Тень кондотьера - Андрей Стерхов

Чтоб чего доброго не отключилась раньше времени, я срочно распечатал и сунул ей под нос пузырёк с бодрящей мерзостью. Когда же скривилась и замотала бедовой головушкой, прижал к груди крепко-крепко и, отдавая Силу волнами, произнёс вполголоса на ушко:

Облака в ночи белеют,Месяц – тает, звёзды – тлеют,Свет летит по гребням волн.Кто там водит? Выйди вон.

Едва отзвучало последнее слово заговора, Зоя забилась в страшных корчах-конвульсиях, а когда они утихли (случилось это по прошествии пяти томительных минут), стала кашлять так, будто рыбья кость у неё в горле застряла. Потом изо рта девушки пошёл пар, какой бывает, когда дышишь на морозном воздухе. Только этот пар был не белым, а зеленоватым и в свете фонаря казался бледно-голубым. Да и не пар это вовсе был никакой, куньядь это была. Самая настоящая ядовитая куньядь. Окончательно покинув девушку, она никуда не улетучилась, а зависла над нами густо-клубящимся облаком. Если бы кто-нибудь в ту минуту вошёл в комнату, наверняка бы подумал: вот же черти как накурили. Пахло, правда, не табачным дымом, а озёрными кувшинками, но всё одно было очень похоже.

Повисев недолго без движения, куньядь учуяла, что ловить ей тут больше нечего (у одной отныне полная невосприимчивость, а другой так и вовсе не человек), сорвалась с места и пошелестела по расслоившемуся воздуху к открытой настежь форточке. Только далеко уйти я подлой не дал. Сказал в резких выражениях всё, что про неё думаю, и раскупорил флакон с остатками духов той великой женщины, которой так часто и не сказать, чтобы по доброй воле приходилось наряжаться мужиком.

Слава Силе, давнишняя моя придумка сработала и на этот раз. Куньядь замерла на месте, будто что-то важное позабыла, а затем – ну же, ну, – потянулась на нежнейший лавандовый аромат, перемешанный с запахом пусть и царственного, но всё-таки человеческого тела. Как длиннохвостая мразь на звук волшебной дуды гаммельнского крысолова потянулась она – неспешно и в тоже время безропотно. Ну а как только вся без остатка оказалась внутри очень древней, однако ещё о-го-го какой надёжной склянки, мне осталось только пробку воткнуть поплотнее.

Покуда я так лукаво загонял джина в кувшин, Зоя, как того и следовало ожидать, уснула, и уснула сном крепким, беспробудным. Так засыпает лихорадочный больной, когда жар наконец-то отступает. Чтобы не утруждать себя впоследствии всякими ненужными объяснениями, а главное – не марать душу необязательным враньём, я живо (при этом с исключительной деликатностью) освободил спящую мою красавицу от липких пут, подхватил бережно на руки и вынес из комнаты. Поскольку не знал наверняка, где находится её спальня, пошёл прямиком в гостиную. И ничуть не ошибся. Там действительно имелся подходящий диванчик и даже не один. Нашёлся и плед. Тёплый клетчатый приятный на ощупь шотландской выделки плед.

Устроив девушку столь удачно, я вернулся в спальню Гаевского и первым делом расколошматил-разломал ловушку сновидений. Затем собрал чемодан и навёл на его замки магическую защиту. Всё. Теперь можно было и успокоиться. И даже расслабиться. "Командирские" показывали без двадцати восьми пять, до общего подъёма ещё оставалось время, и я – наяву ли всё? время ли разгуливать? – поспешил в комнату для гостей. Хотя и не привык спать на кровати, повалившись, уснул как младенец и проспал аж до восьми тридцати. Спал бы и дальше, да завтракать позвали.

Во время утренней трапезы господин Гаевский, настроение которого заметно улучшилось, а осанка вновь сделалась достойной индивидуума, сидящего на вершине пищевой пирамиды, долго и красочно описывал сон, что приснился ему давешней ночью. Вначале было ужас, просто ужас до чего приторно: цветы сакуры опадали с дрожащих на ветру ветвей и превращались в огромные, растущие со скоростью пять сантиметров в секунду сугробы. Потом – жалостливо: котёнок в час ночной грозы забрался под дырявую шаланду, где проплакал от тоски и страха до первых солнечных лучей. А под конец – заумно и в некотором роде символически: ржавый обруч бесконечно долго катился-летел вниз по заросшему земляникой косогору. Впрочем, может, и не вниз, а вверх. Или вниз, но не по косогору. Или по косогору, но не земляничному. Точно сказать не могу, слушал я спасённого, признаться, вполуха, а иногда так и вовсе отключался. Его радостное верещание меня, мягко говоря, увлекало не слишком. Во всяком случае, гораздо меньше, чем отбивная с кровью и картошка фри.

Вот Зое, той да, той было интересно. Она нарадоваться не могла тому обстоятельству, что брат наконец-то ожил. И сама пациентка моя нечаянная выглядела, если не брать в расчёт некоторой похмельной припухлости лица и тёмных кругов под глазами, совсем не плохо. Совсем-совсем неплохо. А о том, что приключилось с ней в глухой предрассветный час, она, лебёдушка наша подбитая, берёзка подрытая, конечно же, не помнила ничего. Да ни в коем случае и не должна была помнить: магическое воздействие, не только излечило ей душу, но и в качестве бонуса освободило память от всякого дурного. И это, право слово, очень хорошо. Хорошо для всех: для неё, для её близких, для моего самолюбия и для спокойствия колдовского мира.

Провожая меня после завтрака к машине, Гаевский не забыл вручить конверт с оставшейся суммой. И вот что интересно: вручил уже не с той суетливой почтительностью, какую явил накануне. На этот раз он, сволочь такая неблагодарная, будто великое одолжение сделал. Но я не обиделся, нет. Больно надо. Тридцать четвёртое правило драконов гласит: "Человек не виноват, что родился на свет человеком, будь к нему снисходительным", а я древние правила чту. Поэтому ничего, разумеется, этому надменному клоуну, чья жизнь давно и навсегда разошлась с его судьбой, не сказал, лишь усмехнулся горько про себя: эх, люди-люди, вы сами себе первые враги. После чего сунул, не пересчитывая, трудовые денежки в задний карман "ливайсов", упал за руль и, простившись с хозяевами протяжным сигналом клаксона, пошёл наматывать весеннее утро на летнюю резину.

А утро в тот день выдалось на редкость пасмурным. Небо набухло чисто мочало, и казалось, вот-вот прорвётся, вот-вот заморосит. Причём всерьёз заморосит, на несколько дней. Но когда, выехав на трассу, я вклинился в поток, солнце внезапно ударило в разрыв туч-облаков и вокруг мгновенно просветлело. На душе тоже сделалось солнечно, и я подумал, что по случаю успешного окончания разбирательства вполне можно и выходной себе объявить. Утвердил это дело по праву сам себе хозяина и тут же вытащил телефон.

Однако Лера меня опередила.

– Доброе утро, шеф, – позвонив на секунду раньше, чем я набрал номер, бодро отчеканила моя верная помощница.