Газета Завтра 25 (1022 2013) - Газета Завтра Газета

Албанские дела Клинтона (он бомбил Сербию не по наущению ли албанской наркомафии?) Иракские дела семьи Бушей (Саддам Хусейн кредитовал эту семью - она с ним так расплатилась?) Виктор Бут, пострадавший из-за того, что республиканская и демократическая элиты США не поделили между собой черный рынок оружия в Африке и на Ближнем Востоке Тьфу!

III.

Итак, современная элита, элита исторического безвременья и стяжательства, - это сообщество особо привилегированных воров, порой тщательно соблюдающих приличия, а порой разнузданных донельзя. И в любом случае относящихся к своим народам в точности так, как это сказано в стихотворении Пушкина:

"Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь".

Только вот Пушкин с невероятной горечью написал об этом, комментируя трагическую судьбу испанца Риего Помните?

"Свободы сеятель пустынный,

Я вышел рано, до звезды;

Рукою чистой и безвинной

В порабощенные бразды

Бросал живительное семя -

Но потерял я только время"

И так далее.

Ну, так это все написано про Риего. То есть, про элиту служения, не нашедшую отклик в своем народе. О чем Пушкин наигорчайшим образом сожалеет.

А вот современная воровская элита не переживает по поводу того, что мирные народы "не разбудит чести клич". Она по этому поводу ликует. И никоим образом не тревожится о последствиях такого своего ликования. Еще раз оговорю, что, называя современную, прежде всего западную и российскую, элиту воровской, я не имею в виду сообщество "воров в законе" или особо коррумпированных политиков. Я использую здесь термин "воровская элита" в наивысочайшем смысле этого слова. То есть, ставлю знак равенства между термином "элита, отчужденная от истории и приобщенная к стяжательству" и термином "воровская элита".

В дальнейшем, из соображений краткости и внятности, я все время буду использовать именно термин "воровская элита".

IV.

Воровская элита до крайности враждебна истории.

Ибо что такое по большому счету история? Это народы, которые не хотят пастись, не хотят, чтобы их резали и стригли. Это народы, откликающиеся на клич чести. Как только народы становятся таковыми, и как только элита служения соединяется с такими народами, история вступает в свои права. И тогда воровские, то бишь антиисторические, элиты прячутся по своим норам, подлаживаются к истории, выживают и ждут, когда народы разочаруются в истории, устанут от нее, уснут. Дождавшись этого, воровские элиты выходят на авансцену. И начинают править, будучи твердо убеждены в том, что нет Истории, есть только Игра.

Современные воровские элиты - это элиты Игры. Они потому и не являются элитами служения (а точнее, являются "элитами неслужения"), что для них по большому счету есть только Игра.

Мир, в котором нет Истории и есть только Игра, - это невероятная пакость. Элиты, для которых нет Истории, а есть только Игра, - концентрированное выражение пакостности неисторического, сугубо игрового мироустройства. Мы живем в этой пакости уже не одно десятилетие.

V.

Мне скажут, что на это сетовали в разные эпохи Тот же Шекспир, например ("Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж"). Или Мандельштам ("Нельзя дышать, и твердь кишит червями, / И ни одна звезда не говорит"). Но, увы, наша участь более скверна, чем участь Шекспира и Мандельштама. Ибо у Шекспира Гамлет после разговора с могильщиком вступает в бой с Лаэртом, вершит суд над королем, благословляет Фортинбраса, верного духу Истории. А Мандельштам Он сначала говорит про то, что не только нельзя дышать, но и сама твердь (то есть небо) кишит червями А потом добавляет: "Но, видит Бог, есть музыка над нами".

Как хорошо (да, страшно, да, мучительно - но именно хорошо) жить, если ты твердо уверен, что над тобою есть музыка Во-первых, что она есть вообще А во-вторых, что она именно НАД тобой. И не над тобой одним, а над твоей Отчизной и человечеством. Можно сколько угодно скорбеть по поводу того, как пала твоя Отчизна, да и все человечество. Но если ты убежден, что над ними есть музыка, то не все потеряно, то путь к спасению понятен.

Начавшееся во второй половине ХХ века и происходящее до сих пор - проблематизирует то, что никогда ранее не проблематизировалось. Эту самую музыку, которая "над нами". Мучительная для всех - даже для распоследнего негодяя, - эта проблематизация особенно мучительна для тех, кому нужна История, нужно служение.

