Код Бытия - Джон Кейз

– Мне сказали, что вы здесь.

– Да, – ответил Азетти, демонстрируя, что слова Кардоне ему небезразличны, но его любопытство не удовлетворено.

– В чем дело, Джулио? Может быть, я смогу помочь.

– Только если устроите мне встречу с кардиналом, – покачал головой Азетти. – В противном случае… – Он пожал плечами.

Монсеньор старался изо всех сил. Он говорил, как многоопытный и высокопоставленный клирик беседует с равным. Нет сомнения, говорил он, что Азетти лучше многих знает, как организуются подобные встречи. Имеются установленные протоколом формальности, без которых, увы, не обойтись. Вне сомнения, ему как никому другому известно, насколько драгоценна каждая минута кардинала, и задача сотрудников Конгрегации – не допускать, чтобы его преосвященство отвлекали.

– Поднимайтесь же, Джулио. Поедем домой вместе.

– Нет, спасибо.

Затем монсеньор перешел в наступление:

– Послушайте, Азетти, вы манкируете своими обязанностями! Вы бросили свой храм! Там уже прошло крещение, была заупокойная служба. Что может быть важнее священнического долга? Люди начинают говорить об этом вслух!

Затем Кардоне принялся его улещивать. Если Джулио доверится ему, то монсеньор походатайствует за него перед кардиналом. Ведь его преосвященство может даже и не знать, что Азетти ждет встречи с ним уже столько дней.

– Я не могу поделиться ни с кем, кроме кардинала, – вздохнул Азетти.

В конце концов монсеньор поднялся со скамьи и сердито заявил:

– Что же, Джулио, если вы будете упорствовать…

Азетти попытался представить, в какие слова выльется гнев монсеньора, но, прежде чем тот успел закончить фразу, Донато Маджо сунул голову в приемную и объявил:

– Кардинал вас сейчас примет.

Орсини, видимо, решил, что это лучший способ от него избавиться.

Стефано Орсини восседал за чудовищных размеров деревянным письменным столом. Его черную сутану окаймляла алая тесьма, а на макушке ловко примостилась красная кардинальская шапочка. Это был крупный мужчина с обрюзглым мясистым лицом и огромными карими глазами домашнего, но недружелюбного пса. Физиономия хозяина кабинета слегка напряглась, когда запах немытого тела священника достиг его ноздрей. Он поднял глаза и произнес:

– Джулио, очень рад тебя видеть. Присаживайся. Мне рассказали, что ты давно уже ждешь в приемной.

– Ваше преосвященство, – начал отец Азетти, присаживаясь на краешек широченного кожаного кресла и выжидая, пока отец Маджо покинет кабинет. В его голове теснились давно отрепетированные слова. Но вдруг он увидел, что Маджо, вместо того чтобы выйти, уселся неподалеку от двери. Азетти кашлянул.

– Итак? – поторопил его кардинал.

Азетти покосился в сторону отца Маджо. Кардинал несколько раз перевел взгляд с одного священника на другого и заметил:

– Он – мой помощник, Джулио.

Азетти понимающе кивнул.

– И он останется, – закончил Орсини.

Азетти снова кивнул. Он чувствовал: терпение кардинала заканчивается.

– Ты пришел просить о прощении? – спросил Орсини. – Устал от сельской жизни?

Азетти услышал, как за его спиной фыркнул отец Маджо. Только сейчас он понял, что за последние дни кое-что потерял. Он утратил честолюбие. Но как бы ужасно это ни звучало – даже для него, – утрата амбиций не столь болезненна, как потеря, к примеру, ноги. Скорее, это похоже на исцеление от лихорадки. Окидывая взглядом кабинет Орсини, священник ясно осознал, что, несмотря на ностальгию первого дня, никакая сила не заставит его снова погрузиться в интриги Ватикана. В Монтекастелло он обрел нечто гораздо более ценное, чем карьера. Там он обрел веру.

Но об этом не стоило говорить с Орсини. Кардинал и сам был редкостью для Ватикана. Он веровал искренне и слыл ревностным и непоколебимым воином Креста. Тем не менее Азетти знал, что душа провинциального священника Орсини не интересует. Его интересует власть, и всякое проявление душевной искренности будет истолковано кардиналом как трюк или политический маневр.

– Нет, – сказал Азетти. – Я здесь не ради себя. – Взглянув в хищные глаза собеседника, он продолжил: – Есть нечто такое, о чем Церкви следует знать…

Кардинал поднял руку и с холодной улыбкой промолвил:

– Джулио, умоляю, избавь меня от предисловий.

