Рассказ Святой Эми - Орсон Кард

— Пусть все приходят сюда, — говорила мама Элоиза. — Места хватит для всех. Еды тоже на всех хватит. Научите их строить корабли, делать орудия, ходить под парусами и пахать землю, и все мы станем богаче.

Однако папа Майкл и дядя Авраам понимали больше мамы Элоизы. До Разрушения папа Майкл был католическим священником, а дядя Авраам — профессором университета. Теперь они стали никем, но когда ангелы разрушения закончили свою работу, в сердцах людей начали работу ангелы жизни. Папа Майкл забыл о своей прежней преданности Риму и рассказывал людям о Христе так, как ему запомнилось из Святой Книги. Дядя Авраам постарался вспомнить все, что знал о древней металлургии, и учил собравшихся в Ричмонде людей, как обрабатывать железо, чтобы из него можно было делать орудия. И оружие.

Папа Майкл запрещал делать ружья и даже рассказывать детям о том, что они когда-то были. Однако для охоты нужны стрелы, а то, что может убить оленя, может убить и человека.

Многие люди соглашались с мамой Элоизой, которая предлагала снести городские стены, но потом, в одну из самых тяжелых зим, с гор спустилось племя и стало жечь укрепления и корабли, а ведь только благодаря кораблям на всем побережье продолжалась торговля. Лучники Ричмонда убили большинство из чужаков, и люди сказали маме Элоизе:

— Теперь ты должна согласиться, что без укреплений не обойтись.

Мама Элоиза ответила:

— Может, они не пришли бы с огнем, если бы вокруг города не было стен?

Кто может судить, что в жизни важнее? Как ангелы смерти пришли, чтобы посеять семена лучшей жизни, так и ангелы жизни должны были проявить твердость и примириться со своей смертью ради блага большинства. Папа Майкл и дядя Авраам придерживались заповедей Христа, на свой лад переиначивая Святую Книгу: «Любите врагов ваших и наказывайте их, только когда они на вас нападают; не прогоняйте их в леса, а позволяйте жить рядом, пока они вас не трогают».

Я помню эту зиму. Помню, как хоронили трупы напавших на город людей. Их тела быстро окоченели, но мама Элоиза приводила меня посмотреть на них, повторяя:

— Это смерть, запомни ее, запомни.

Что знала мама Элоиза о смерти? Смерть — это переход от плоти к живому ветру, если Христос не решит дать нам новое воплощение. Мама Элоиза еще встретится с папой Чарли, и все раны заживут.

Элоиза опустилась на колени рядом с очистителем и настроила его так, чтобы он сработал через полчаса, уничтожив себя и капсулу времени, зарытую на глубине тридцати метров. Чарли стоял рядом, почти безучастно, со слабой улыбкой на губах. Он все еще держал на руках Эми, а она смеялась и пыталась ущипнуть его за нос.

— Этот очиститель реагирует только на меня, — сказала Элоиза. — И только пока я жива. Если ты попытаешься сдвинуть его с места, он сработает раньше времени и убьет нас всех.

— Я не стану его сдвигать, — ответил Чарли. Элоиза закончила работу, встала и протянула руки к Эми. Девочка тоже потянулась к ней.

— Мамочка, — сказала она.

Из-за того, что я не могла вспомнить лицо папы Чарли, мама Элоиза думала, что я совсем забыла его, но это не так. Я очень ясно помню одну «картинку» с ним, хотя его на этой «картинке» нет.

Это очень трудно объяснить. Я вижу маленькую полянку среди деревьев и маму Элоизу. Она передо мной. Ее лицо на уровне моих глаз, значит, меня держат на руках. Я не вижу папы Чарли, но знаю, что это он держит меня. Я чувствую, как его руки обнимают меня, но не вижу его лица.

Эта «картинка» часто всплывает в моей памяти, непохожая на другие. Она очень четкая и всегда сильно меня пугает, сама не знаю почему. Мои родители разговаривают, но я не понимаю слов. Мама Элоиза тянется ко мне, но папа Чарли меня не отпускает. Я боюсь, что он не отдаст меня маме Элоизе. Но почему я этого боюсь? Я люблю папу Чарли и ничего не имею против того, чтобы остаться с ним. Но все же я тянусь, тянусь, тянусь к маме, а его руки удерживают меня, и я не могу вырваться.

Мама Элоиза плачет. Я вижу ее искаженное мукой лицо и хочу ее успокоить.

— Мамочке больно, — повторяю я снова и снова.

А потом, в конце «картинки», я внезапно оказываюсь на руках у мамы, и она бежит, бежит со мной вверх по холму, в лес. Я оглядываюсь через ее плечо и вижу папу Чарли. Я вижу его и в то же время не вижу. Я знаю точно, где он, могу сказать, какого он роста, где его левая нога, а где правая, и все же не вижу его. У него нет ни лица, ни цвета; он просто пустота, принявшая человеческую форму, а потом его заслоняют деревья, и он исчезает.

Элоиза недолго мчалась среди деревьев, потом остановилась. Она повернулась, словно решив вернуться к Чарли, но вернуться она не могла. Если бы она вернулась, это отключило бы очиститель. По-другому отключить его было нельзя.

— Чарли, сукин ты сын! — закричала она.

Ответа не было. Она стояла и ждала. Конечно, он придет. Поймет, что она не вернется, чтобы отключить механизм, осознает неизбежность того, что должно произойти, и бросится бежать — в лес, на поляну, где приземлился корабль. Не захочет же он так бессмысленно загубить свою жизнь? Что такого хранится в этой капсуле времени, в конце концов? Просто история — ведь он сам так сказал, разве нет? Просто история, фильмы и металлические пластины с выгравированным на них текстом — чтобы сохранить историю человечества.

— Как они узнают о наших ошибках, если мы сами о них не расскажем? — спросил Чарли.

Милый, простодушный, наивный Чарли. Одно дело — сохранить ненависть к убивающим машинам, разрушающим души машинам, создающим отбросы машинам. И совсем другое — оставить детальные, точные, неоспоримые описания. Знание истории не спасет от повторения ошибок. Оно как раз гарантирует их повторение. Ведь так?

Она повернулась и пошла дальше с Эми на руках, не очень быстро, но все-таки желая оказаться за пределами радиуса действия очистителя и напряженно вслушиваясь, не раздадутся ли сзади шаги Чарли.

Какой была мама Элоиза? Женщиной, сотканной из противоречий. Она была такой даже для меня. Она помогала мне лепить таблички из глины и часами учила писать на них заостренной палочкой. А потом, когда я писала слова, которым она меня учила, она могла стереть их и сказать:

— Обман, все обман!

Иногда она разбивала сделанные мной таблички, а потом заставляла меня писать снова.

Она называла эти записи Книгой Золотого Века, а я называла их Книгой Обманов Ангела Элоизы, поскольку это важно — знать, что величайшие для нас истины кажутся ложью тем, кто когда-то был ангелом.

Мама Элоиза рассказывала мне множество историй, и часто я спрашивала ее, зачем их нужно записывать.