Правда обмана - Павел Андреев

Майор и «каскадер» спали в нише, под небольшим камнем. «Под скалой» — подумал я, вспомнив профессора и его ассистента Макса из кинофильма «Большие гонки». Оба спали, обложившись какой-то хитрой оптикой, упакованной в финтипоперные мешки-ранцы. У обоих были трофейные пуховые спальники в нейлоновых непромокаемых чехлах. Под спальники были постелены поролоновые матрасы, зашитые в брезентовые чехлы. В голове у каждого лежали новые ранцы с НСПУ в чехлах. На стволах у автоматов были новенькие черные цилиндры ПБС. И спать хочется, и Родину жалко — гусары, одним словом. Нахер им ПБСы с НСПУ — кто бы их взял в группу захвата? Я обошел «каскадера» и подошел к спящему майору. Начштаба был мужиком крепким и высоким. По возрасту — старше всех офицеров батальона. Ни дать, ни взять, пионервожатый, назначенный в подшефный отряд октябрят — мальчиков, охочих до красных звездочек. Постоянно дрючил батальон своими ночными построениями в расположении. Истерик на таких построениях он не закатывал, но и жить спокойно не давал — спрашивал справедливо, по уставу. Здесь в засаде словно с цепи сорвался. Ярко светила Луна. Камень, под которым устроились начштаба с «каскадером», отбрасывал лунную тень в сторону от ниши, где сопели командиры. Я присел на корточки в тень камня, у головы майора. Мне его хорошо было видно.

Человек спал. Большое и длинное тело лежало на боку. Колени были поджаты к животу. Большие кисти рук сложены «лодочкой» под голову. Лицо с суточной щетиной на щеках расслаблено. Складки на лбу и переносице распрямлены. Ухо со сросшейся волосатой мочкой забито пылью. Рот полуоткрыт, отчего губы казались пухлыми, надутыми как у ребенка. С уголка нижней губы стекала тонкая нить слюны. Глазные яблоки под опущенными веками двигались — командир смотрел сон. Сон — это маленькая смерть, наступающая ежедневно. А смерть, как и сон, это сугубо личное событие — за нас никто не умрет, и за нас никто не увидит наших снов. Я не стал будить человека — хорошие манеры состоят из мелких самопожертвований. Спите быстрее, товарищ майор — до подъема осталось минута.

«В чем дело?» — приглушенный окрик проснувшегося «каскадера» разбудил начштаба. Майор резко сел, не видя, кто перед ним. Пытаясь разглядеть меня сквозь тень, часто-часто заморгал глазами, стыдливо вытирая тыльной стороной ладони остатки слюны с подбородка. Мда, «ду-у-у-шераздирающее зрелище», как говаривал ослик Иа-Иа. «Пропал боец Асанов. Когда пришли — был, стали выставлять часовых — не нашли», — коротко доложил я майору, наклонившись к нему из темноты. «Всем занять круговую оборону. С проводников не спускать глаз. Выслать группу на поиск пропавшего солдата. А с тобой, сержант, я разберусь после возвращения. Сейчас иди и без бойца не возвращайся! Ротного ко мне», — раскомандовался проснувшийся. Я встал и пошел по направлению к парням, стоявшим тесной кучкой ниже по склону. Когда подошел, они расступились, и я увидел Асанова! Оказывается, Асанов никуда не уходил. Он просто так устал, что, скинув станок от АГС, прошел еще с десяток метров по инерции вниз по склону, где и свалился за первый же попавшийся камень. Все время, что мы его искали, он дрых без задних ног! Кто мог подумать, что придурок ляжет спать прямо на склоне, под нашими стволами? Сил радоваться или огорчаться уже не было. Все что я смог сделать, это ткнуть его в зубы кулаком. Его губы лопнули, брызнула кровь. Упав, Асанов вскочил и бросился на меня с вытянутыми вперед руками. Можно было подарить ему «двоечку» в голову, но, если честно, было просто лень шевелиться. Я чуть сместился в сторону и ушел с линии его атаки. Перехватил его руки, летящие мимо цели, простым захватом — за рукава. Асанов, понял что попался. Боясь, что я ударю его головой, он опустил голову вниз, выпрямил руки, сведя их в локтях, и попытался рывком освободиться из захвата. Упираясь, он забыл про ноги. Я поддернул соперника для верности, чтобы его обе ноги оказались на одной линии, и тут же сбил подсечкой на землю. Не давая ему подняться, ударил ногой под ребра. Нас разнял ротный. Схватив сзади за шиворот, он задней подножкой легко уронил меня на спину. Асанову налили воду в панаму, дав ему возможность остановить и вытереть кровь, капающую с лица. Предусмотрительно отобрав автомат, ротный приказал мне не попадаться ему на глаза до самого возвращения в бригаду. Остыв через пару минут, он всучил мне винтовку вместо автомата, и засунул в дозор. Майор еще повозмущался по поводу порядков в роте, но тоже потом затих.

