Лучшее лето в её жизни - Лея Любомирская

Тина страшно боится, что однажды Карлуш поймет, как она к нему относится, поэтому она позволяет Карлушу приходить в магазин каждый день, хотя знает, что он обязательно что-нибудь стянет или сломает.

– Тина, Тина!!! – вопит Карлуш у Тины над ухом. Тина делает страшные глаза, и Карлуш прихлопывает рот ладонью. – Тина, Тина!!! – задавленно шепчет он из-под ладони. – Что это за коробка? Это с карнавальными костюмами коробка? Можно, я открою?

Тина кивает. В другой день она бы запретила, все же карнавальные костюмы денег стоят, но сегодня ей так хочется, чтобы Карлуш побыстрее наигрался и ушел, что она готова пожертвовать несколькими парами полосатых штанов и набором разноцветных париков.

– Ничего, – тихонько говорит Тина тетушке Марии ду Карму, которая смотрит на нее с неудовольствием. – Сейчас он себе выберет какой-нибудь парик или поролоновый нос и уйдет. Он быстро уйдет, вы потерпите!

Тетушка Мария ду Карму ничего не отвечает, но Тине кажется, что ее лицо немного разгладилось.

– Тина! – зовет Карлуш. – Тина, посмотри на меня! Угадай, кто я?

Тина смотрит на Карлуша. Поверх джинсов он натянул широченные клоунские штаны в разноцветных заплатах, на плечи накинул плащ с летучей мышью, прицепил себе малиновый нос с приклеенными к нему соломенными усами, а на голову нахлобучил широкополую шляпу с пером.

«Двадцать пять да двадцать, да семь пятьдесят, да одиннадцать сорок», – подсчитывает про себя Тина и морщится. Почти шестьдесят пять евро. У Карлуша, конечно, таких денег нет, а его родители никогда не платят за то, что он берет или портит в магазинах. «Не надо было пускать! – заявила в позапрошлом году мать Карлуша, худая и нервная дона Фатима, когда Карлуш перевернул в аптеке на углу шкафчик с дорогой швейцарской косметикой. – Вы что, не видите, что он ненормальный?»

– Ну Тина! – обиженно говорит Карлуш. – Почему ты не угадываешь? Как ты думаешь, я клоун или Бэтмен?

– Ты клоун, – отвечает Тина с тяжелым вздохом. – Или Бэтмен.

– Не угадала!!! – радостно вопит Карлуш и выхватывает из кармана лакированную палочку с шариком на конце. – Я волшебник!!!

«Да еще три двадцать», – механически приплюсовывает Тина, криво улыбаясь.

– Я волшебник! – с гордостью повторяет Карлуш. – Смотри, какой я волшебник!

Он делает шаг вперед и поднимает свою палочку.

– Я хочу, чтобы кукла ожила! – кричит Карлуш, тыча палочкой в живот тетушке Марии ду Карму. – Раз-два-три, кукла, оживи!!!

Тина отдергивает тетушку и внезапно улыбается. Пока Карлуш размахивает палочкой и выкрикивает какие-то волшебные слова собственного сочинения, она осторожно надевает тетушку на руку.

«Надо же, – мимолетно удивляется Тина. – Столько лет прошло, а такое ощущение, что только вчера…»

Тетушка Мария ду Карму вертит головой и откашливается.

– Привет, Карлуш! – говорит она тоненьким голоском.

Карлуш прекращает кричать, как будто кто-то выключил громкость. Его крошечные тусклые глазки испуганно расширяются.

– Привет, Карлуш! – повторяет тетушка Мария ду Карму. – Как твои дела?

– Хо… хо… нормально, – выдавливает Карлуш и делает шаг назад.

– У тебя очень красивый костюм, Карлуш! – говорит тетушка и тянет к Карлушу сухонькую ручку. Карлуш пятится к выходу. – Погоди, Карлуш, ты куда? Не уходи! Мы же только что познакомились! Давай поговорим! Я никогда раньше не видела живых волшебников!

– Я не хочу! – кричит Карлуш, срывая с себя шляпу и накидку. – Я не волшебник! Я Карлуш! – Он кидает лакированную палочку на пол и выскакивает из магазина. – Я не волшебник! – доносится до Тины с улицы.

Тина осторожно выглядывает на улицу. Карлуша нигде нет.

– Удрал, – торжествующе говорит она тетушке Марии ду Карму. – Унес только штаны и нос с усами. Как вы думаете, тетушка, мы с вами переживем потерю тридцати двух с половиной евро?

– Я-то переживу, – отвечает тетушка хриплым басом. – Я вообще все переживу, если, конечно, ты перестанешь разговаривать за меня идиотским кукольным голосом и вытащишь из меня холодную руку: мне неприятно.

Тетушка Мария ду Карму смотрит на остолбеневшую Тину и заходится громким визгливым смехом.

