Свободный полет - Кирилл Половинко

– Так чем ты, говоришь, мне можешь помочь?

Счетчик показал «47,23». Я протянул водителю полтинник:

– Сдачи не надо.

Он благодарно кивнул. Вполне возможно, мне нужно сделать клуб единомышленников «Ненавистники таксистского лицемерия». Нас бы объединяло общее чувство ненависти к таксистам, которые, к примеру, при цифрах на счетчике «47,23» отчаянно пытаются показать озабоченность поиска сдачи (с того же полтинника). Финальная сцена поездки всегда мне напоминала театр, преисполненный чувств и эмоций: «Я сегодня очень сильно устал, пассажир. У меня жена и пара голодных детей. Я кандидат исторических наук, но волей судьбы должен зарабатывать на хлеб извозом. Как настоящий профессионал своего дела, я не могу уступить педантичности и округлить «47,53» до ровных пятидесяти, т. к. это может вас оскорбить, пассажир. С другой стороны, вам было бы удобней расплатиться целой купюрой, чтобы не искать мелочь (возможно оплата мелочью вас оскорбит). Данная ситуация заставляет принять меня единственное правильное и волевое решение – я округлю «47,23» до «48» несмотря на общепринятые правила округления и дам сдачу целой купюрой. О нет! Я видимо слишком долго принимал решение и вы из-за спешки решили расплатиться бо́льшей суммой в виде одной купюры. Этот жест очень щедр пассажир, но я чувствую себя неловко. Я просто обязан выразить свое почтение твердым «Угу».

– Хорошей ночи, – сказал я, покидая автомобиль.

– До ночи еще дожить надо, – ответил водитель перед тем, как я захлопнул дверь.

Серьезно, эта десятисекундная немая сцена со счетчиком меня просто убивает. Вы никогда не всматривались в лицо таксиста, перед тем как он оглашает сумму? Всмотритесь, посмеемся потом вместе за пивом. Я говорю что меня факт лживой озабоченности злит, хотя описал смешную (как по мне) сцену – раздражение и злость переросли в сарказм с примесью безразличия. Не знаю что хуже – осознание того, что ты не можешь повлиять на систему, или безразличие к вопросу поиска рычага влияния на нее.

Под мелодию собственных мыслей я проделал пару торопливых шагов к домофону (моросил дождь) и набрал номер. После трех гудков в динамике послышался немолодой женский голос:

– Кто?

– Я, мам.

– Сейчас открою.

Я потянул на себя ручку двери и вошел в подъезд. На четвертом этаже в дверном проходе меня уже ожидала мать:

– Почему не на лифте?

– Держу себя в форме.

– Ой! Да расскажи! Итак худющий! Какая форма?

Я сдержался от лишних комментариев и зашел в квартиру.

– Привет!

– Здорово, – ответил я брату, стягивая с себя кеды. – Чего при параде? Пятница вроде.

Максим окинул взглядом свой костюм:

– Да решил не переодеваться. Сейчас быстро поем и на гульки пойду.

Из-за моей спины раздался голос матери:

– Что ты быстро поешь? Я ничего не готовила. Пятница – холодильник пустой. На рынок только завтра!

У матери была привычка готовить комплексно один раз в неделю, чтобы хватило дней на пять-шесть.

– Вот видишь, Стас, никакого праздничного стола к твоему приходу.

Прошло пять лет как я съехал от семьи. Решение было импульсивным, но правильным – ютиться втроем в двухкомнатной квартире с возрастом становилось тяжелее.

Изначально дальнюю комнату делили мы с Максимом, а родители располагались в проходной комнате (т. е. зал). Комнатное пространство делили пополам: «Здесь мой творческий беспорядок (гитары, комбик, нотные тетради), а здесь твой гармоничный хаос (боксерские перчатки, Sony Playstation, маленький телевизор)». В нашу небольшую комнатушку еще умудрились поместиться (помимо кроватей) письменный стол и шкаф с одеждой. В школьные годы доходило до скандала – я не мог играть на гитаре, потому что это мешало брату бить морды в компьютерных играх, а родители попросту не были в восторге от того, что я играю и сочиняю. В теплые времена года я прятался на балконе и гитарными звуками причинял головную боль соседям. Зимой же этот план не работал. В чудные периоды «переходного возраста» моя тяга к пониманию потребностей близких и компромиссам куда-то улетучивалась – дело доходило до драк. Первая моя драка с братом…

