Седьмой уровень, или Дневник последнего жителя Земли - Мордукай Рошвальд

Каждая из этих двенадцати кнопок контролирует и, следовательно, осуществляет запуск тысяч боевых ракет, направленных на определенную цель Они достигают цели, в зависимости от расстояния, в интервале от пятнадцати минут до одного часа.

На первый взгляд все это кажется довольно сложным, хотя в сущности речь идет о простых вещах. Клавиатура моего пульта выглядит таким образом:

По правде говоря, нам, пусковикам, совершенно необязательно знать, что означает та или иная кнопка, поскольку наша задача — четко исполнить команды: «Нажмите кнопку А1». Или: «Нажмите кнопку ВЗ». Heт твердой уверенности в том, что кнопки 4 когда-либо будут нажаты: есть специалисты, которые утверждают, что их использование опасно в равной степени как для врага, так и для собственной страны.

Все приказы поступают к нам по радио. Однако перед тем как передать, приказ о пуске, на пульт подается оптический сигнал тревоги. Сначала зажигается желтый свет, чтобы привлечь внимание дежурного офицера. Затем вспыхивает красный, разумеется, в том случае, если тревога не была ложной. Красный сигнал означает, что следует ожидать команды «пуск».

Чтобы исключить элемент случайности (когда, скажем, дежурный случайно или, не справившись с нервами, нажмет на кнопку), пуск произойдет лишь в том случае, если ту же кнопку одновременно нажмут двое. Именно для этого в пусковой находятся два стула, два стола и две «счетные машинки». Они удалены друг от друга на такое расстояние, чтобы один человек не мог дотянуться сразу до обеих. Поэтому в случае тревоги в пусковой должен обязательно находиться второй офицер. Их задача — вместе выполнять команды, которые после красного сигнала будут переданы по радио.

Оба офицера могут следить за результатами своих действий. Как я уже упоминал, все цели нанесены на карту. Если, например, мы нажимаем кнопку А1, на поражаемой цели возникают красные точки. Когда ракета достигает цели, точки увеличиваются, сливаются, образуя пятно, которое покрывает пораженную территорию. Если ракета не достигает цели, красные точки исчезают.

Такое же действие у кнопок 2, 3 и 4, которым соответствуют синий, желтый и черный цвета.

В этом, к сожалению, и заключается наша служба: нажать, если будет дана команда, двенадцать клавиш этой нехитрой клавиатуры. Сделав это, мы израсходуем весь наступательный арсенал нашей страны, но зато одна из половин, на которые расколот мир, — их половина — будет полностью уничтожена.

23 марта.

«Дьявольщина, но почему именно я должен был стать пусковиком? Что, не могли найти другого? Мой бывший командир там, наверху, небось доволен: как-никак его кадр. И все же почему в ЦПУ попал именно я?»

Должно быть, сегодня вечером я рассуждал вслух, поскольку на эти вопросы я получил незамедлительный ответ. По радио! Значит, где-то здесь действует система постоянного наблюдения, позволяющая командованию прослушивать наши разговоры и шпионить за нами. Тихим и спокойным женским голосом радио ответило мне:

— Вас отобрали благодаря вашим личным качествам. Следовательно, вы обладаете крепкими нервами, техническими знаниями, амбицией, умом и безупречным здоровьем. К тому же вы наверняка успешно прошли проверку на клаустрофобию.

На этом радио умолкло. Неожиданно возникший диалог заинтересовал меня, и я задал потолку еще несколько вопросов, однако ответа на них не получил. Либо их интерес ко мне на этом был исчерпан, либо женщина уже говорила с кем-либо другим.

Я же продолжал думать о себе. Радиодама была права: амбиция, вот в чем дело! Только из-за нее я клюнул на приманку, когда набирались кадры на курсы по спецподготовке. Тогда я был простым солдатом. А тут на тебе — лейтенант, и сразу особое вознаграждение, различные льготы. Да и перспектива виделась в самом заманчивом свете. Курсы были, в основном, с техническим уклоном, так что, учитывая мою увлеченность техникой, легко понять, что убедить меня было совсем нетрудно. А сколько было сказано о важности этой работы! Так, по-глупому, я и проглотил их крючок. Будь я тонкокожим, я бы, вероятно, был поосторожнее. Во всяком случае, я бы хорошенько подумал перед тем как подписать контракт, который обязывал меня хранить абсолютную тайну, но ни словом не упоминал о роде моих будущих занятий. Любой другой на моем месте благоразумно отступил бы, почуяв в этой неизвестности скрытый подвох, но, согласно тестам, у меня были железные нервы, и, видно, поэтому я ничего не почувствовал…

Любой другой на моем месте свихнулся бы, узнав, что на всю жизнь он должен остаться под землей. Вот почему выбор пал именно на меня. Хотя… боюсь, нет абсолютной гарантии, что однажды я не сойду с ума. Может, все же было бы лучше, если бы меня забраковали во время предварительного отбора. А здесь, судя по всему, хватает тех, кто не очень задумывается о своем нынешнем положении. Взять ту же радиодаму: у нее такой голос, как будто нигде ей не было так хорошо, как здесь.

