Дафнис и Хлоя - Лонг

В то время, как они предавались этим веселым забавам, подошел к ним старик, одетый в звериную шкуру, с грубою кожаной обувью, с мешком, привешенным сбоку, столь же древним, как его владелец. Он подсел к ним и сказал:

— Дети мои, — я старик Филетас. Некогда певал я песни во славу этих Нимф, игрывал и на флейте в честь бога Пана, и большое стадо быков следовало за голосом моим. Ныне пришел я рассказать вам то, что видел и слышал. Есть у меня сад, который я обрабатываю собственными руками. Полюбил я его с тех пор, как, состарившись, больше не могу водить быков на пастбище. В этом саду — цветы и плоды различных времен года: весною розы, лилии, гиацинты, простые и двойные фиалки; летом маки, груши, яблоки всех родов; а теперь виноград, винные ягоды, гранаты, зеленые мирты. На заре стаи птиц прилетают в мой сад, одни клевать, другие петь, потому что он уютный, тенистый, и орошается тремя источниками, и если бы не терновая изгородь, то можно бы подумать, что это целая роща.

Войдя в него сегодня, около полудня, заметил я, под гранатовыми деревьями и миртами, ребенка, державшего в руках ягоды миртов и гранат, белого, как молоко, златокудрого, как огонь, свежего, словно он только что выкупался. Он был наг, один, и рвал плоды, играя, как будто в собственном саду. Я подбежал, хотел удержать его, боясь, чтобы резвый шалун не поломал моих миртов и гранатовых деревьев. Но он ускользал от меня неуловимо — то забегал в чащу розовых кустов, то прятался в маки, как молоденький тетерев. Не раз, бывало, гонялся я за молочным козленком, бегал до усталости за новорожденными телятами. Но и те были менее проворны. Наконец, утомившись, — потому что я очень стар, — должен я был опереться на посох и, все-таки посматривая, чтобы он не убежал, спросил его, от каких он соседей и зачем приходит рвать плоды в чужих садах. Ничего не ответил он, только подошел ко мне и улыбнулся так тихо, так нежно, что сердце у меня смягчилось, и больше я не мог сердиться. Я стал просить, чтобы он не боялся и позволил обнять себя; клялся ему своими миртами, что отпущу, дам яблок и гранат, позволю во всякое время рвать мои плоды и цветы, если только он поцелует меня.

Мальчик громко рассмеялся, и я услышал голос более нежный, чем голос ласточки, соловья и лебедя перед смертью, когда он стар, как я:

— Что до меня, Филетас, дело за мною не станет: я готов тебя целовать, потому что я ведь только и жажду поцелуев, не меньше, чем ты своей утраченной юности. Но смотри: позволят ли тебе твои годы принять такой подарок? Ибо, как ты ни стар, но когда поцелуешь меня, — захочешь и поймать. А настигнуть меня не может ни сокол, ни орел, ни птица с еще более быстрым полетом, если есть такая. Я по виду дитя, на самом же деле более стар, чем Сатурн, более стар, чем все века. Я видел, как во цвете юности ты нас в этих долинах большое стадо — и я был с тобою, когда, влюбленный в Амариллис, ты играл на флейте под этими буками. Но ты не замечал меня, хотя я был недалеко от молодой девушки. Это я тебе отдал ее, и от вашего союза родились дети, добрые пастухи и земледельцы. Теперь я покровительствую Дафнису и Хлое. Соединив их утром, вхожу в твой сад, играю с цветами и листьями, купаюсь в источниках. Вот почему твои цветы и деревья так прекрасны: они орошаются водами, в которых я купаюсь. Посмотри на сад: есть ли в нем хоть одна сломанная ветка, хоть один сорванный плод, растоптанный цветок или замутившийся родник? Радуйся! Ибо ты один из людей созерцал в старости своей дитя — Любовь.

Молвив так, он вспорхнул на мирты, как молодой соловей, и прыгая с ветки на ветку, мелькая сквозь листья, достиг вершины. Тогда я увидел крылья за плечами его и в колчане, между крыльями, маленькие стрелы. Потом взлетел он еще выше и скрылся. Если опыт жизни недаром убелил мне голову, и старость не омрачает моего разума, то вы, о, дети, посвящены богу Любви, и он охраняет вас.

Велика была их радость, когда они это услышали, и то, что он говорил, казалось им похожим на пленительную сказку. Они спросили, что такое Любовь, — дитя или птица, и в чем заключается ее могущество? Филетас ответил:

— Дети, любовь есть бог, юный, прекрасный и окрыленный. Вот, почему любит он юность, летает за красотой и окрыляет душу. Такова сила его, что даже сила Громовержца не может с нею равняться. Он царствует над стихиями; он царствует над светилами. Он царствует над прочими богами, с большею властью, чем вы над вашими козами и овцами. Все цветы созданы любовью, и любовь вызвала на свет из недр земных растения. Любовью движутся реки, любовью дышат ветры. Я видел влюбленного быка: он ревел, как ужаленный оводом. Я видел козла, жаждавшего соединиться с козою, и всюду он следовал за нею. Я и сам был молод и любил Амариллис: тогда я не думал о пище, забывал о питье, не наслаждался отдыхом;, душа моя изнемогала, сердце билось, тело трепетало, я кричал, как будто меня били, потом вдруг погружался в молчание, как мертвый. Кидался в холодные реки, как будто внутренний огонь пожирал меня. Призывал бога Пана на помощь, ибо он также влюблен в богиню Питис. Я благодарен был Эхо, которое повторяло за мною имя Амариллис. Я разбивал в отчаянии флейты, потому что они очаровывали послушных телиц моих и не привлекали Амариллис. Ибо нет никакого лекарства от любви — ни питья, ни еды, ни волшебных заклятий. Есть одно только средство — целоваться, обнимать друг друга и обоим лежать вместе голыми.

