Дома и на войне - Александр Верещагин

Глава IV

6-го июля. В первый раз под Геок-Тепе

Ахал-текинский оазис тянется от северо-запада к юго-востоку узкой длинной полосой, слишком на двести верст, если считать от Кизил-Арвата до Асхабада. Ширина его изменяется от 5 до 10-ти верст. Аулы раскинуты на нем, смотря по тому, где есть вода. Где только с гор течет ручеек через оазис, тут, смотришь, где-нибудь непременно белеет маленькое поле пшеницы и темнеют кучки фруктовых деревьев; между деревьями возвышаются серые глиняные калы с башенками, соединяющимися между собой целой сетью различных глиняных стенок и валиков. Стенки вышиной где в аршин, где в два, а где и выше сажени. Сначала мне казалось странным, как мог здесь расти хлеб, при этой жаре и засухе; но затем я узнал, что жители окапывают свои маленькие поля валиком и, образовав из поля как бы сосуд, отводят в него из ручья воду. Вода долго стоит, напитывает почву и когда начинает высыхать, то в сырую землю бросают семена, и урожаи бывают удивительно хороши. И чем дальше мы подвигались на юг, тем сильнее я убеждался, что недаром эта узкая полоса земли называется оазисом.

1-го июля, на закате солнца, возле баминского лагеря выстроился наш небольшой отряд, состоящий из взвода сапер, 3-х рот пехоты, 4-х сотен казаков, 4-х девятифунтовых дальнобойных орудий, 4-х картечниц, конно-горного взвода и ракетной команды, всего около 800 человек. Отряд направляется, под личным начальством Скобелева, к стороне Геок-Тепе, чтобы осмотреть местность и, если возможно, пожечь хлеб на корню, захватить скот и вообще как можно более нанести неприятелю вреда. Главное же – нагнать на него страх, так как неприятель, по выражению Скобелева, стал «дерзок» и, по слухам, сам сбирался напасть на нас.

Мы выступили поздно вечером. Всю ночь шли скорым шагом, и на рассвете, не доходя верст десять до аула Арчмана, наш авангард, состоявший из казаков и джигитов, заметил неприятеля и погнался за ним. Генерал, в сереньком летнем пальто в рукава, окруженный офицерами и конвоем осетин, пускается за авангардом резвой иноходью на своем белом жеребце, Шейнове[4]. Моя лошадь хотя и шибко могла идти рысью, но теперь беспрестанно сбивается вскачь. Туча пыли подымается за нами. Уже мы с полчаса едем так быстро. Разговоров не слышно, только звон подков о сухую глинистую почву да фырканье вспотевших лошадей нарушают тишину. Чем дальше мы скачем, тем шибче и шибче. Ни ровики, ни глиняные валики не удерживают нас. Я, кое-как пробившись между офицерами, с магазинным ружьем за плечами, стараюсь не отстать от Скобелева. А генерал все подшпоривает да подшпоривает своего коня, который, весь темный от поту и пыли, приложил уши и так быстро переваливается с боку на бок и перебирает ногами, что едва можно заметить. Генерал откинул немного худощавое туловище и, слегка покачиваясь, точно в люльке, серьезный и, как всегда в такие минуты, поджал немного губы.

Впереди слышатся редкие ружейные выстрелы. И вот, сквозь рассеявшиеся облака пыли, мы видим разбросанные глиняные постройки и среди них маленький зеленый сад. Это аул Арчман. За ним, на горизонте, между клубами пыли, можно было различить нескольких всадников, спасавшихся в карьер. Аул пустой. Генерал сдерживает коня и шагом направляется к саду. Расскакавшийся, было, конвой и офицеры стягиваются понемногу. Я еду позади генерала. В эту минуту, размахивая локтями, подскакивает к нам джигит-туркмен, в грязном замасленном халате, торжественно подняв над головой какой-то мешок; развязывает его и с сияющим лицом вытаскивает отрубленную голову текинца. Генерал с отвращением отворачивается и кричит ехавшему рядом со мной поручику Ушакову: «Дайте джигиту 3 рубля!» Ушаков немедленно достает из сумки 3 серебряных рубля и отдает их туркмену. Тот как ни в чем не бывало берет деньги, прячет свои трофеи обратно в мешок и, совершенно счастливый, скачет прочь.

Отряд располагается в Арчмане на дневку. Настает полдень, а с ним и жара. На солнце, наверное, больше 50-ти градусов. Мы все обливаемся потом. Так как, для легкости, ни офицерам, ни солдатам не велено было брать палаток, поэтому всякий, конечно, стремился усесться в тени. Я же успел-таки захватить из Вами одно полотнище от своей палатки и теперь натянул его на палку, снял черкеску, подложил ее под голову и преспокойно улегся. Немного погодя беру бинокль и начинаю осматривать горы Капет-Даг, что тянутся вдоль оазиса в версте от нас. Вон на одной плоской вершинке сидят две человеческие фигуры и спокойно смотрят на нас.

