Оно. Том 2. Воссоединение - Стивен Кинг

Ричи медленно встал и, один за другим, они последовали его примеру: Билл – первым, потом Бен и Эдди, Беверли и, наконец, Майк Хэнлон.

– За нас, – повторил Ричи, и его голос, как и рука Билла, чуть дрожал. – За Клуб неудачников 1958.

– За Неудачников. – В голосе Бев слышались веселые нотки.

– Неудачников. – Лицо Эдди за очками без оправы было бледным и старым.

– Неудачников, – согласился Бен. Легкая и печальная улыбка искривила уголки рта.

– Неудачников, – промолвил Майк Хэнлон.

– Неудачников, – подвел черту Билл.

Они чокнулись. Выпили.

Вновь упала тишина, но на этот раз Ричи ее не нарушил. Все чувствовали, сколь необходима эта пауза.

Они сели, и Билл повернулся к человеку, который их собрал.

– Выкладывай, Майк. Расскажи нам, что здесь происходит и что мы можем сделать.

– Сначала поедим, – ответил Майк. – Поговорим позже.

Они принялись за еду… и ели долго и с удовольствием. «Как в старом анекдоте про приговоренного к смерти», – подумал Билл, и почувствовал, что сам давно уже не ел с таким аппетитом… его так и подмывало подумать: «С самого детства». Готовили в ресторане не на высшем уровне, но и далеко не плохо, и еды было много. Вскоре все шестеро активно передавали друг другу стоящие на столе блюда: свиные ребрышки, курицу с грибами, обжаренные куриные крылышки, блинчики с овощами, водяные орехи, завернутые в бекон, полоски копченой говядины на шпажках.

Прежде всего им на стол поставили подносы с закусками, по центру каждого стояла маленькая керамическая жаровня. И Ричи (он делил поднос с Беверли), как ребенок, держал над жаровней все, что потом клал в свою тарелку, включая половину блинчика с овощами и несколько красных фасолин.

– Жаровня на столе – мне это так нравится, – признался он Бену. – Я бы съел говно на палочке, если на моем столе стоит жаровня.

– И вероятно, уже съел, – хмыкнул Билл, и Беверли так смеялась, что ей пришлось выплюнуть еду на салфетку, чтобы не подавиться.

– Господи, кажется, меня сейчас вырвет. – Ричи так точно сымитировал Дона Пардо 10, что Беверли засмеялась еще сильнее, ее лицо стало пунцовым.

– Прекрати, Ричи, – выдохнула она. – Я тебя предупреждаю.

– Предупреждение услышано, – ответил Ричи. – Кушай, кушай, дорогая.

Роуз сама принесла десерт – большую гору «Запеченной Аляски» 11, и сама зажгла торт во главе стола, там, где сидел Майк.

– Больше жаровен на моем столе, – изрек Ричи голосом человека, который умер и отправился на небеса. – Это лучшая трапеза, какую мне доводилось есть в этой жизни.

– Мы старались, – потупилась Роуз.

– Если я задую огонь, мое желание исполнится? – спросил он ее.

– В «Нефрите Востока» исполняются все желания, сэр.

Улыбка Ричи разом поблекла.

– Мне нравится ваш настрой, но, знаете ли, я сомневаюсь в истинности вашего утверждения.

Они съели почти весь торт. И когда Билл откинулся на спинку стула, с животом, выпирающим над ремнем, он обратил внимание на стоящие на столе стаканы. Казалось, их сотни. Билл чуть улыбнулся, вспомнив, что уговорил два мартини до обеда и еще бог знает сколько бутылок пива «Кирин» за едой. Другие от него не отставали. В их теперешнем состоянии и поджаренные кегли для боулинга, наверное, отличались бы отменным вкусом. И однако, он не чувствовал, что напился.

– Я столько не ел с самого детства, – подал голос Бен. Они все посмотрели на него, и он чуть покраснел. – В прямом смысле слова. Эта самый сытный обед с тех пор, как я учился в десятом классе.

– Ты сел на диету? – спросил Эдди.

– Да, – кивнул Бен. – Сел. На диету свободы Бена Хэнскома.

– И что тебя к этому побудило? – спросил Ричи.

– Едва ли вы захотите слушать эту древнюю историю… – Бен заерзал на стуле.

– Не знаю, как остальные, но я хочу, – прервал его Билл. – Расскажи нам, Бен. Без утайки. Что превратило Стога Колхуна в модель из глянцевого журнала, которую мы видим сегодня?

Ричи фыркнул:

– Стог, точно. Я и забыл.

– Не такая уж это история. Даже вообще не история. После того лета… после 1958-го… мы прожили в Дерри еще два года. Потом моя мама потеряла работу, и нам пришлось переехать в Небраску, потому что там жила ее сестра, которая предложила взять нас к себе до тех пор, пока матери не удастся вновь встать на ноги. Хорошего в этом было мало. Ее сестра, моя тетя Джин, относилась к тем умеющим портить жизнь стервам, которые считают своим долгом постоянно напоминать тебе о твоем месте в этом великом мире. Она неустанно твердила, как нам повезло, что у моей матери есть сестра, которая дала нам стол и кров, как нам повезло, что мы не живем на пособие, и все такое. Я стал таким толстым, что вызывал у нее отвращение. Она не давала мне покоя. «Бен, ты должен больше заниматься физкультурой. Бен, у тебя будет инфаркт до того, как тебе исполнится сорок, если ты не похудеешь. Бен, в мире голодает так много детей, что тебе должно быть стыдно своего веса». – Он помолчал, выпил воды. – Но она поминала голодающих детей и в тех случаях, когда я оставлял что-то в тарелке.