24 марта.

Сегодня впервые мы по-настоящему поговорили с Икс-107, моим соседом по комнате. Разговаривали мы с ним и раньше, но до сих пор ни он, ни я не испытывали потребности в задушевной беседе. Я был слишком занят самим собой. Мне не давала покоя мысль, что я проведу здесь, на седьмом уровне, остаток своих дней, поэтому другие люди — соседи за обеденным столом, бывший товарищ Икс-137 и коллега по комнате — для меня не существовали. Они казались мне простыми тенями ада, и настоящее общение у меня было лишь со страницами этого дневника.

Вероятно, Икс-107 был примерно в том же состоянии, поскольку и он давал понять, что не расположен к разговору. Вообще, хочу отметить одну характерную деталь: до сегодняшнего дня я не слышал, чтобы кто-нибудь попытался серьезно поговорить о нашем положении. Потерпевших кораблекрушение, например, общая беда сплачивает, пробуждая в них чувство товарищества. У нас же все по-другому. Как будто каждый ни только не испытывал потребности завязать дружбу, но, напротив, старался держаться подальше от остальных, словно именно они несли ответственность за то, что с ним приключилось.

И вот сегодня я как раз листал дневник, когда Икс-107 спросил меня:

— Что-нибудь пишешь?

Дружеский тон и прямота вопроса заставили меня поднять голову. И я, по существу, впервые хорошо рассмотрел своего соседа.

У Икс-107 открытая и располагающая внешность. В нем угадывается твердый уравновешенный характер. Выглядит он несколько старше меня, и у меня сразу же появилось такое чувство, словно я говорю со старшим братом. И я ответил:

— Да, веду кое-какие записи. Я нашел в ящике бумагу и подумал, что, может, это как-то отвлечет…

Лед был взломан. Между нами возникло доверие, будто мы уже были закадычными друзьями.

Он ни на что не жаловался, расценивая нашу участь на седьмом уровне как суровую необходимость, как прямое следствие политического и военного положения на земле.

— Жаловаться на это, — говорил он, — все равно что жаловаться на смерть. Скулеж не поможет, надо безропотно принять то, чего не миновать, тогда будет легче все это вынести.

Потом речь зашла о темнице, узниках и изоляции. Он признался, что вначале думал так же, как я, однако потом убедился, что и узник — понятие довольно относительное.

— Иные, — объяснил он, — чувствуют себя обездоленными, несвободными, если их лишают права бороздить небесные просторы, в то время как другие наоборот: ощущают полную свободу лишь тогда, когда, уединившись в комнате, могут вволю читать или писать.

Сказав это, он улыбнулся и посмотрел на мой открытый дневник. Я понял, что он хотел сказать, и в каком-то смысле он был прав. Признаюсь, мне очень хотелось бы научиться думать обо всем этом так, как он. Вот только не уверен, удастся ли. И тем не менее то обстоятельство, что я делю комнату с человеком, который сильнее меня, действует как-то успокаивающе. Я уже не чувствую себя таким одиноким и затравленным. И если на седьмом уровне есть хоть один человек, который приспособился к этой жизни, может быть, и мне удастся сделать это когда-нибудь? Если вырваться отсюда невозможно, то надо хотя бы уметь распорядиться оставшейся жизнью. Если…

Думаю, пора приостановить поток этих «если». Я оглянусь вокруг. Найду людей. У меня будут друзья, я буду с ними. Я привыкну.

25 марта.

Сегодня я задал Икс-107 вопрос, который мучит меня давно, по сути — с момента моего появления здесь: почему нас лишили свободы? Некоторые доводы мне уже были знакомы из официального сообщения, которое слышали все. Тем не менее мне хотелось поговорить на эту тему.

— И все же почему, — спросил я, — приговорили нас к пожизненному заключению в этом подземелье? Разве мы не могли бы с неменьшим успехом выполнить ту же задачу на поверхности, ну, скажем, где-нибудь в далекой пустыне? Зачем нужна такая глубина, такая изоляция от всего мира? — Ты рассуждаешь как ребенок, — сказал он. — Верховное командование должно быть уверено в том, что ЦПУ находится в абсолютной безопасности. В пустыне мы были бы подвергнуты не меньшему риску, чем в большом городе. Внезапное нападение может разрушить пусковую, и страна останется без защиты, без сил для ответного удара. Здесь же, на седьмом уровне, внезапная атака нам не страшна. Если даже неприятель полностью разрушит нашу страну, там, наверху, мы отсюда, из глубины земли сможем, в качестве законного возмездия, сделать то же самое со страной неприятеля…