– Ведь это текинцы! Но что же делать – не гнаться же за ними в горы?

Пока так рассматриваю, вдруг слышу над собой знакомый голос:

– Скажи, пожалуйста, какой хитрый, у него и тень есть! – Смотрю, Скобелев подбегает ко мне, без кителя, с маленькой подушечкой под мышкой, сгоняет меня с места и с удовольствием растягивается. Генерал сначала было улегся под деревом в тени, но через некоторое время тень ушла, и солнце стало допекать его. Я, очень довольный, иду к товарищам под дерево и располагаюсь рядом с ними.

Здесь мы пробыли целый день. Дали отдохнуть пехоте, артиллерии. Ночевали, а с утра тронулись дальше.

Уже не помню, какой аул проезжал я, вижу, несколько казаков показываются из-за глиняной стенки сада: они едят виноград. Я беру у одного из них кисточку, пробую, – виноград ничего себе, только кисловат немного. Посылаю своего казака нарвать, а сам остаюсь на дороге и дожидаюсь. Авангард весь впереди, мы остались одни. Я с беспокойством посматриваю по сторонам, слышу, кто-то едет шибкой рысью. Оглядываюсь – казак. Позади его на седле кто-то сидел скорчившись, в одной рубахе, голова бритая, лицо кофейного цвета и, обхватив казака руками, жалобно стонал.

– Это кого тащишь? – спрашиваю я.

– Персиянина, ваше высокоблагородие, пленный у текинцев был. Он скованный, бежать не может; я, вон, еду мимо той сакли, а он и стонет. И проговорив это, казак галопом пускается догонять своих. Только отъехал несколько шагов, как персиянин сваливается с лошади и еще жалобнее начинает стонать. Я подъезжаю к нему и вижу, что ноги его, повыше ступней, скованы толстыми кандалами, пальца в два шириной. Кольца соединялись толстой железной неподвижной перекладиной. При таких кандалах человек мог делать только очень маленькие шаги. Кожа у персиянина на ногах была содрана, и из ран сочилась кровь. Я помог ему снова взобраться на седло, и казак поскакал дальше.

В тот же день мы приехали в аул Дурун. Подъезжая к аулу, генерал приказывает казакам и джигитам все жечь и истреблять. Не прошло пяти минут, как весь аул запылал одновременно в различных местах. Казаки, точно духи, носились по аулу, подкладывали огни, раздували, разжигали и быстро скакали дальше. То же самое произошло с полями пшеницы. Вскоре от большого селения ничего не осталось, кроме груды пепла и угольев.

Хотя в отряде и говорили, что мы едем только на рекогносцировку, и не предполагали, чтобы можно было с такими ничтожными силами двинуться к Геок-Тепе, но всякий, кто знал характер Скобелева, кто побывал с ним в сражениях, мог заранее предсказать, что он не ограничится одной мирной поездкой, и непременно пожелает столкнуться с неприятелем или, как любил выражаться Михаил Дмитриевич, «вызвать огонь». Неприятель же все отступал и отступал, покидая аулы. Мы подвигались все ближе и ближе к Геок-Тепе.

Скобелев, как и следовало ожидать, решился столкнуться с неприятелем. В это время мы находились от Вами в 110-ти верстах.

Утро 5-го июля. Погода все такая же жаркая. Солнце обливает нас палящими лучами и так сильно светит, что глазам больно. Раскаленный воздух дрожит и переливается. Мы подымаемся на бугорок. Перед нами стелется открытая долина. Внизу, верстах в четырех, виднеется кала Ягинь-Батырь. Вокруг нее темнеют густые, тенистые сады, пересекаемые множеством глиняных стенок. Генерал останавливается, слезает с лошади и смотрит в бинокль.

Отряд тем временем подтягивается. Он, было, немного растянулся, а дальше надо идти густой колонной: неприятель близок. До Ягинь-Батырь-калы версты четыре, а там всего двенадцать верст и само Геок-Тепе, где скопилось все население оазиса, по слухам, тысяч сорок текинцев. Есть над чем Скобелеву призадуматься: двигаться ли дальше, или нет? У нас всего 3 роты пехоты да 3 сотни казаков. Правда, есть и пушки, но не надо забывать, что восемь месяцев тому назад наших три тысячи человек с двадцатью пушками пытались штурмовать Геок-Тепе, да и то их со срамом прогнали, причем наши потеряли много убитыми и ранеными. И вдруг, после такого поражения, явиться под теми же стенами, с такою горстью солдат, перед врагом уже самоуверенным и гордым победой? Не наглость ли это? Не дерзкая ли насмешка над неприятелем!

Генерал все продолжает смотреть на долину. Я тоже беру бинокль и смотрю. За Ягинь-Батырь-калой долина постепенно возвышается и образует продолговатый гребень. Так вот за этим-то гребнем, в одном месте, на горизонте, едва-едва очерчивается вершина темного кургана. Курган этот находится в самой крепости Геок-Тепе или, как ее текинцы называют, Денгиль-Тепе.