Мы живём на границе - Олег Верещагин

Сергей уже взялся за ложку, но обратил внимание, что остальные мальчишки ждут, чуть шевеля губами. Он понял, что ребята молятся – и подождал их, подумав, что и сам был бы не прочь помолиться… но кому? о чем? как? Он не знал.

После ужина Мирослав отправился мыть посуду. Петька пошел с ним, прихватив карабин. В плавнях гулко бубнила выпь – так и казалось, что в трясине завяз бык; трещали кусты где-то неподалеку. От ручья в низине расползался туман – волнами, набегавшими друг на друга.

Сергей раскатал выданную ему "колбасу" из двух одеял – и замер над ними. На миг вспыхнуло: он вот так же раскатывает спальник. Но эта вспышка погасла, и он, разочарованно дернув плечами, уселся на одеяла, подогнув ногу и поставив подбородок на колено второй. Сидеть со скрещенными ногами, как у казачат, у него долго не получалось.

– Костер до утра погаснет,- заметил Володька, вытягиваясь на одеялах и закидывая руки под голову.

– Не простудимся, – рассеянно сказал Глеб, осматривая подошвы сапог. Возле ручья, в тумане, голос Мирослава лихо начал: 

– Ах, как много выпало снега!Да как же когти рвать поутру?Одиноким волком я бегал -Одиноким волком помру…  

– но дальше он петь не стал, а через полминуты они с Петькой объявились возле костра.

– Тихо везде, – сообщил Петька, осторожно укладывая карабин возле своей еще свернутой скатки. – В смысле людей… А вот кабаны что-то там делят, ниже по течению.

– Ну что, спать? – поинтересовался Глеб. Мирослав помотал головой:

– Рано еще. Пошли к девчонкам. Вон полевой стан светится, до него всего-то километров пять.

– Не меньше восьми, – лениво сказал Петька. – Никак ты не научишься в наших местах расстояния определять… Лучше спой что-нибудь нашенское.

– Наше, – поправил Мирослав, – никак ты не научишься на родном языке говорить… Ладно, сейчас… – он задумался. – Вот. 

Не брани меня, отец,Что так получилось -Что послала нам свинецЗлая чья-то сила…

 – голос Мирослава был красивым и грустным, даже казалось, что за ним звучит какой-то аккомпанемент, хотя, конечно, никакого аккомпанемента не было и быть не могло… 

– Что такого молодца,удалого хлопца,Пуля-дура подвелак мертвому колодцу… 

Мирослав спел еще пару казачьих песен, потом – сербскую "Тамо, далеко…" Разохотившись, все хором грянули ДДТ-шную "Просвистела…" Сергей перебрался на одеяла лег, глядя в небо, где звезды мешались с искрами костра в невиданном танце. Мальчишки рядом вдохновенно и довольно слаженно распевали: 

– Всюду черти!Надави, брат, на педаль!Час до смерти – а сгоревшего не жаль!А в чистом поле – ангелочки-васильки…А мы на воле – и нет ни гари, ни тоски!О-о-оо! Ай-аа! 

– Кто я? – шепнул Сергей этому хороводу, кружившемуся под пение ребят. – Что со мной? Откуда я?

Звезды молчали, только подмигивали мальчишке.

 Глеб проснулся от того, что ему хотелось курить. Точнее, ему снилось, что он закуривает – и в этот момент он и проснулся. Желание курить осталось.

Было сыро и холодно. Пласты тумана переползали с места на место. Темная масса с пофыркиваньем выдвинулась из них, раздвигая муть, ушла в сторону – лошадь… Часы показывали без пяти четыре. Немного ныла шея – от неудобного положения. Выползать из-под одеяла не хотелось. Очевидно, остальные придерживались того же мнения. Глеб видел только разноцветные затылки над одеяльными свертками.

"Покурить бы, – тоскливо подумал Глеб, ежась и засовывая ладони между коленок. – Серб и Володька не смолят, а вот у Петьки сигареты есть точно… Я, конечно, слово давал – в лагере не курить… но ведь мы и не в лагере, так?"

Конечно, это была отговорка, но курить хотелось очень. Где-то за туманом на пределе слуха клокотали вертолетные винты – наверное, облетали административную границу с Чечней. Глебу было трудно о ней думать, как об административной – на протяжении всех 90-х, сколько он себя помнил, граница была источником опасности, настолько явной и грозной, что даже мужчины в плавни иначе как с оружием и большими группами не ходили. До и сейчас – так ли много изменилось? Глеб много раз встречался с мальчишками из станицы Большаковской, почти полностью заселенной терцами, выгнанными из Чечни – они и не скрывали, что старшие учат их: готовьтесь и ждите, при первой же возможности заберем назад все земли до Терека, чеченцы на них права не имеют. Конечно, по телевизору говорили совсем другое – о мире, о согласии – но Глеб не верил телевизору, а верил своим ушам и глазам, говорившим ему: нет никакого мира.