Ричи рассмеялся и кивнул.

– В любом случае страна только выходила из кризиса, и моей матери потребовался почти год на поиски постоянной работы. Тогда мы уехали из дома моей тетушки в Ла-Висте и перебрались в Омаху. В сравнении с 1958 годом я прибавил девяносто фунтов. Думаю, я толстел исключительно для того, чтобы досадить тете Джин.

Ричи присвистнул.

– Так ты весил…

– Почти двести десять фунтов, – мрачно ответил Бен. – И когда я пошел в Истсайдскую среднюю школу в Омахе, уроки физкультуры… не стали моими любимыми. И там меня звали Сисястым. Надеюсь, идея вам понятна.

Насмешки продолжались семь месяцев, но однажды, когда мы переодевались после очередного урока физкультуры, двое или трое парней начали… шлепать меня по животу. Они называли это «стрясти жир». Скоро к ним присоединились еще двое или трое. Потом четверо или пятеро. И наконец, они все приняли участие в этой забаве, принялись гонять меня по раздевалке, шлепая по животу, по заду, по спине, по ногам. Я перепугался и начал кричать. От моих криков остальные просто заливались смехом.

Знаете, – Бен смотрел на стол, перекладывая ножи и вилки, – оглядываясь назад, я могу сказать, что до звонка Майка тот день был последним, когда я подумал о Генри Бауэрсе. Начал это сын фермера, парень со здоровенными ручищами, и пока они гоняли меня, я решил, что Генри вернулся в мою жизнь. Думаю… нет, я знаю, что именно тогда я и запаниковал.

Они гнали меня по коридору, мимо шкафчиков, где парни, которые серьезно занимались спортом, хранили свою амуницию. Голый, красный, как сваренный лобстер, я потерял чувство собственного достоинства… или себя. Вот до чего они меня довели. Я кричал, зовя на помощь, а они бежали за мной и орали: «Стрясем жир! Стрясем жир! Стрясем жир!» Там стояла скамья…

– Бен, тебе не обязательно все это вспоминать! – внезапно воскликнула Беверли. Лицо ее сделалось пепельно-серым. Она вертела в руках стакан, чуть не расплескав воду.

– Пусть закончит, – возразил Билл.

Бен бросил на него короткий взгляд и кивнул.

– Скамья стояла в конце коридора. Я споткнулся о нее, упал, ударился головой. Минуту или две они еще стояли вокруг меня, а потом чей-то голос сказал: «Ладно. Хорошего понемножку. Идите переодеваться».

В дверях стоял тренер, в синих спортивных штанах с белыми лампасами и белой футболке. Никто не знал, как давно он за всем этим наблюдал. Они все посмотрели на него, некоторые улыбались, другие чувствовали себя виноватыми, лица третьих не выражали ничего. Они ушли. А я разрыдался.

Тренер еще какое-то время стоял, привалившись к дверному косяку, глядя на меня, глядя на голого толстого мальчика, чья кожа покраснела от бесчисленных шлепков, на толстого мальчика, который плакал, лежа на полу.

Наконец он спросил: «Бенни, почему бы тебе на хер не заткнуться?»

И я заткнулся. От изумления. Представить себе не мог, что услышу такое слово из уст учителя. Посмотрел на него снизу вверх, а он подошел и сел на скамью, о которую я споткнулся. Наклонился ко мне, и свисток, который висел у него на шее, качнулся и стукнул меня по лбу. На мгновение я подумал, что он собирается поцеловать меня или сделать что-то такое, и отпрянул, но он схватил меня за сиськи и сжал. Потом убрал руки и вытер о штаны, будто прикасался к чему-то грязному.

«Ты думаешь, я собираюсь успокаивать тебя? – услышал я от него. – Напрасно. Их тошнит от твоего вида, и меня тоже тошнит. Причины у нас разные, но только потому, что они – дети, а я – нет. Они не знают, почему их от тебя тошнит. Я знаю. Меня тошнит, потому что я вижу, как ты хоронишь хорошее тело, которое дал тебе Бог, под толстенным слоем жира. Это форменное безобразие – так потакать собственным глупым желаниям. А теперь послушай меня, Бенни, потому что другого случая поговорить с тобой мне не представится. У меня футбольная команда, и баскетбольная, и легкоатлетическая, а в промежутках приходится работать и с пловцами. Поэтому это наш первый и последний разговор. Ты заплыл жиром здесь. – Он постучал меня по лбу, по тому самому месту, куда ударил этот чертов свисток. – Там у всех скапливается жир. А если ты сосредотачиваешь то, что у тебя между ушей, на диете, то начинаешь терять вес. Но такие парни, как ты, на это не способны».