Я пришел домой из-за чего-то взвинченный (помню, были какие-то проблемы с учителями), родителей дома не было, Максим как всегда сидел за приставкой. Я скинул ранец, схватил акустическую гитару и начал импровизировать в «родительской» комнате. Мне успешно удалось направить свой гнев и агрессию в жесткий гитарный риф, который на акустике звучал как кошачьи песни в весенний период. Без каких-либо задних мыслей я влетел в свою (т. е. нашу с братом) комнату, подключил Dimavery к комбику и начал отжигать. Первые пару минут Максим сидел молча (у меня бывало часто, что сочинительством занимался на акустике в другой комнате или на балконе, но в промежутках забегал попробовать как результат звучит на электрогитаре). Сначала он укоризненно посмотрел на меня, но это придало мне злобы и я начал играть жестче. Затем он не глядя в мою сторону сказал: «Ты издеваешься, да?». Я увеличил громкость и начал играть Slayer «Raining Blood». Он не выдержал, подошел ко мне и сказал: «Прекрати». Я быстро поставил на пол гитару и по-хамски спросил: «А то что?». Он влепил мне пощечину. Боли не было, была моментальная ответная реакция. Я кинулся на него с кулаками, но он просто уворачивался от моих ударов, даже не бил. В один момент я споткнулся и он меня повалил на пол. Мы выкручивали друг другу руки и пытались душить. На каком-то из этапов этой нелепой борьбы Макс насел на меня и замахнулся. Брат не ударил, просто убрал руку. Моим агрессивным мозгам на тот момент не было понять почему он меня не ударил. Я моментально выкинул вперед правую руку, опрокинул его на спину и бил по лицу до тех пор, пока не понял, что его лицо было полностью залито кровью. Меня охватила паника и началась истерика. Я плакал: «Прости! Прости! Что мне делать?» Что я с тобой сделал?». Он молча лежал с открытым ртом и смотрел в потолок. Когда я попытался поднять его, он оттолкнул меня и сказал: «Ты еще об этом пожалеешь». Затем Максим поднялся и пошел в ванную.

Он не разговаривал со мной полгода. Родителям сказал, что подрался на тренировке. Первые три месяца для меня были страшны тем, что я понять не мог почему он не использовал тогда против меня силу. Каждый день я ожидал удара в спину, но ничего не происходило – он просто делал вид, что меня нет. Родители сильно не вникали в сложившуюся ситуацию, у них были свои заботы – отец спивался. Страх перед непониманием – вот что меня тревожило. Почему парень, серьезно занимающийся кик-боксингом позволил сделать с собой такое? В юношеском рейтинге одни из первых позиций по области, в школе обидчикам легко давал прикурить.

Через три месяца после драки пришло понимание. Зимним вечером я возвращался домой. Недалеко от дома меня поджидали двое – типичные школьные хулиганы, которые решили разобраться за какое-то слово или фразу. Сначала мне долго объясняли почему я не прав, а потом начали попросту отделывать. Сперва я сопротивлялся, но получив удар ботинком по лицо план «Отбиться и бежать» автоматически переключился на «Получить минимум увечий». Я упал, перевернулся на бок, поджал ноги к груди, а руками прикрыл лицо. «Добивания» не последовало, слышно было только возню на снегу и матерную брань. Когда все стихло, я услышал братское «Вставай». Я открыл глаза и увидел недалеко распластавшегося на снегу лицом вниз одного из обидчиков. Поднявшись на ноги и оглянувшись, понял, что брат уже далеко.

После этого случая меня не трогали, но трогали брата. Одному из обидчиков в тот день он нанес «Умышленные повреждения средней тяжести» как значилось в протоколе. Выйти из ситуации нашей семье помог тренер Максима. Через время инцидент замяли, а брата от греха подальше перевели в спортивную школу. Чувство вины пожирало меня изнутри. Это был тяжелый психологически момент, но сам Максим помог мне в очередной раз. Как-то сидя на уроках, я получил SMS: «Привет! Бьюс 18го в вск на чем страны! И ты тоже приезжай».

Брат не занял призового места, но важнее для меня было то, что мы снова стали семьей. И, мне кажется, я понял значение его слов в день нашей первой и единственной драки.

Время шло, настала пора поступать в университет. Отца к тому времени уже не стало, в финансовом плане семье было тяжело. Я поступил на бюджетное место кафедры перевода, Максим пошел на экономику. Первые два года моего студенчества были пропитаны алкоголем и беспорядочными половыми связями. На третьем курсе я уже активно вел жизнь начинающего андерграунд-музыканта. Ночевал дома редко, мать это бесило. На четвертом курсе я познакомился с Лолой и переехал к ней. Она снимала квартиру на районе, так что ситуация для меня с матерью была идеальной – мы вроде и рядом, но на расстоянии не злим друг друга. Отношения с братом поддерживал несмотря на то, что виделись нечасто.