Брошенная кукла с оторванными ногами - Александра Маринина

Мама. Вы бы, вместо того, чтобы жаловаться, лучше научились бы сорочки гладить!

Сергей. Подожди, мама. Анна, а что, собственно, вы хотели дать своему мужу? Что у вас не получилось такого, о чем вы мечтали?

Анна. О чем я мечтала? Сейчас даже смешно рассказывать… Мою жизнь запланировали еще до моего рождения. Родители решили, что если родится мальчик, они назовут его Ванечкой, и он, как и великий Иван Петрович Павлов, станет светилом медицины. А если родится девочка, ее назовут Анечкой…

Сергей. Я, кажется, догадался. Если родится девочка, она должна будет стать великой балериной, второй Анной Павловой. Угадал?

Анна. Да. Родилась, как видите, девочка. С трех лет — занятия хореографией, потом училище. Я старалась изо всех сил, я мечтала прославиться и танцевать много десятилетий, как Майя Плисецкая. А у меня не получалось. К восемнадцати годам стало ясно, что солистки из меня не выйдет никогда, мне придется до пенсии работать в кордебалете.

Мама. Ну так что ж? Кордебалет тоже нужен, все не могут быть солистами. И ничего стыдного в этом нету, «Лебединое озеро» без лебедей не поставишь. А вы все, московские-то, в звезды рветесь, в знаменитости! Гордыня это, вот что я вам скажу. А гордыня — страшный грех.

Сергей. Мама, дай Анне досказать. Продожайте, Анна.

Анна. Тогда я вышла замуж, родила сына, прибавила в весе, потом боролась с этим весом, чтобы все-таки выйти на сцену… Знаете, какая у меня была мечта? Чтобы все вдруг получилось! Конечно, 20 лет для балерины — это уже солидный возраст, но это еще не старость, не конец, еще можно состояться, если у тебя есть талант и тебя заметят. Я очень хотела, чтобы меня заметили, чтобы дали станцевать пусть самую маленькую, но сольную партию, я бы выложилась полностью, показала, на что способна, и мне поручили бы что-то более серьезное… Но мне не везло. Наверное, у меня просто таланта не было.

Мама. Вот уж это точно! Талант — он от Бога, он единицам дается, а в звезды все подряд рвутся, толкаются, друг друга отпихивают, как за колбасой при советской власти.

Анна. Да, конечно, вы правы, но это я только теперь стала понимать, а тогда, в молодости, родители мне постоянно твердили, что если я не состоюсь как великая балерина, то это моя вина, потому что все условия они мне создали. Они даже сына у меня забрали, как только я перестала его кормить грудью, чтобы я могла войти в форму, заниматься у станка, репетировать.

Мама. А вот это уж и вовсе никуда не годится. Как это так — ребенка в чужие руки отдала, а сама — к станку. Что, других не нашлось бы эти детали точить? Ребенок главнее любой работы.

Сергей. Мама, это не заводской станок, не фрезерный. Это такая специальная перекладина, за которую балерина держится.

Мама. Чего это она держится? Зачем?

Сергей. Чтобы не упасть.

Мама. Что же это за балет такой, что танцуешь и падаешь? Нет, не дело это, так никогда ничего путного не получится.

Анна. И снова вы правы, Лидия Ивановна. Ничего у меня не получилось. Я хотела, чтобы мой муж стал мужем известной балерины и мог мной гордиться, я хотела, чтобы мой сын стал сыном известной балерины, которая ездит на гастроли за границу и привозит ему подарки. Я хотела зарабатывать много денег, ну, не много, а достаточно, чтобы муж и сын ни в чем не нуждались. Вот что я хотела им дать. И не смогла… Когда я вышла на пенсию, я подумала, что вот теперь я полностью займусь домом, хозяйством, создам уют, буду их вкусно кормить. Ремонт сделаю. В общем, совью гнездо, где им будет тепло и радостно, куда они будут лететь как на крыльях и не захотят оттуда уходить. Но и это у меня не получилось.

Мама. Почему не получилось? Надо было на курсы пойти или со знающими женщинами посоветоваться, они бы научили.

Сергей. На какие курсы, мама? О чем ты говоришь?

Мама. Как это о чем? Курсы кройки и шитья. Кулинарные какие-нибудь. И вообще по домоводству!

Анна. Вы думаете, я плохая хозяйка, да? Думаете, я готовить не умею? Да все я умею! Когда гости приходят, так все в один голос говорят, что ни в одном ресторане так не накормят. И шить я умею, и вышивать, и вязать. Только это никому не нужно, понимаете? Никому! Я вышла на пенсию в тридцать пять, а сыну уже 16 лет, он и дома-то не бывал, только ночевать приходил, у него своя жизнь началась, и весь мой уют, и мой ремонт, и мои пироги и борщи ему уже не нужны были.

