и вылезают: с объемом-то реализации все в ажуре, а с производительностью в натуре, в штуках – на месте топчутся. С тех пор и началось.

– Что началось? – не понял Андрей.

– Да грызня с Тимофеевым. И сводных данных мы с тех пор больше не получали. Попробовали настаивать – где там…

– Да нет, девочки, вы путаете, не с того началось, – поправила сухощавая, интеллигентной внешности Евгения Аркадьевна, руководитель отдела. – Помните, в области совещание было по легкой промышленности? Так вот с него, по-жалуй, началось. Никитина там выступила и сказала что-то не так, как хотелось бы Тимофееву, а он ей вот так пальчиком погрозил и головой помотал: ай-яй-яй, дескать, нехорошо.

– Что за совещание? – уцепился Андрей. – О чем говорила Никитина?

– Не помню толком, боюсь наврать, так что вы уж, голубчик, лучше у самой Никитиной поинтересуйтесь, – посоветовала Евгения Аркадьевна.

– Где она может быть сейчас?

– Дома пока. Но вот-вот должна лечь в больницу.

– В больницу? – удивился Андрей.

– Да, в больницу, – вздохнула Евгения Аркадьевна. – Чему удивляться?.. Когда человека без конца дергают…

Андрею дали номер телефона Никитиной. Он тут же из отдела попробовал связаться с ней. Телефон молчал. Он записал на всякий случай ее домашний адрес и договорился, что к вечеру ему подготовят подробную справку о работе предприятия с тех пор, как было организовано объединение.

– А вон и Ирина Семеновна, – показала в окно полногрудая сотрудница. – Видите, у той колонны стоит, что-то швее молоденькой втолковывает. Беда с ними, с молоденькими, того и гляди что-нибудь… Идите к ней, а то, чего доброго, она уж закрутилась и забыла про вас.

Ирина Семеновна, худенькая женщина с огромными глазами, действительно оказалась прекрасным гидом: не бесстрастным профессионалом, бойко излагающим давно заученный текст, а заинтересованным собеседником. Она водила Андрея по складам, тесно заставленным штабелями тканей, по участкам с рядами стрекочущих машинок и женскими бюстами, утопающими в пестрых ворохах деталей кроя, терпеливо втолковывала премудрости технологии – и щеки ее зарделись румянцем возбуждения, глаза увлажнились, потому что рассказывать ей пришлось о падении фабрики, а фабрика была для нее всем – радостью, болью, домом, который оставило счастье, жизнь в котором пошла наперекосяк. Андрей верил в ее искренность. И когда она рассказывала о перестройках технологии, ни минуты не сомневался в том, что она ничего не придумывает, не ловчит, стремясь вызвать у заезжего корреспондента иллюзию бурной деятельности специалистов фабрики. Но чувствовалось: ее что-то мучает, защемило душу что-то недосказанное.

– А зачем вам все это? – спросила вдруг она смущенно. – Писать будете?

И, словно в ожидании неизбежной тяжелой вести, медленно, тяжело опустилась на широкую скамью у стены возле красного уголка.

– Н-ну-у, да вообше-то, намерен.

– И тоже – ругать нас? – остановила на его лице свои глаза; в них были тревога и настороженность.

– Ну почему же ругать… Нет… Не обязательно во всяком случае, – заегозил Андрей, бодро улыбаясь. И подсел к ней на ту же скамью.

– Так ведь объединение подводим, с зарплатой перебои – два года уже, народ разбегается. Даже кадровые работники – опытные швеи, наша надежда и опора – и те потянулись на сторону, в торговые ряды у большой дороги. Знаете, какая теперь у нас текучка кадров?

– Какая?

– Тридцать процентов.

– Да-а, скверная ситуация: народ уходит, потому что прибыли нет, упал заработок, а прибыли нет, потому что некому ее делать, не хватает квалифицированных работниц. Набрали новичков, обучили, а они – заявление на стол. Порочный круг. Так?

– Вот именно.

– А можно вам задать один деликатный вопрос? Мне вот пришло в голову… Как же так, думаю: при Сальнике, вашем первом директоре, за считанные годы добились роста производства в полтора раза на сравнительно новых машинах – и претензий по поводу невыполнения заданий не было, а теперь примерно такой же рост на старых машинах, с которыми больше хлопот, – и вас ругают, что плохо работаете. Может, действительно производственная программа теперь нереальная, а раньше она была реальной, отвечала вашим возможностям просто потому, что Сальник умел ладить с генеральным директором? Впрочем, возможно, не столько потому, что умел ладить, сколько потому, что уважали его громадную практику, прислушивались к его мнению, когда речь заходила о производственной программе, и больше, чем можно, с него не требовали. А ушел на пенсию – и ситуация резко изменилась: генеральный директор стал диктовать свои условия. Тем более что он недолюбливал Никитину… Как, по-вашему? Могло так произойти?

Он приврал. Что Тимофеев недолюбливал Никитину – это еще бабушка надвое сказала. Но слышал ведь уже в производственном отделе, что могла она не угодить генеральному – значит, надо было как-то проверить и перепроверить – факт это или чей-то домысел. Честнее, конечно, было бы поставить вопрос по-другому. Например, так: «Может, у них отношения не сложились?» Это было бы и деликатнее. Но тогда бы он и ее побуждал быть деликатной и, возможно, из деликатности она предпочла бы умолчать о кое-каких пикантных деталях. Но он пришел сюда не в деликатность играть. Ему нужна была истина, ему нужно было, чтобы эта худенькая женщина сказала то, что знает, и он решился на маленький подлог, в котором его может упрекнуть только он сам. Он ставил ее перед фактом, будто ему уже известно, что Тимофеев недолюбливал Никитину, и тем освобождал ее от необходимости сдерживаться, снимал с нее груз ответственности за распространение малоприятных сведений. Ей оставалось только или согласиться с тем, что отношения между двумя директорами оставляли желать лучшего, или отвергнуть это как досужий вымысел, сплетню.

– Трудно сказать… – ответила она неопределенно. – Вообще-то, если откровенно, Сальник иногда и при социализме из ничего делал план. Тут ему, видно, и опыт громадный помогал, и то, что он, юрист по образованию, умел крутиться на пятачке. Умел в рамках закона развернуться, маневрировать ассортиментом, ценами.

– А Никитина не умела так?

– Не в том дело. По крайней мере не только в том… Вы не были знакомы с Сальником?

– Нет.

– Жаль. Посмотрели бы на него – не сказали бы, что он пенсионер. Энергии, здоровья – хоть отбавляй, тридцатилетний позавидует, а он на пенсию ушел. Неожиданно, вдруг. Когда фабрика наша была самостоятельным предприятием – до создания объединения, – никто и мысли не допускал, что запросится на отдых.

– Так-так-так … – подхватил Андрей. – Появилось объединение – фабрика, став филиалом, утратила самостоятельность, возможность маневрирования для Са-льника резко уменьшилась, – и он не выдержал, счел за благо уйти.