Так, стоп. Рыжий – это Володька. Темно-русый – это Петька. Совсем черный – это Мирослав. А?..

Одна лежанка была пуста. Сергей куда-то умотал.

Нет, Глеб не запрыгал от беспокойства. Мало ли что и как? Но с другой стороны – Сергей нездешний, с амнезией… Мало ли что? К тому же туман.

Глеб прислушался к себе. Спать ему не хотелось. Нет, днем будет тянута в сон, где-то после полудня, но пока уснуть не удастся. Откинув одеяло, он несколько раз шмыгнул рукой по волосам, встал, потянулся и, на всякий случай зацепив за край кармана "байкер", пошел в сторону низинки, где протекала речушка. В первые несколько секунд ему показалось, что очень холодно, но потом это ощущение прошло, только трава обжигала ноги росой.

Возле речушки никого не было, кроме азартно устроивших толкучку за завтраком комаров. Глеб, отгоняя их размашистыми движениями, побродил по мелководью, задумчиво умылся. После росы вода казалась теплой, словно подогретой на огне. Даже выбираться из нее не хотелось, но Глеб вылез и пошагал на курган.

Примерно с половины склона тумана не было – верхушка Седого Кургана поднималась над белесым волокнистым морем, простиравшимся во все стороны, сколько хватит глаз. Солнце еще не взошло, местами из тумана поднимались деревья. Сперва Глебу показалось, что Сергея и тут нет – но потом он увидел, что тот сидит на восточной стороне, прямо на земле, почти полностью скрытый ковылем. Он то ли правда не слышал, как Глеб подходит, то ли ему было все равно – скорей все равно, потому что Глеб, подойдя вплотную, увидел, что щеки у Сергея мокрые, и не от росы. Он смотрел туда, где должно было взойти солнце, сцепив руки на коленях.

– Ты так не уходи, – Глеб сел рядом (земля оказалась теплой). – Мало ли что.

– А… – Сергей даже не пошевелился.

– Не "а", а не уходи, – повторил Глеб. – Это тебе что, шутки?

– Мне сны снятся, – голос Сергея сорвался, словно от крика, он сглотнул и продолжал: – Я во сне все помню – кто я, откуда, что со мной было, вообще все-все. А потом просыпаюсь – и как ножницами отрезает. Пытка такая…

– Ладно тебе, – Глеб сорвал метелку ковыля, встал: – Пошли, а то и то из наших еще проснется, тоже искать побегут. Да и не надо тут просто так сидеть.

– Пошли, – Сергей встал, мазнул по лицу рукой. – Мне умыться надо…

– Ну и пошли к речке.

Они неспешно спустились в туман, ставший, кажется, еще гуще. Сергей спросил:

– Я даже не знаю, как мне теперь быть.

– Да никак, – как можно беззаботней отозвался Глеб. – Будешь у нас жить, пока атаманы через Москву твоих не отыщут.

– А если не отыщут?

– Отыщут… Или сам вспомнишь. Эта, как ее, амнезия – она проходит. Сам говоришь – снится, значит, и наяву вспомнишь. Может, сразу, а может – потихоньку. Тебе врачи что говорили?

– Говорили – от стресса, – вздохнул Сергей. Глеб хлопнул его по плечу:

– Ну вот! Раз это не от битья там или чего, а от стресса, то точно пройдет. У нас один так вот с войны приехал, дружки привезли – вообще без башки, он даже имени своего не помнил. Пожил три месяца, а потом утром как-то встает – и все прошло, начисто, все-все вспомнил, – Глеб махнул рукой.

– А у вас многие воевали? – спросил Сергей. Глеб пожал плечами:

– Да все. Кто воевал, кто служил, кто служит… Мы же казаки, кубанцы, а не кто-нибудь… Давай, умывайся… а потом еще знаешь – принеси там пасту, полотенца ,а я искупаюсь, ага?

Глеб сдернул пятнистую майку, скинул камуфляжные штаны, стянул спортивные трусы и, бегом влетев в реку, чтобы поменьше общаться с комарами, бухнул не глубину…

…Человек, проснувшийся от шума и плеска, уже минуту, не меньше, наблюдал из кустов метрах в десяти вверх по течению за тем, как один русский мальчишка, негромко, но эмоционально ухая, плещется в реке, а второй, стоя у берега, тщательно умывается. Пальцы человека стискивали рукоятку большого американского ножа. Он бы добросил его до того щенка, на берегу, но этот, в реке… Как и все жители его мест, человек не умел плавать и остро жалел, что у него нет бесшумного пистолета. А с другой стороны – благословлял Аллаха за то, что не взял такое оружие. Он бы не удержался, но тут не запуганная и равнодушная средняя полоса России, где можно не стесняться. Если пропадут двое казачьих щенков, то через полсуток его будет искать не ленивая и продажная милиция, а сотни обозленных местных жителей с оружием. А если (не если, а – когда) поймают – просто убьют. Человек не боялся смерти. Но погибать сейчас – значило совершить глупость. Он подался назад – и бесшумно исчез в зарослях…