Florista

[18]

– Льет как из ведра, – говорит Сорайя, переступая через порог и прикрывая за собой тяжелую стеклянную дверь. – Совершенно не представляю, зачем мы сегодня с тобой открылись. Наверняка никто не придет…

Сорайя с силой встряхивает маленький, абсолютно мокрый зонтик и засовывает его в деревянную подставку в виде слоновьей ноги.

– Зачем я вообще вышла сегодня из дома? – уныло спрашивает она, стаскивая с себя зеленый вельветовый жакет, весь в мокрых потеках. – Ливень, холод. Жакет вот промок…

Сорайя вешает жакет на гвоздик в стене и идет в глубь магазина к шаткому деревянному столу, заваленному прозрачным целлофаном, обрезками цветной бумаги и катушками с золотистыми лентами.

– Сигареты, – бормочет она себе под нос, смахивая со стола упаковку искусственных стрекоз. – Где-то здесь были мои сигареты… Мигель, ты не видел моих сигарет? Мигель?

Никто ей не отвечает.

Сорайя поднимает стрекоз, сует их в карман юбки и подходит к огромному развесистому фикусу в черной кадке.

– Мигель? – требовательно повторяет она. – Ты мне что, бойкот объявил? Я с кем вообще разговариваю?!

Фикус молчит и делает вид, что Сорайя разговаривает с кем-то другим.

Сорайя мрачнеет.

– Да не буду я курить здесь, не волнуйся! – говорит она. – Я за дверь выйду!

Несколько секунд Сорайя сверлит фикус сердитым взглядом, потом внезапно кивает и улыбается.

– Точно! Что бы я без тебя делала! – Она звонко чмокает фикус в мясистый зеленый лист и притворно морщится. – Фу, пыльный какой! Хоть бы умылся!

Сорайя курит у приоткрытой двери, выдыхая на улицу облачка сизого дыма.

– Я тебя на эти выходные заберу, – говорит она. – Съездим куда-нибудь. В Эвору, например. Или в Бежу. Или знаешь что? – Сорайя выкидывает окурок в дождь и закрывает дверь. – Давай возьмем пару дней и поедем в Алгарве? Там сейчас хорошо. Тепло.

Сорайя выжидающе смотрит на фикус.

– Думай, конечно, – наконец говорит она. – Только до пятницы мне скажи, чтобы я знала, какие вещи брать.

Сорайя достает из-под стола белый шурщащий пакет с логотипом супермаркета и вынимает из него яблоко, шоколадку и бутылку воды.

– Хочешь пить? – спрашивает она. – Я сегодня негазированную принесла.

Сорайя подходит к фикусу и осторожно, тоненькой струйкой выливает воду в кадку.

Внезапно она гневно выпрямляется и с размаху бьет фикус кулаком по гибкому стволу.

– Я же тебя просила! – говорит она, и ее голос дрожит от негодования. – Я же тебя сто раз просила не делать ЭТОГО в моем присутствии!

Casa da Sorte

[19]

– …четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, – дона Адриана, прямая и строгая, как мемориальная доска, сидит в своей спальне перед узким дубовым секретером. На откинутой крышке секретера рассыпаны монеты разного достоинства, и дона Адриана осторожно двигает их одним пальцем, как будто играет сама с собой в магнитные шашки, – семнадцать, восемнадцать…

Дона Адриана аккуратно сгребает одно– и двухъевровые монеты в гобеленовый кошелечек с вышитым распятием и начинает пересчитывать сентимы.

– …десять, двадцать, тридцать, сорок, – все убыстряя ритм, шепчет дона Адриана, смахивая монетки с крышки секретера в подставленную ладонь, – пятьдесят, шестьдесят…

Странно, думает дона Адриана, раздраженно открывая и закрывая кошелек. Куда я могла деть еще четырнадцать сентимов? Не могу же я выйти из дому с девятнадцатью евро восемьюдесятью шестью сентимами?!

Дона Адриана снова вываливает монеты на крышку секретера и тщательно пересчитывает.

Девятнадцать восемьдесят шесть.

Пересчитывает еще раз, помедленнее. Гладит монеты кончиками пальцев, смотрит просительно на каждый сентим.

Девятнадцать восемьдесят шесть.

Еще раз. Резко, сердито, почти с отвращением скидывает монеты в кошелек.

Неправдоподобно легкая сентимовая монетка падает мимо гобеленового кошелька, ударяется о скучную, темно-серую тапочку доны Адрианы, встает на ребро и бесшумно укатывается под шкаф.

Дона Адриана смотрит ей вслед ничего не выражающим взглядом. Потом роняет голову на откинутую крышку секретера и горько, по-детски, плачет.

Когда я в следующем месяце получу пенсию, думает дона Адриана, крепко сжимая в кулаке найденную в кармане жакета двадцатисентимовую монету, разложу по всем карманам по одному евро. Нет, по два. Нет, по евро пятьдесят, и еще два евро – в очечник.

– Пересчитайте, пожалуйста, – говорит дона Адриана, пододвигая монеты сеньору Гомешу. – Вдруг я ошиблась?