Отец Азетти вздохнул. Бросив нервный взгляд в сторону отца Маджо, он кинулся в омут, позабыв о речи, которую репетировал целую неделю. В какой-то момент слова стали путаться, но священник сразу взял себя в руки.

– Я выслушал исповедь, – запинаясь произнес он. – Исповедь, которая едва не разорвала мое сердце.

Глава 4

Несколько дней после встречи с Азетти кардинал не мог прийти в себя. Его волновала судьба человека, беспокоился он и о Боге. И о себе Орсини беспокоился тоже. Что ему делать? Что делать другим? Впервые в жизни кардинал почувствовал, что с подобным грузом ему не справиться, настолько чудовищными могут быть последствия исповеди доктора Барези. Совершенно очевидно, что о проблеме следует доложить непосредственно папе, однако тот большую часть времени едва ли способен воспринимать информацию, и его сознание пульсирует как слабый радиосигнал. Такая задача… Да она просто может его доконать.

Проблема осложнялась тем, что требовала абсолютной секретности. Не было ни единого человека, которому кардинал Орсини мог доверить тайну. Конечно, кроме него, в Ватикане она известна лишь отцу Маджо. Обстоятельство, в котором Орсини приходилось винить только самого себя. Джулио Азетти не хотел присутствия свидетелей, но он, кардинал, настаивал: «Он – мой помощник, Джулио. – И после короткой паузы: – И он останется».

И почему у него вырвались эти слова? Да потому, говорил он себе, что ты провел слишком много времени в Ватикане и очень мало в мире. Ты проникся гордыней и уже не можешь представить, что приходской священник способен сказать нечто интересное и важное. В результате единственным твоим конфидентом оказался Донато Маджо.

Донато Маджо. Мысль об этом типе заставила кардинала Орсини громко застонать. Маджо работал архивистом-исследователем и лишь изредка исполнял роль клерка. Однако, несмотря на столь низкое положение, он без стеснения высказывал свои теологические воззрения. Традиционалист, молящийся вслух о «католицизме с более крепкими мускулами», он неоднократно говорил об «истинной мессе», что было не чем иным, как завуалированной критикой церковных реформ, предпринятых II Ватиканским собором.

Но если обряд, предписанный Тридентским собором (служба идет на латыни, а пастырь стоит спиной к пастве), – «истинная месса», то теперешнюю мессу надо считать «ложной» и не чем иным, как святотатством.

Хотя Орсини никогда не обсуждал с Маджо догматы веры, он сразу почувствовал, какие позиции занимает священник по многим вопросам вероучения. Этот догматик не только презирает мессу, на которой древняя латынь уступила место английскому, испанскому или иному живому языку, он наверняка не одобряет положение, согласно которому обязательное посещение воскресной службы можно заменить субботней вечерней. Как всякий традиционалист, он отвергает любые попытки модернизировать Церковь так, чтобы она стала более близкой людям. Кстати, консерватизм Маджо не ограничивался неприятием таких потенциально резких шагов, как рукоположение женщин в священнический сан, разрешение клирикам вступать в брак или допущение абортов. Его консерватизм был гораздо глубже. Донато Маджо в вопросах церковных догм слыл настоящим неандертальцем.

В общем, не было смысла интересоваться мнением Маджо о поступке доктора Барези. У священнослужителей, подобных Донато, мнений не бывает, у них имеются лишь рефлексы, причем рефлексы вполне предсказуемые.

По большому счету все это не имело значения. Отец Азетти явился в Ватикан в тот момент, когда там кипела необычно бурная деятельность. Таким образом, изоляция кардинала Орсини долго не продлится. Болезнь папы оказалась настолько серьезной, что Коллегия кардиналов начала – весьма осторожно, естественно, – прощупывать своих членов на предмет подходящего преемника. Был составлен список потенциальных пап, который постоянно перекраивался и менялся. В Ватикане категорически запретили пользоваться даже сотовой связью, дабы пронырливые журналисты или иные недоброжелатели не подслушали то, что им знать не положено.

Да, время наступило горячее, и обычный рабочий день мог быть потрачен на совещания и конфиденциальные беседы шепотом. В результате кардиналу Орсини приходилось постоянно перемещаться из одного прокуренного кабинета в другой. Атмосфера накалилась настолько, что даже такие вопросы, как кандидатура нового папы или судьба Церкви, могли обсуждаться во время случайных кулуарных встреч.

Исповедь доктора Барези требовала принятия незамедлительных решений, и измученный тайной Орсини решил разделить груз свалившейся на него ответственности, попросив совета у коллег. Двух-трех. Не более.