Будучи брошены Историей, они с неимоверным трудом выстаивают, постоянно взаимодействуя с реальностью, в которой есть только Игра. Выстоять можно, хотя, конечно же, трудно. Но надо знать, зачем. И не потерять это "зачем", блуждая по лабиринту Игры.

VI.

Особая трудность выстаивания в сугубо игровом мире связана для человека служения с тем, что когда твое призвание - служение, то никакие свершения по части Игры душу твою не могут согреть. Потому что душа такая. И с этим ничего не поделаешь.

Я, к примеру, знал олигарха, который, в отличие от меня, мог вообще не спать ночей по десять. Ради чего? Ради бабок. Но когда он эти бабки завоевывал, то, образно говоря, прижимая к себе сумку или чемодан с "зелеными", он энергетически восстанавливался. Он сочетался с этими бабками, как Ромео с Джульеттой. И это соитие возвращало ему затраченную энергию. Ибо бабки олигарха не просто радовали. Они его, так скажем, невероятно воодушевляли. И в качестве возможности вести роскошную жизнь, и в качестве игрового приза.

А если тебя они не воодушевляют? Если тебе такие призы не дарят энергии? Согласитесь, тогда намного труднее находиться на игровом поле. И все, что тебе остается, - хранить, как зеницу ока, тончайшие каналы, связывающие тебя с Историей. С этой самой музыкой, что "над нами".

Иначе говоря, ты должен себе сказать: "Я играю не во имя Игры". И мало сказать себе это. Надо всей жизнью своей подтверждать, что это именно так. На секунду перестал подтверждать или даже на микросекунду - тебе конец.

VII.

Есть люди, которые сохраняют связь с Историей, но постепенно страшно увлекаются Игрой. Они не теряют при этом мораль и даже идею служения. Но они этой Игрой страшно увлекаются. Моя соратница пришла к одному такому человеку, чтобы показать ему подписи под письмом, опубликованном в "Завтра". Те подписи, которые он очень хотел собрать, хотя сомневался, что это возможно. "Мы их переиграли", - прошептал тот, к кому она пришла. Он был уже при смерти. Но последнее, что у него оставалось, это "мы их переиграли". Ему не нужно было ни денег, ни роскоши. Но он, не потеряв идеи служения, за полстолетия рискованной и неблагодарной работы с невероятной силой "подсел" на Игру.

Что ж, этим можно восхищаться.

А вот уже теми, кто, "подсев" на Игру, потерял идею служения, - я лично восхищаться не могу. Хотя у них есть свое обаяние. Это обаяние компетентности, беспредельной готовности рисковать, невероятного хладнокровия и многого другого.

Я помню, как Александр Андреевич Проханов сильно впечатлился фильмом о Джеймсе Бонде. Тем, в котором этот герой ведет почти мистическую игру в покер. Убеждая меня написать статью по поводу этого фильма, Проханов говорил: "Но это же концентрированное выражение политики!"

Я возражал, утверждая, что концентрированное выражение политики - это История, а не Игра. Я знал и людей, которые сохранили идею служения, но сильно "подсели" на Игру, - и людей, для которых Игра стала всем.

Последние не вызывали у меня теплого душевного отклика. Но я мог их оценить. И испытать сложную гамму чувств в рискованные моменты, когда велась Игра, и когда с невероятным хладнокровием делались такие политические ставки, что дух захватывало.

VIII.

Развивая дальше предложенные читателю аналитические метафоры, могу сказать, что История - это та музыка, которая над нами. А Игра - это твердь, кишащая червями. Но ведь все-таки твердь, не так ли? Мы не имеем права ставить знак равенства между червями и твердью.

Не знаю, что имел в виду Мандельштам, говоря о том, что "твердь кишит червями".

Поскольку твердь - это небо, то возможно ли заполонение его червями?

Впрочем, если речь идет о метафоре, о пространстве идеального, в которое вторглись черви, то все становится на свои места. В любом случае метафоры - не понятия. Они обладают принципиальной, неснимаемой многозначностью. И в этом их ценность.

Нельзя использовать чужие метафоры с аналитической целью, не задавая ту смысловую ось, на которую ты нанизываешь все сразу, - и эти метафоры, и связанное с ними конкретное аналитическое содержание.

Для меня та музыка, которая "над нами", - это История. Она является загадочным и горячо любимым мною (да и отнюдь не мною одним) пространственно-временно-смысловым образованием (математики бы сказали - континуумом), внутри которого разворачиваются разного рода рукотворные чудеса.