Филетас, после всех этих наставлений, собрался уходить, и они наградили его овечьими сырами и козленком, у которого на лбу начинали пробиваться рога. Оставшись одни и в первый раз услышав имя любви, они предались печали и безнадежности. Ночью, по возвращении домой, стали сравнивать то, что испытывали, с тем, что слышали: влюбленные страдают, — и мы страдаем; не думают о еде — и мы не думаем; не спят — мы не можем уснуть; горят — внутренний огонь и нас пожирает; желают видеть друг друга, — и мы томимся в ожидании слишком медленной зари. О, ведь это же и есть любовь — мы любим друг друга, сами того не зная! Но если это любовь, если я любим, то почему же мы так страдаем? Зачем ищем друг друга? Все, что говорил Филетас, верно. Этот самый мальчик с крыльями приснился нашим родителям, и велел, чтобы мы водили стада на пастбище. Как же поймать его? Он мал и убежит. Как же спастись? У него крылья. Он догонит нас. Надо помолиться Нимфам и призвать их на помощь. Но ведь Пан не помог Филетасу, когда он был влюблен в Амариллис. Испытаем же лекарство, которое он советовал: целовать друг друга, обниматься, лежать вместе голыми. Правда, теперь холодно, но уж мы потерпим. Терпел же до нас Филетас.

Так новою школою была для них ночь. На следующее утро, выгнав стадо в поле, только что увиделись, они обняли друг друга, чего прежде никогда не делали. Переплелись руками, прижались друг к другу. Что же касается до третьего средства — лечь вместе голыми — не посмели. Это было бы чересчур отважно, не только для молодой девушки, но и для козьего пастуха. Следующую ночь провели также без сна, размышляя о том, что сделали, и сожалея о том, чего не посмели сделать:

— Что же? Ведь вот мы и целовали друг друга, а легче не стало. Обнимались, но я не нашел утоления. Значит, лежать вместе — единственное лекарство от любви? Делать нечего, надо попробовать. Уж верно в этом есть что нибудь посильнее поцелуя.

Среди таких помыслов, сны их, конечно, были тоже любовные — о поцелуях и объятьях. То, чего не делали днем, довершали они ночью: лежали вместе, голые. Утром вставали, еще более влюбленные, и гнали стада на пастбище, торопя их свистом, — так нетерпеливо стремились они к поцелуям. Только что замечали друг друга, бежали, улыбаясь. Потом начинались поцелуи, объятья с переплетенными руками. Но третье средство медлило. Дафнис не смел его предложить; Хлоя тоже не хотела говорить первая. Наконец, случай помог, и все сделалось само собою.

Сидя рядом, под тенью дуба, начинали они чувствовать сладость поцелуев. Страсть уже опьяняла их, но не утоляла. Чем сильнее обнимали они друг друга перевившимися руками, тем крепче прижимались губы к губам. В пылу объятий, Дафнис привлек к себе Хлою слишком порывисто, она склонилась на бок и на половину легла, он — за нею, следуя за ее устами, чтобы не потерять поцелуя. Признав в этом то, что видели во сне, они оба долго лежали так, как будто связанные. Но не умея ничего большего, воображая, что это и есть предел любовных радостей, провели в напрасных объятьях главную часть дня. Вечером разошлись, проклиная ночь, и погнали стада свои обратно. Может быть, дошли бы они и до чего нибудь более действительного, если бы не приключилась внезапная тревога, которая наполнила смятением всю страну.

Богатые юноши из Метимны, желая провести в сельских забавах время жатвы, снарядили маленький корабль, взяли слуг, вместо гребцов, и отправились, не слишком удаляясь от берега, и проезжая мимо Митиленских поместий, соседних с морем, потому что это прибрежие доступно и покрыто великолепными жилищами. Всюду — купальни, сады, рощи, которые непрерывно следуют друг за другом, одни — дар природы, другие — дело рук человеческих. Прекрасные места, волшебные приюты наслаждений! И так, ехали они вдоль берега, иногда причаливали и не делая никому зла, предавались разнообразным увеселениям. То посредством крючков, привязанных легкой лесою к тростнику, с высоты обрывистого мыса, нависшего над водою, удили рыбу, которая водится между морскими камнями. То с гончими и сетками ловили зайцев, которых спугивали из виноградной чащи крики жнецов. Или же охотились на птиц, брали в силки диких гусей, стрепетов, уток. Таким образом, развлекаясь, добывали себе и припасы, необходимые для стола. Если же чего либо недоставало, покупали у поселян и за все платили щедро. Впрочем, нужен был только хлеб, вино да ночлег, так как они считали не безопасным, в осеннюю пору, ночевать в море. Корабль же вытаскивали на берег, боясь, чтобы ночью не унесла его буря.