Скоро встало солнце, и шляться по сопке, оставаясь незамеченным, было уже невозможно. Так начался первый мой день в этой засаде. «Каскадер» что-то постоянно колдовал со своей оптикой. Начштаба постоянно крутился вокруг него. Я не стал возвращаться с поста и, заменившись, лег спать прямо на позиции. Отдохнув, пообедал сухпаем, и опять продолжил службу. Ротный меня не дергал, а напоминать майору о себе я не собирался. Асанов тоже предусмотрительно избегал меня. Я внимательно следил, чтобы его не было у меня за спиной. К вечеру все уже забыли о том, что случилось ночью.

Второй день был спокойнее. До рассвета, «каскадер» с белуджами, ротным и еще двумя нашими пацанами ушли в сторону границы. Ярко светило солнце. Было жарко и вода, выпитая на маршруте, наконец-то понадобилась. Всю вторую половину дня начштаба считал запасы воды, выявляя и экспроприируя ее излишки у самых продуманных. Вернувшиеся вечером с группой белуджи, узнав, в чем проблема, быстро предложили простое решение — спуститься и набрать воды. Благоприятные погодные условия, не стоят выгод, предоставляемых местностью. В итоге ночью была предпринята вылазка за водой. В группу вошли: Нишанов, Гера, Мага и два белуджа. Я вошел в группу вместо саперной собаки. В километре от сопки проводники показали нам кяриз. Вход в кяриз представлял собой узкую глубокую траншею, разрезающую от центра до основания небольшой земляной курган. По этой траншее я первым вошел в кяриз. Это был поземный коридор, по дну которого, в сторону границы, бежал ручей. Это была готовая подземная коммуникация, пригодная для скрытного пересечения границы. Ширина подземного тоннеля была около двух метров. Вытянув руки в обе стороны, я с трудом смог коснуться его стен. Темнота, холод и журчание невидимой воды под ногами действовало угнетающе. Я вернулся и позвал остальных. Белуджи остались — не пошли с нами. Ждать своей очереди, и видеть, как пьют другие, — для них это было все ровно, что пить чужим ртом. Мы все одновременно кинулись к воде. Вода была ледяной, много выпить не получалось — от воды так ломило зубы, что начинала болеть голова. Умывшись по пояс в полной темноте, я наполнил две свои трофейные фляги и вышел на поверхность. После тьмы и холода тоннеля ночь встретила мое умытое тело стеной теплого и сухого воздуха. Мы подождали одного из проводников, отправившегося за водой в кяриз по траншее. Наполнив всего две литровые алюминиевые фляги на двоих, он быстро вернулся. Восполнив запасы воды, группа отправилась на точку. Осуществив свою миссию, я добровольно удалился в ссылку к себе на позицию. Чем больше солдат спит, тем меньше от него вреда. Так два дня и прошли — один на один с самим собой. Я надеялся так провести и последний, третий день засады, но видно этому было не суждено случиться. С утра и такие движения — что людям не сидится дома, прутся куда-то, сломя голову!

В мою сторону на велосипеде ехал человек. Он был другой. В прицел винтовки присматриваюсь к этому другому. Он — способ моего существования. Он — граница моей безопасности. Достаточно мне переместиться за ее пределы, как сразу появляется этот другой, мгновенно превращаясь в центр, вокруг которого начинает выстраивать свой, чуждый мне мир. Я — точка отсчета его мира, он — моего. Светлое будущее велосипедиста не за горами, оно — за бугром, с которого я наблюдаю за ним в оптический прицел винтовки. Мы — разные реальности, заполнившие общее пространство войны. Велосипедист медленно приближается, то скрываясь, то появляясь в складках местности. Его видно лишь потому, что он движется. Стоит ему остановиться, и я легко могу потерять его из вида. Глядя на двигающуюся фигурку можно подумать, что едущий на велосипеде человек уверен в своей безопасности. И только я знаю, что он ошибается. Велосипедист не знает того, что я знаю это. Не знает он и о моем существовании. Как удержать его от нарушения границы моей безопасности и как предупредить его о приближении к границам поджидающей его опасности? Как сделать так, чтобы он понял мое предупреждение?

Несомненно, легче сносить трудности, если они являются результатом действия каких-то безличных сил. Но когда трудности моей жизни являются частью какого-то замысла, это сильно ранит мое достоинство. Я понимаю, что где-то рядом есть кто-то, кто знает о нас все то, что мы сейчас знаем о велосипедисте. Кто-то, кому известно, каким образом, чем и почему ограничено наше безопасное пространство. Количество машин позволяет узнать количество людей и их вооружение. Количество вооружения, максимальный БК к нему, запас хода для техники и для людей — все это легко позволяет определить радиус и время нашего действия. Для этого не надо быть семи пядей во лбу — достаточно хорошо знать район действий. Зная границы нашей безопасности, этот кто-то не может приблизиться к нам. Только одним-единственным способом — убивая нас — он может дать нам знать о себе. Если я убью велосипедиста, я скажу кому-то, что я здесь. Но я знаю, что этот кто-то знает, что я здесь. Нет смысла прятаться, когда знают, что ты прячешься. Мы оба, я и этот кто-то, играем свою игру. Он играет с жизнью в жмурки, я — со смертью в прятки. Типа игры в русскую рулетку, но без патронов.