Балаган, или Конец одиночеству - Курт Воннегут

Они построили мельницу, чтобы молоть зерно, винокуренный заводик, где гонят коньяк, коптильню – и много всего такого.

– Вера, – сказал я ей как-то раз, – тебе осталось только написать свою Декларацию Независимости, и ты станешь новым Томасом Джефферсоном.

Эту книгу я пишу на писчей бумаге, принадлежащей Континентальной школе автомобилистов – Мелоди с Исидором нашли три ящика в кладовке на шестьдесят четвертом этаже нашего дома. И вдобавок – сотни две шариковых ручек.

Гости с материка нам не докучают. Мосты снесены, туннели обвалились. И на лодках никто не подходит – все боятся особой местной формы чумы, которую прозвали «Зеленая Смерть».

Она встречается только здесь, поэтому Манхэттен и прозвали «Островом Смерти».

Хэй-хо.

Я теперь частенько повторяю «Хэй-хо». Что-то вроде старческой икоты. Зажился я на этом свете.

Хэй-хо.

Сегодня сила тяжести совсем пустячная. Опять у меня из-за этого эрекция. У всех мужчин поголовно в такие дни эрекция. Автоматические последствия ничтожно малой силы тяжести. По большей части это не имеет ни малейшего отношения к эротике, а уж человеку в моем возрасте оно и вовсе ни к чему. Это ощущение чисто гидравлическое – вроде неполадок в водопроводных трубах, не больше.

Хэй-хо.

Сила тяжести сегодня настолько близка к невесомости, что я мог бы взобраться на самую верхушку Эмпайр Стейт Билдинг с чугунной крышкой от люка и забросить ее в Нью-Джерси.

Я бы запросто перекрыл рекорд Джорджа Вашингтона, который запустил серебряный доллар через Рапахэннок. И все же есть еще люди, которые утверждают, что прогресс – пустое слово.

Меня иногда зовут «Королем подсвечников», потому что у меня тысяча с чем-то подсвечников.

Мне, однако, больше нравится мое второе имя – Нарцисс-11. Вот какое стихотворение я написал про это – и, само собой, про жизнь в целом:

Из тех семян –Вот эта плоть,Она бежитОт боли прочь,И норовитПроспать всю ночь.Ей надо петьИ хохотать,Ей надо плакатьИ рыдать.Когда ж придетМой смертный час,И плоть прикажетДолго жить –Мой бренный прахПрошу я васНарциссом в землю положить.

А кто все это будет читать? Бог знает. Я знаю одно – не Мелоди и не Исидор, это точно. Как и вся молодежь на острове, они не умеют ни читать, ни писать.

Их абсолютно не интересует прошлое человечества, им даже не хочется знать, как живут люди на материке.

Послушать их, так самое великое достоинство людей, населявших этот остров, – а тут ступить было некуда, – то, что они повымерли и все осталось нам.

Вчера вечером я их попросил назвать трех самых великих людей в истории человечества. Они заявили, что вообще не понимают, про что я спрашиваю.

Но я велел им подумать и найти хоть какой-то ответ, и они нашли. Эта работа пришлась им не по вкусу. У них головы разболелись.

Наконец они все же вымучили ответ. За двоих, как всегда, говорила Мелоди, и вот что она сказала совершенно серьезно:

– Ты, Иисус Христос и Санта Клаус.

Хэй-хо.

Когда я не задаю им вопросов, они чувствуют себя счастливыми, как устрицы.

Они мечтают когда-нибудь стать рабами Веры Белка-5 Цаппы. Я не против.

Глава 2

Нет, надо все же постараться не писать то и дело: «Хэй-хо». Хэй-хо.

Родился я как раз тут, в Нью-Йорк Сити. Тогда я еще не был Нарциссом. Меня окрестили Уилбур Рокфеллер Свейн.

Более того, я был не один. У меня был разнояйцевый близнец женского пола. Ее назвали Элиза Меллон Свейн.

Крестили нас, кстати, в больнице, а не в церкви, и не было толпы приглашенных родственников и близких друзей. Дело вот в чем: мы с Элизой были такие уроды, что родители нас стыдились.

Мы были чудовища, выродки, и все надеялись, что мы долго не протянем. У нас было по шесть пальчиков на каждой крохотной ручонке, и по шесть пальчиков на каждой маленькой ножке. И лишние соски у нас тоже были – по паре на брата.

Мы не были безмозглыми монголоидами, хотя волосы у нас были жесткие и черные, типичные для монголоидной расы. Нет, это было что-то новое, невиданное. Мы были неандерталоидами. С самого детства мы напоминали взрослых ископаемых, обезьяноподобных людей – массивные надбровные дуги, срезанные лбы, челюсти, как у бульдозера.

Считалось, что у нас нет никакого интеллекта и что мы умрем, не дожив до четырнадцати лет.

Я-то жив и бью хвостом, благодарствуйте. Элиза тоже была бы живехонька, уверен, если бы не погибла в возрасте пятидесяти лет под оползнем, на окраине китайской колонии на планете Марс.

Хэй-хо.

Нашими родителями были два глупеньких, хорошеньких, очень молоденьких человечка, которых звали Калеб Меллон Свейн и Летиция Вандербильт Свейн, урожденная Рокфеллер. Они были сказочно богаты и происходили из американских семейств, которые едва не погубили планету, увлекшись какой-то идиотской детской игрой: они, как одержимые, превращали деньги в энергию, потом энергию обратно в деньги, и опять – деньги в энергию.

Калеб и Летиция сами по себе были безобидными существами. Отец отлично играл в триктрак и был, говорят, сносным фотографом. Мать была деятельницей Национальной Ассоциации Просвещения Цветных. Они никогда не работали. Оба так и не кончили колледж, хотя пытались.

Они очень мило писали и умели мило говорить. Обожали друг друга. Стеснялись, что так плохо учились. Они были добрые. Я не могу упрекать их за то, что они были так потрясены, когда от них родились два чудовища. Дать жизнь таким монстрам, как я и Элиза, – да от этого любой свихнется.

Калеб и Летиция, между прочим, исполняли свой родительский долг нисколько не хуже меня самого, когда пришла моя очередь. Я был абсолютно равнодушен к собственным детям, хотя они были нормальные, как все люди.

Может, мне было бы даже забавнее возиться со своими детишками, будь они чудышками, как Элиза и я.

Хэй-хо.

Юным Калебу и Летиции посоветовали не травить себе душу и не подвергать опасности мебель, пытаясь вырастить нас с Элизой в Черепашьем Заливе. Умные люди сказали, что мы им такие же близкие родственники, как свежевылупившиеся крокодильчики.

Калеб и Летиция, послушав советчиков, поступили гуманно. Конечно, то, что они сделали, влетело им в копеечку и притом попахивало средневековьем. Наши родители не схоронили нас в частной клинике для таких, как мы. Вместо этого они заточили нас в жутком старом дворце, который получили по наследству – посередке двухсотакрового яблоневого сада, на верхушке горы, близ деревни Гален, в штате Вермонт.