Я — авантюрист? - Кирилл Фисенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нагретый ими воздух струился, напитывался своеобразным ароматом, а отдалённое бормотание старушек можно было принять за журчание этого воздушного ручья, слитого из крошечных струек свечного тепла. Размякшую в руке восковую палочку Виктор запалил, укрепил взамен погасшего огарочка и шепнул:
— Для тебя, Лена.
— Обмахнись и поклон отбей, нехристь, — бабка заметила нарушение правил, ворчливо принудила перекреститься и оставила в покое.
Роспись стен, потолка и купола была выполнена в нарочито примитивной манере древних художников, насколько помнилось — Феофана Грека и Андрея Рублёва. Видимо, заказчик велел копировать, чтобы не нарушать канон. Иконописные лица выглядели одинаково благообразно и лубочно, без единой эмоции, как фотографии на паспортах. С трудом найдя изображение Спасителя благодаря надписи, опять-таки нарочито старообразной, неопытный прихожанин перекрестился, надеясь, что правильно сложил персты.
Он не понимал, где верующие черпают силу, как успокаивают душу. Обильная позолота, яркие краски раздражали глаз, а одинаково неправильные изображения лиц святых заставляли критически относиться к тем высшим существам, которых следовало умолять. Виктор точно знал, что физическое уродство всегда меняет психику индивида, хочет он того или не хочет. Эти, насколько он помнил, сторонились нормальной жизни, не заводили семей и любовниц.
«Вряд ли меня поймут… Кто сам не любил, тот не знает, каково терять…»
Он вспомнил, как смешно выглядела толпа священников, облаченных в раззолоченые ризы, когда обходила этот храм с хоругвями и заунывным пением.
«Скверный театр… Да, театр. И репертуар одинаковый, уже столько лет… Но ведь зрители ходят, многие, как меломаны, даже ноты выучили и сами подпевают. Значит, есть что-то, а я не понимаю. Так ведь и в другом не больше понимаю, а верю ведь? В неведомую загробную жизнь, где Лена ждёт меня… В электрон, в атом… А представить загробный мир, ту же вечность, которая всегда есть и будет — не могу. И пространство… Наверно, непостигаемое и непонятное и есть Бог… Тогда молить его можно везде, и ни к чему храмы и попы, вся эта пышная декорация…»
Виктор закрыл глаза, чтобы не видеть пестроты, заткнул уши, чтобы бубнение старушек не мешало, и мысленно обратился к Спасителю:
«Если ты есть и всесилен, всевластен, то даруй мне возможность избавиться от этой опостылевшей жизни, не нарушая слово, что я дал Лене. Только возможность, слышишь? Я всё сделаю сам…»
Он поднял лицо вверх, сцепил руки в замок и обращал мысленные слова туда, в небо, хотя прекрасно понимал, что Земля круглая, и небо, то есть, бескрайнее пространство за пределами атмосферы — оно везде, но хотелось как-то подчеркнуть, выделить, что — да, признает он высшую силу, которая безразлична была к нему, как и он был к ней равнодушен, а вот хочет попробовать, призвать её на помощь…
* * *
Виктор стоял и повторял самодельную молитву, пока не навалилась усталость. Тогда он направился домой, пешком, чтобы устать, промокнуть под ровным и нудным дождём, озябнуть и от этого провалиться в сон сразу, без томительных воспоминаний. Так и произошло, но перед самым пробуждением к нему пришёл странный, сумбурный сон, будто он вновь встретил Лену, и та жестоко, гневно отчитала его за равнодушие, пренебрежение, тиранство по отношению к ней, к себе и окружающим:
— Ты струсил, сбежал от себя, от друзей! Ты позволил им забыть о тебе, а значит, и обо мне! Ты думаешь о том, как обмануть меня, нарушить обещание, убить себя, а не живёшь! Слепец… — много других слов выкрикивала она, пока Виктор просыпался.
Точные выражения забылись, как обычно происходит со снами, но гнев и направленность его — запали в память. Он поехал в спортзал, кое-как провёл плановые групповые тренировки и немедленно помчался на кладбище, на могилу Лены.
Точнее, это был кенотаф или нечто подобное, ведь урна с прахом являлась не более, чем символом. Обломки самолёта и фрагменты тел разметало на площади больше квадратного километра, а делать генетическую проверку власти не стали, дорого, дескать. Пригоршня пепла, что лежала под плитой, вряд ли относилась к телу, что некогда было любимой женщиной мастера спорта Ефимова.
Но Виктору было достаточно, что есть место, принадлежащее только ему и ей. Он вошёл внутрь оградки, сел на скамейку, положил пакетик с едой на колени и закрыл глаза. Почему Лена возникла перед мысленным взором и продолжила, как наяву, обвинять, на каждый его аргумент приводя свой — Виктор не понял. Наверное, это было сумасшествие, помешательство, если в одной голове очутились сразу двое. Наверно, но времени на осмысление своего состояния во время спора он не сумел выкроить — разговор получился трудный, тяжелый, и длился до темноты.
Совершенно разбитый, как после ударной разгрузки вагона, что было знакомо по студенческим годам, он заказал такси и задремал у кладбищенских ворот. Спустя полчаса сторож разбудил, угостил стаканом крепкого кофе. Слабость отступила, но сморила его снова, уже по дороге домой, а в самой гуще бора, где ночью машин почти нет — неудержимая тошнота взяла за горло. Когда Виктор склонился над кюветом, уступая спазмам, таксист вдруг рванул прочь. Сознание ушло точно так же — резко и внезапно.
А вернулось лишь сейчас, в кромешной тьме, под ливнем.
* * *
Кроме грохота и потоков воды с небес, в представлении участвовали молнии. Они ветвисто полосовали небо, упирались в землю, на краткий миг создавая изумительно непостоянные конструкции. Свет останавливал всё, что удавалось осветить — капли дождя, сорванную ветром листву, падающие деревья, мокрую лису, бегущую через дорогу.
Виктора беспокоила собственная неспособность держаться на ногах. Его натурально «штормило», как после существенного перепоя, когда земля под ногами ходуном ходит, и даже на четвереньках устоять сложно. Сейчас он был трезв, но потерял опору и свалился, хотя сгруппироваться все-таки успел. Однако земля продолжила трясись и колыхаться, когда Виктор распластался, в надежде переждать внезапный приступ головокружения.
— Так это землетрясение, — осенило его, — а не я вырубился!
Однако головокружение усилилось, сокрушило слабую попытку овладеть собой, и закрутилось в тонкий чёрный жгут, типа торнадо. А тот всосался в небо и унёс сознание…
* * *
Виктор чихнул, приоткрыл глаза. Бор выглядел сплошным буреломом и ветровалом. Сосны валялись в беспорядке, многие стволы щетинились свежими переломами. Но с каждой минутой видимость становилась хуже и хуже — неведомо откуда наползала пыль, что и заставила его чихнуть. Густая, серая, с запахом бетона или сухой извести, она заполоняла всё.
Виктор сел, затем
