Касьянов год (Ландыши) - Леонард Терновский

Было уже темно. Погасив окурок, Костя швырнул его с балкона. — Надо позвонить Нате. Конечно, это не телефонный разговор, но можно просто спросить, в какой день она сможет приехать. Заперев за собой балконную дверь, Костя хотел пройти к телефону на кухне. И тут заметил светлую полоску под дверью маленькой комнаты. — Разве я зажигал там свет? — подумал он.

В спальне на диване возле включенного торшера сидела Ната.

— Я решила тебе не звонить, — сказала она. — Чтобы никто не знал, что я поехала к тебе. Мне надо с тобой посоветоваться.

— Мне тоже. Так о чем ты хотела поговорить?

— Давай сначала отгородимся от посторонних. — Ната отключила телефон от розетки.

— А другой аппарат, на кухне?

— Не обязательно. Он от нас далеко.

Костя сел на диван рядом с подругой. — Ну, рассказывай.

— Знаешь, милый, времена становятся все суровей и опасней. (- Неужели и Натка хочет уехать? — мелькнуло в Костиной голове.)

— У Шуры неделю назад был шмон. В любой момент и ко мне могут заявиться с обыском, — продолжала она. — Тогда пропадут списки политзеков, адреса родных, состав их семей. А без всего этого — как без рук. Невозможно будет работать. Вот я и подумала, — отвезу-ка я копию списка и документы группы «Хельсинки» к тебе. Пока они не нужны, ты их где-нибудь припрячь. Лучше не у себя. А понадобятся, — снова отдашь мне. Или любому из «хельсинкцев».

— Конечно, конечно, родная. Оставляй у меня все, что надо.

Достав из сумки сверток, Ната положила его на диван. — И еще, — сказала она. — Вот в этом конверте, — она отдала его Косте, — три тысячи рублей. Это деньги фонда. Положи их на сберкнижку и напиши доверенность на мое имя. Вот и все мои просьбы.

— Я завтра же это сделаю. — Костя помолчал. — Знаешь, я тоже хочу сделать тебе предложение.

— Какое?

— Не догадываешься? То самое, которое полагается делать любимым.

— С чего бы вдруг? Мы и так вместе, любим друг друга. Чего тебе еще не хватает?

— Надо оформить наши отношения. Тогда, если кого-нибудь из нас посадят, можно будет хоть приезжать на свидания.

— Это верно. Но лучше бы нам обойтись без подобных приключений.

Костя привлек подругу к себе, обнял и прошептал ей на ухо: — А может быть нам подать на выезд? Чтобы навсегда избавиться от такой перспективы? А?

Наташа помолчала. Костя со щемящей нежностью смотрел на ее печальное лицо с широко раскрытыми, как бы бездонными глазами. Наконец она произнесла медленно, останавливаясь после каждой выговоренной фразы.

— Отпускают сейчас, ты знаешь, только по Израильскому приглашению. На самолете летишь до Вены, а оттуда — куда захочешь. Вызов я тебе, конечно, помогу организовать. Ты ведь, по-моему, не еврей? Впрочем, это неважно. А сама, — Наташа опять помолчала, — а сама я никуда уезжать не хочу.

— Из-за мамы? Мы бы обязательно взяли ее с собой.

— Не только. И главным образом не из-за нее. Да, здесь опасно. Но я чувствую себя при деле. И мне трудно покинуть наше маленькое братство. Знаю, что меня никто не осудит, но сама я буду чувствовать себя дезертиром.

— Можно помогать оставшимся и оттуда.

— Для этого надо быть деятелем, политиком. А у меня нет ни политической жилки, ни общественного темперамента. Вот здесь я себя чувствую на месте.

— Значит, мы никуда не поедем. Весь этот разговор я затеял только из-за тебя. Но все равно нам нужно пожениться.

— Хорошо, если ты так хочешь. — Ната поцеловала Костю в губы. — Но имей в виду, что я люблю тебя и без штампа в паспорте.

Костя мигом притащил из кухни закуску и вино. — Полагалось бы выпить шампанское. Может, сбегать в магазин? А заявление в ЗАГС подадим завтра.

— Вот после регистрации и сбегаешь. Если я до тех пор не передумаю.

— Что? Как ты можешь…

— Шучу. А иначе кто мне будет носить передачи?

— Что за черный юмор? Еще неизвестно кто кому их будет носить.

— Ладно, не станем шутить на такую невеселую тему. Налей-ка лучше вина. Выпьем за нас с тобой. И за успех нашего безнадежного дела!

Перед тем, как ложиться спать, Наташа сказала: — Маму я предупредила, чтобы она не ждала меня сегодня. Сказала, что, наверное, заночую у подружки. А скоро я смогу с гордостью говорить: — Поехала к мужу.

— Только будь, милая женушка, поосторожней. Не надо нам никаких насильных разлук! Пойми, вокруг свора свирепых гэбэшных псов.

