Брошенная кукла с оторванными ногами - Александра Маринина

Анна. Откуда вы знаете? Вы догадались?

Сергей быстро отходит к письменному столу, роется в бумагах, достает какую-то папку, открывает ее, листает.

Сергей. А вашего мужа зовут Александром?

Анна. Как вы узнали? Кажется, я не называла его имени. Вы с ним что, знакомы?

Сергей. Идиот! Я должен был сразу догадаться! Идиот! Кретин! Теперь всё понятно. Всё встало на свои места.

Анна. Вы о чем, Сергей Петрович?

Мама. Сыночка, я не поняла…

Сергей вынимает из папки листы, держит перед собой, читает вслух.

Сергей. «Я не имею права писать о себе, не посвятив часть этой книги двум самым лучшим людям, которые когда-либо встречались на моем пути — Анне Павловой и ее мужу Александру Крестовскому. Только благодаря им я еще жива и до сих пор выхожу на сцену. Но даже если бы не было той страшной беды в моей жизни и той огромной, неизмеримой ни временем, ни силами, ни деньгами помощи, которую оказали мне Анечка и Саша, я все равно написала бы о них целую главу, потому что это необычные, яркие, неординарные люди. А их супружество может стать недосягаемым образцом для многих и многих семей.»

Анна. Что это? Что вы читаете?

Сергей. Это книга Ирины Лазаревой, вернее, рукопись. Есть такая серия «Моя жизнь в искусстве», выдающиеся творческие личности пишут о своей жизни. Я — член редколлегии этой серии, мне принесли рукопись на рецензирование.

Анна. Вы хотите сказать, что Ира написала книгу?

Сергей. Представьте себе.

Анна. И в этой книге написано про меня?

Сергей. Вот именно. И про вас, и про вашего мужа, и про сына тоже. И даже про фотографии.

Мама. Что про фотографии? При чем тут фотографии?

Сергей. Понимаете, Анна, в таких книгах всегда много иллюстративного материала. Для той главы, которая посвящена вам, Лазаревой нужны были ваши фотографии, желательно семейные, с мужем, с сыном, дома, на даче и так далее. Она обратилась к вашему мужу…

Анна. К Саше? Она говорила об этом с Сашей? И никто из них мне ничего не сказал, ни одного слова! Как будто я неодушевленный предмет, которому необязательно знать, что происходит с его близкими…

Сергей. А там, в тексте, особо оговаривается, что она не хотела, чтобы вы знали об этой книге, пока книга не вышла. Она хотела, чтобы был сюрприз. Хотела пригласить вас на торжественную презентацию и представить всем присутствующим как своего ангела-спасителя. Только чтобы вы ничего не знали. Но мужу вашему она все рассказала, он одобрил идею, а когда она обратилась к нему за фотографиями, он не мудрствуя лукаво отдал ей весь альбом и сказал: сама выбери, что считаешь нужным. Это случилось как раз перед вашей поездкой за границу. Он же не знал, что вы туда положили фотографии для посольства. А когда вы кинулись искать альбом, не стал вам признаваться, не стал раскрывать секрет. Лазарева отобрала из альбома фотографии, приложила их к рукописи, а рукопись передали мне как члену редколлегии, чтобы я прочитал и высказал свое мнение.

Мама. Божечки, Анечка, как же он вас любит! Вы только подумайте, он за границу не поехал, чтобы вам сюрприз с этой книжкой устроить! Да любой другой мужик ради такой поездки ни с чем бы не посчитался, а ваш муж — нет, секрет сберег, раньше времени не проговорился, хотел, чтобы вам праздник был, радость нежданная. А вы говорите, что вы ему не нужны! Да как же не нужны, когда он в первую очередь о вас только и думает! Ой, сыночка, если бы твой отец меня так любил, так я была бы самой счастливой на свете.

Анна. Нет, это все неправда… Этого не может быть… Я не верю, вы просто меня утешаете.

Сергей. Я утешаю? С чего бы это вдруг мне вас утешать? Вы мне кто? Я вас впервые в жизни вижу. Зато вот послушайте, что пишет ваша подруга: «Я никогда не встречала мужчину, который бы так трепетно и нежно относился к своей жене, как Саша Крестовский.»

Анна. Можно написать всё, что угодно. Бумага все стерпит.

Мама. Что вы, Анечка, это же книга! Ее люди читать будут.

Анна. Так что же, что книга? На то и книга, чтобы всё придумывать. Плод авторской фантазии.

Сергей. Не верите? Тогда слушайте дальше, вам полезно это послушать. «Саша часто говорил мне: «Анюта с трех лет занималась балетом, она тридцать два года отдала станку. Постоянные репетиции и занятия, жесточайший режим, ни одной лишней конфетки, все до последней секунды подчинено только одному — быть в форме, чтобы танцевать. У нее фактически не было ни детства, ни юности, ни молодости, одна сплошная работа, изнурительная и выматывающая. И теперь, когда она вышла на пенсию, я хочу, чтобы она жила в свое удовольствие. Чтобы подольше спала по утрам, чтобы поменьше ходила по магазинам. Пусть отдохнет за все тридцать два года беспрерывной каторги. Я не хочу, чтобы она стояла целыми днями у плиты и готовила обеды и ужины для нас с сыном, чтобы возилась со стиркой и с утюгом. Пусть лучше погуляет, в парикмахерскую сходит лишний раз, маникюр сделает, кофточку себе новую купит, к приятельнице в гости зайдет, поболтает за чашкой чаю. Пусть радуется жизни, я буду стараться сделать все, чтобы ей в этом помочь.» Слышали? А вы мне тут трагические истории рассказывали о том, как муж вашей стряпни не хочет, как он по утрам от вас скрывается.

Мама. Сыночка, но откуда же ей было знать? Она же эту книжку еще не читала.

Анна. Все равно я не верю…

Сергей. Ну почему, Анна? Почему вы не верите? Какие еще доказательства вам нужны?

Анна. Она мне не перезвонила. Если бы я была ей нужна и хоть на грамм интересна, она перезвонила бы мне в тот же день. А вдруг у меня что-то случилось?

Сергей. Всё, хватит! Надоело!

Мама. Ты что, сыночка? Почему ты кричишь? Что тебе надоело?

Сергей. Мне надоела эта слепота, которой вы, Анна, сами же искалечили собственную жизнь. У вас на глазах шоры, вы видите только то, что хотите видеть, и не замечаете того, что происходит на самом деле.

Мама. Чего это Анечка не замечает? Ты о чем?

Сергей. Мама, я о том говорю, что у Анны получается каждое лыко в строку. Муж поздно приходит? Значит, домой не тянет. Завтрак сам готовит? Значит, стряпня не по вкусу. Рубашки сам гладит? Это потому, что Анна якобы хорошо гладить не умеет. А на самом деле все это имеет совершенно другое объяснение, которое нашей дорогой Анне даже и в голову не приходит, потому что она не умеет искать другие объяснения, она умеет только смотреть в строго заданном направлении, как лошадь, на которую надели шоры, чтобы она бежала только вперед, по сторонам не глядела и на всякие глупости не отвлекалась.

Мама. Сыночка, да как же тебе не стыдно Анечку с лошадью сравнивать.

Анна. Ничего, пусть сравнивает, я не обижаюсь. Наверное, Сергей Петрович прав, я всегда смотрела только в одном направлении. Хотела стать великой балериной, всё этому подчинила, отдала этой цели всё, что могла, но ничего не вышло. Тогда я решила, что раз из меня не получилось второй Анны Павловой, я стану образцовой женой и матерью, идеальной хозяйкой дома, но и это у меня не получилось, потому что это оказалось никому не нужным. Я действительно всегда смотрела в одном направлении, но я думала, что так и надо, так и должно быть… Где я ошиблась, Сергей Петрович? Что я сделала не так?

Сергей. Анна, я попробую вам объяснить… Не знаю, может быть, я сам не до конца понял вас, но мне кажется, что всё-таки понял. Выслушайте меня и постарайтесь не сердиться. Постараетесь?

Анна. Попробую.

Сергей. Ваши родители еще до вашего рождения поставили вас в колею. Они придумали вашу жизнь, когда вас еще и на свете-то не было, и заставили вас поверить в то, что их замысел правилен, что колея, в которую они вас поставили, выведет туда, куда надо. Они придумали вам жизнь известной балерины, солистки Большого театра или еще покруче. А эта жизнь у вас не получилась. И вы решили, что в профессиональном смысле вы неудачница, причем неудачница по собственной вине, потому что вы такая неумелая, бесталанная, невезучая. А вам никогда не приходило в голову, что это вообще не ваша колея? Поэтому вы по ней и не можете двигаться.

Анна. Как не моя? А чья же?

Сергей. Не знаю, чья. Но не ваша, это совершенно точно. Вы прожили другую жизнь, и продолжаете ее проживать, и делаете это красиво, успешно, удачно, многим на зависть. Но вы этого не видите, потому что вам внушили, что ваша колея — вон та, она для вас узка, неудобна, она вам не по росту, но вы изо всех сил пытаетесь в нее влезть. Зачем? У вас своя жизнь, своя колея, другая, вам в ней удобно и комфортно, а вы этого не цените.