Преступно счастливая - Галина Романова

Как же так вышло-то, а?! Как же она могла так бездарно вляпаться?! Она же не глупая наивная курица, поверившая в любовь с первого взгляда. Она и со второго и с третьего в нее не верила, в любовь эту. Она всегда громко ржала, когда смотрела сериалы про идиоток, верящих в любовь до гроба, залетевших от этой любви и потом надсадно добивающихся счастья.

— Чего ржешь-то, дура? — плакала милая Мила, ее верная любимая подружка.

Плакала та все больше в финале, когда у идиоток в фильмах все отлично складывалось. Из ниоткуда вдруг появлялся прекрасный принц, он же обеспеченный бизнесмен, он же порядочный человек, он же прекраснейший из прекрасных мужчина. Этот принц, бизнесмен, порядочный человек и прекрасный в одном наборе мужчина брал на содержание несчастную, опутав ее узами брака. Усыновлял или удочерял ее дитя, в зависимости от пола, и они начинали жить долго и счастливо.

— Чего ты ржешь, дура, все же так мило! — вытирала слезы с симпатичной мордахи Мила. — Все так хорошо…

— Так хорошо не бывает, запомни это! Эти сказки для дураков! — обрывала свой смех Маша. — Чтобы верилось, чтобы жить хотелось. В жизни так не бывает, малыш.

— А как же бывает-то?

Мила всегда обижалась за подобную оценку ее любимых сериалов, будто Маша наносила ей личное оскорбление.

— А бывает вон как у тебя.

— А что у меня-то сразу? — надувала Мила губы.

— А у тебя, малыш, работа с крохотной зарплатой.

— Зато любимая, — возмущалась подруга, работавшая библиотекарем.

— У тебя ухажер Серега — слесарь с местного автосервиса. С зарплатой чуть побольше, но которую он уравнивает с твоей, просаживая ее с друзьями в пивнухе. И вот выйдешь ты за него. А ты выйдешь! — приговаривала ее Маша на пожизненное. — Родите вы детей сопливых. Двоих, а может, если ты сумасшедшая, и троих. И станете вы тянуть лямку. Недоедать, недосыпать и все время верить в чудо, которое, малыш, только на экране, поверь. Серега с годами сопьется окончательно. Потому что ожидаемого чуда не случилось. Ты обабишься. Дети озлобятся…

Это был их, помнится, последний разговор. Подруга тогда так рассвирепела, так обиделась и за себя, и за Серегу, и за не рожденных еще детей, которые почему-то должны были вырасти отморозками, что выгнала Машу и велела больше на порог к ней не являться.

Маша сделала три попытки помириться. Три! Бесполезно. Мила не простила.

А за Серегу она все же вышла. И ребенка они родили, кажется, девочку. Маша видела их однажды с коляской издалека. И они показались ей странно счастливыми, хотя на Милке был все тот же купленный в девичестве пуховик, а на Сереге старая кожанка. Толкались, дурачились, обсыпались снегом. Потом Серега и вовсе Милку на руки подхватил и кружил долго. Пока их чадо в коляске не захныкало.

Она к ним не подошла. Наблюдала издалека. И вдруг поймала себя на том, что покусывает губы с досады. С досады на их простецкое, незамысловатое, но какое-то радужное счастьице.

Конечно! Конечно, она такого счастья себе не хотела. Ей хотелось основательного, красивого, яркого. Она планировала в него попасть без всяких отягчающих душу и тело обстоятельств.

А что вышло?! Она банально залетела! Она превратилась в одну из тех куриц, над которыми оглушительно ржала в свое время. Мало того, она осталась без работы! И принца, принца-то на горизонте — тю-тю — не видать!

И опять же, она бы со всем этим справилась на щелчок пальцев! Сейчас глотай таблетку, и нежелательной беременности как не бывало. Да, денег стоит, а что делать! Но…

Но ей не велели! Не велели избавляться от ребенка! Не велели дальше продолжать работать на фирме, где она получала достойную зарплату. Не велели ничего предпринимать без согласования. И это был залет почище первого!

Она перестала самостоятельно принимать решения. Ею управляли. Она перестала принадлежать самой себе. Из очаровательной девушки она превратилась в тварь, которой помыкали.

Маша внимательно осмотрела себя голую в стекле посудного шкафа. Безупречная белая кожа, упругое тело, длинные густые волосы, которые она постоянно заплетала в косу. Ей не хотелось это делать, но это тоже было одним из пожеланий. Опять же требования к внешнему виду на фирме были жесткими. Локоны по спине не приветствовались. Вот она и заплетала с утра тугую косу.

За окнами на улице вдруг что-то сильно бабахнуло. Маша подошла, оперлась голым животом о подоконник. Глянула.

Стройка. Под окнами разворачивалось грандиозное строительство. Скоро этажи достигнут уровня ее окон, и тогда голышом не походишь, не задергивая штор. Хотя с вздувшимся животом мало радости смотреть на себя.

Маше вдруг расхотелось ходить голой. Она влезла в шкаф, порылась в вещах. Достала любимый бархатный костюмчик лимонного цвета. Надела без нижнего белья. И снова с ненавистью уставилась на свой живот, где теперь топорщился карман от курточки.

— Кенгуру! — с отвращением выпалила Маша и посмотрела на часы.

Время близилось к восемнадцати тридцати. Рабочий день там, где она не так давно и сама работала, закончился.

Заедет или нет? Заедет или нет?

Пару дней назад, когда она оформляла свой расчет, он даже не глянул на нее. Коротко кивнул, здороваясь, и все. Даже не глянул! Потом позвонил с таксофона. Он всегда ей так звонил, чтобы не засветить свой телефон. Позвонил…

— Ты что, тварь, совершенно обнаглела?! — проговорил он, запыхавшись, как будто пробежал только что дистанцию.

Но он не бегал, она знала. Он запыхался от отвращения к ней. От необходимости с ней разговаривать.

— А что не так я сделала на этот раз? — кротко ответила она. — Я же уволилась, как ты хотел!

— А что ты лопотала при увольнении, а, тварь? О каких личных причинах? Ты что, рассказала о своей беременности?!

— Нет, — кратко, без объяснений проворчала она.

— Тогда что за личные причины? Что ты им сказала?

— Я сказала…

Она ничего не объясняла, она больше туману напускала, улыбалась загадочно. Но ему-то об этом знать вовсе не обязательно, так? В том, что с ней случилось, виноваты двое, так?

И поэтому она ему соврала:

— Я сказала им, что выхожу замуж.

— Что-о-о? Ты соображаешь, что сделала? — Его голос теперь напоминал голос умирающего от удушья человека. — И ты сказала, за кого?

— Упаси, господи! — хихикнула она неуверенно. — Я ведь и сама не знаю, за кого выйду, так ведь?..

Он тогда бросил трубку и больше не звонил. Прошло два дня. Сегодня была пятница. По пятницам он всегда к ней приезжал. И они неторопливо и с удовольствием занимались сексом. Ему секс с ней очень нравился. Ему даже не надо было об этом говорить, она видела.