Мама. А муж что же? У него что, тоже своя жизнь началась?

Сергей. Подожди, мама, не перебивай! А как же муж? Разве ему не нужен был уютный дом?

Анна. Не знаю… Он открыл собственную фирму, очень много работал, часто ездил в командировки. У него дом в его офисе, а не там, где я. Теперь сын уже совсем взрослый, институт закончил, работает, сам себя содержит, жениться собирается, через два месяца свадьба.

Мама. Ну вот, он молодую к вам под крыло приведет, будете ей помогать быт налаживать, потом детишки пойдут, как же без вас? Без вас никак не обойдутся.

Анна (со вздохом). Обойдутся. Никого он ко мне под крыло приводить не собирается. Он уже себе квартиру купил, больше половины денег сам заработал, остальное мы с мужем дали. И детишек сами будут растить, няню наймут в крайнем случае. У нас сын очень самостоятельный, с детства приучен рассчитывать только на свои силы.

Мама. Знаем мы таких самостоятельных! А деньги-то на квартиру у вас взял, не постеснялся!

Анна. Он не хотел брать, но мы с мужем настаивали и уговорили его. И то только при том условии, что даем в долг, иначе он ни за что не взял бы. Он эти деньги нам вернет в течение трех лет.

Мама. Нет, ну хоть убей, не понимаю я этих нравов! Да как это так — родным детям деньги в долг давать? Где ж такое видано? Детям помогать надо, бескорыстно помогать, от всего сердца, последний кусок от себя оторви, а ребенку отдай. Вот как надо!

Сергей. Мама, но Анна обо этом же и твердит тебе! Она и хотела сыну помогать до самой старости, быть ему нужной, полезной. А он хочет быть самостоятельным и в ней не нуждается. Правильно, Анна?

Анна. Да, Сергей Петрович, правильно. Хорошо, что вы меня понимаете, я знала, я чувствовала, что вы меня поймете. Теперь я вижу, что не напрасно к вам пришла, я чувствовала, что только вы…

Звонит телефон. Сергей берет трубку.

Сергей. Да, слушаю вас. Да… Нет, сейчас я не могу, я занят, перезвоните через…

Смотрит на Анну, потом на часы.

Сергей. Позвоните вечером, после девяти.

Мама (громким шепотом). Вечером ты обещал пойти к Софочке.

Сергей. Нет, извините, после девяти меня не будет. Давайте завтра… Поздно?… В завтрашний номер?… Ну хорошо, попробуйте часа через два позвонить, может быть, я уже освобожусь. (кладет трубку).

Интервью по телефону им нужно, видите ли! И срочно. А я прямо тут же должен все бросить и отвечать на их вопросы. Еще и недоволен, сукин сын, что перезванивать придется.

Мама. Сыночка, это что, из газеты звонили?

Сергей. Ну да.

Мама. И ты с ними так разговаривал? Ой, божечки, сыночка, как же ты не боишься?

Сергей. А чего я должен бояться?

Мама. Так из газеты же!

Сергей. Ну и что?

Мама. Если они на тебя обидятся, они же про тебя такое могут написать, такое… Я прямо не знаю.

Сергей. Зато я знаю. Гадости про меня написать они могут независимо от того, как я с ними разговариваю. Одно с другим не связано.

Мама. Я не пОняла, сыночка. Как это?

Сергей. А вот так. Если у журналиста есть задание опросить, к примеру, десять известных людей и выяснить, как они относятся к президенту, то он должен выполнить это задание во что бы то ни стало. Он садится на телефон, открывает записную книжку и начинает обзванивать всех, кого может. Кого застанет дома, того и спрашивает. И никого в этот момент не интересует, как этот журналист относится лично к писателю Кайдалову. Зато когда журналисту дадут задание написать о том, какие книги сегодня люди читают в нашей стране, так он напишет, что Сергей Кайдалов — полная бездарность, и народ в нашей стране тупой и безграмотный, раз с удовольствием читает такого плохого писателя. И никакого значения в этот исторический момент не имеет тот факт, что с Кайдаловым данный журналист лично знаком, пил с ним водку в ресторане Дома литераторов и клялся ему в вечной дружбе. Это волчьи законы, мама, ты не вникай, к тебе это не имеет отношения.

Мама. Как же не имеет, сыночка, я ведь твоя мать…

Раздается звонок в дверь. Мама вскакивает.