— Знаешь, я их почему-то совсем не боюсь. В отношении себя, конечно. Должно быть, оттого, что чувствую свою правоту. Да, лагерь, особенно уголовный, ужасное испытание. Но я его вынесу. Я давно себя к этому внутренне готовлю. А вот представить там тебя я просто не могу. Мне кажется, ты там можешь погибнуть. Ты мягкий интеллигентный человек. Тебе надо не вкалывать во вредном цеху или на лесоповале, а что-то творить, писать. А тут еще твоя астма…

— Ты считаешь меня таким слабым?

— Нет. Ты сильный. И стойкий. Но уязвимый, ранимый. Ты не предашь, не сдашься, но можешь просто сгореть. Бумажный солдатик Окуджавы.

— А ты?

— А я просто солдатик. Или фронтовая медсестра.

…Проснувшись среди ночи, Наташа обняла Костю, прижалась к нему, стала целовать, повторяя сквозь слезы: — Не сгори, мой бумажный солдатик!

Принесли второй стол из меньшей комнаты, составили его со стоявшим в гостиной. Взяли стулья у соседей по коммуналке, положили длинную доску на табуретки. Но места всем все равно не хватало. Кто-то разместился на небольшом диванчике в углу, кто-то у широкого подоконника. А в дверь звонили и звонили, и новые гости, чьи куртки и пальто не помещались на вешалке, складывали их в углу второй комнатки.

Наташа и Валя хлопотали на кухне. Костя занялся сугубо мужским делом, — откупориванием бутылок. То и дело звонил телефон. — Спасибо, спасибо, — отвечала Софья Андреевна, — буду рада. Приезжайте, если сможете.

Понемногу все гости как-то разместились. Во главе стола в глубоком кресле сидела Софья Андревна, — в кремовой кофточке, с большими янтарными бусами на шее, с приветливой улыбкой на губах. Да, годы избороздили морщинами ее лицо, посеребрили коротко стриженные, чуть завитые волосы. Но это была та благородная старость, которая придает еще большую привлекательность лицу близкого, родного человека.

Принесенные во множестве цветы не помещались в вазах. Наклонившись к Натиному уху, Костя спросил: — Сколько лет сегодня исполнилось имениннице? — Семьдесят два. А ты заметил, как она всех-всех помнит и умеет одарить вниманием каждого?

В это время в дверях появился Игорь. С трудом протиснувшись к хозяйке, он отдал цветы и поцеловал ее в щеку. — Здравствуйте, мой доблестный рыцарь! — ответила Софья Андреевна.

Костя позвал приятеля: — Пробирайся к нам!

— Приветик! — Игорь похлопал Костю по плечу. И повернувшись к его соседке, спросил: — А Вас, должно быть, зовут Наташей?

На пороге показались еще двое, — молодая красавица с черными, как маслины, глазами и ее спутник, — небольшого роста, в очках, с гитарой и цветами в руках.

— Здравствуйте, здравствуйте, Юлик! Такого знаменитого барда никому и представлять не нужно. Спасибо, что пришли. Здравствуйте, Ирочка! Потеснитесь немного, друзья, дайте им присесть к столу.

— У всех наполнены рюмки? — обратился к собравшимся Юлик. — Тогда первый тост — за дорогую именинницу! Вы — наша мудрая советчица, наша героическая защитница. Сегодня я весь вечер буду петь исключительно в Вашу честь.

— Спасибо, Юлик! Вы, как всегда, преувеличиваете мои достоинства. А я, в общем-то, старая и не очень здоровая женщина. И, увы! ничего хорошего для себя и для нас в будущем не жду.

Послышался звон рюмок, нестройный гул голосов. Софья Андреевна тепло расцеловалась с Юликом.

— А теперь — наш традиционный второй тост, — провозгласила она. — За тех, кто хотел бы быть с нами, но кого сегодня тут нет.

— За тех, — пояснила Наташа, — кто сейчас, говоря словами Пушкина, «в мрачных пропастях земли».

Все снова выпили. — Ты достал? — спросил Костя у Игоря.

— Достал и привез. Вот, возьми. — Игорь отдал товарищу завернутый в белую бумагу сверток. Развернув его, Костя вынул книгу в твердом коричневом переплете с тисненым на обложке золотым крестом. — Новый Завет. Очень хорошо, что издан Московской патриархией. Потому что Евангелия, напечатанные за границей, иногда забирают на обысках.

— Ты знаешь, — сказал он Игорю, — отец Софьи Андревны был священником. В каком-то городке под Курском. Его арестовали, и он канул в нетях в тридцать седьмом. Вот Ната и предложила подарить ей в день рождения Евангелие. Только мы никак не могли его достать. Спасибо тебе.

— Давай надпишем наш подарок, — предложила Ната. Костя раскрыл книгу, вынул авторучку и ненадолго задумался: