Дафнис и Хлоя - Лонг

ДАФНИСЪ И ХЛОЯ

Повѣсть Лонгуса

Поэма Дафнис и Хлоя так хороша, что в наши скверные времена нельзя сохранить в себе производимого ею впечатления, и перечитывая ее, изумляешься снова. Какой вкус, какая полнота, и нежность чувства! Их можно сравнить с лучшим, что только было написано. Требуется написать целую книгу, чтобы, как следует, оценить достоинства этой поэмы. Следовало бы ее перечитывать раз в год, чтобы научаться из нее и вновь чувствовать впечатления ее большой красоты.

Охотясь однажды на острове Лезбосе, я увидел в лесу, посвященном Нимфам, самое прекрасное, что когда-либо видел во всю мою жизнь: произведение живописи, историю любви. Роща, сама по себе, была прекрасна. Тенистые деревья, разнообразные цветы, журчащие воды. Источник питал и цветы, и деревья. Но ничто не могло сравниться с картиною, очаровательным произведением художника, изображением любви. Многие люди, даже из чужих земель, приходили туда на поклонение Нимфам, желая увидеть эту картину. На ней художник изобразил женщин, рожавших, других, облекавших детей пеленами, младенцев, покинутых на произвол, животных, которые питали их, пастухов, которые принимали их, юношей и дев, соединявшихся в любви, разбойников на море, нападение врагов на суше.

Эти образы и многие другие, тоже любовные, наполнили меня таким изумлением и радостью, что я пожелал написать о них повесть. И так, я попросил, чтобы мне подробно объяснили картину и, выслушав все со вниманием, сочинил эти четыре книги, которые посвящаю, как жертву, богу Любви, Нимфам и Пану. Это произведение да будет вместе с тем сокровищем, полным прелести для всех людей: болящий найдет в нем исцеление, огорченный — усладу, тот, кто любил — воспоминание, тот, кто еще не знал любви, — посвящение в ее таинства. Ибо никто не избег или не избегнет любви, пока на земле будет красота и глаза, чтобы видеть ее. Но да позволит мне бог Любви, — описывая чужие страсти, самому оставаться свободным и мудрым.

Книга первая

Митилены — большой и красивый город на Лезбосе. Он пересечен каналами, в которые тихо вливается морская вода, и украшен мостами из белого, гладкого камня. Он кажется не городом, а островом. В соседстве, приблизительно в двух стах стадиях от Митилен, богатый человек владел землею. Это было прекрасное место: горы, обильные дичью, поля пшеницы, холмы, покрытые лозами, луга для пастбищ. Море окружало владение, и нежные волны набегали на тонкий песок побережья.

На этой земле козий пастух, по имени Ламон, нашел однажды ребенка, которого кормила коза. Вот как это случилось. Под кустами терновника, обвитого побегами густого плюща, зеленел мягкий дерн. На нем лежал ребенок. Туда часто бегала коза; она, то и дело, исчезала, покидая своего козленка, чтобы проведать младенца. Ламон это заметил и стал жалеть покинутого сосунка. Раз, в самый полдень, он пошел по следам козы, и увидал, что она подходит с осторожностью, чтобы нечаянно не ранить копытом, лежащего на траве ребенка, который выжимает молоко из сосцов козы, как будто сосет грудь матери. Пастух, с удивлением, приблизился и увидел мальчика, красивого, здорового, в пеленках из более роскошной ткани, чем та, которая соответствовала его несчастному положению. Ибо ткань была пурпуром с пряжкою из чистого золота. Рядом лежал маленький нож с ручкою из слоновой кости.

Сначала он подумал, не взять ли с собою памятные знаки, покинув ребенка. Но потом устыдился при мысли, что он менее сострадателен, чем коза. И так, дождавшись ночи, взял он с собою все — драгоценные предметы, вместе с ребенком, и даже привел козу к жене Миртале. Миртала весьма изумилась и спросила его, не рождают ли ныне козы мальчиков. Ламон рассказал ей с подробностями, как нашел покинутого ребенка, как увидел, что коза его кормит, и как ему было стыдно оставить его на произвол судьбы. Миртала вполне одобрила действия мужа. Они заперли на замок предметы, найденные с ребенком, стали говорить всем, что он — их собственный, и дали ему козу в кормилицы. Для того, чтобы самое имя его звучало по-сельски, решили назвать его Дафнисом.

Два года спустя, с пастухом овец, пасшим стадо свое по соседству, случилось то же самое. По близости был грот, посвященный Нимфам — огромная скала, пустая внутри, закругленная снаружи. В самом камне утеса были изваяны статуи нимф, с босыми ногами, с руками, голыми до плеч, с локонами, вьющимися вокруг шеи, с улыбкой на губах — как бы пляшущие в хороводе. Вход в пещеру занимал середину скалы. Оттуда струился ключ, и воды его, стекая, образовали целый ручей. Перед гротом зеленела ясная луговина, на которой влажность питала мураву, нежную и обильную. Здесь висело множество деревянных чаш для молока, флейт бога Пана, флейт из неровных сложенных тростников, и свирелей — жертвоприношений пастухов былых времен.

В это убежище Нимф, овца, которая только что родила ягненка, хаживала так часто, что пастух несколько раз думал, что она заблудилась и больше не вернется. Решившись наказать ее и отучить от дурной привычки, взял он ивовую зеленую ветвь, согнул ее на подобие силка, и пошел к утесу, чтобы поймать беглянку. Но, войдя в пещеру, пастух нашел то, чего не ждал: увидел, как овца с материнскою нежностью дает сосать ребенку вымя, полное молоком. А тот весело и жадно прикладывает то к одному сосцу, то к другому свои губки, розовые и чистые, потому что каждый раз, как, насытившись, он переставал сосать, овца заботливо вытирала ему лицо языком. Ребенок был девочкой. Рядом лежали пеленки и памятные знаки: золотая сетка для волос, золоченые полусапожки и туфельки, шитые золотом.

Полагая, что в этой находке есть нечто божественное, наученный овцою состраданию, Дриас взял девочку на руки, положил памятные приметы в кожаный мешок и, обращаясь к Нимфам с молитвой, просил, чтобы они послали ему счастия за его заботы о маленькой их дочке. Когда пришла пора отводить стадо в овчарню, вернулся он в хижину, сообщил жене то, что видел, показал находку и посоветовал ей смотреть на ребенка, как на собственную дочь, — так ее и воспитывать, никому не открывая тайны. Напэ — таково было имя жены Дриаса — с того самого дня сделалась матерью: баловала и любила ребенка, как будто боялась, чтобы овца не превзошла ее нежностью, и для более верного сохранения тайны, выбрав имя тоже сельское, назвала девочку Хлоей.

Мальчик и девочка скоро выросли, и оба были так прекрасны, что мало походили на прочих поселян. Уже Дафнису было пятнадцать лет, а Хлое на два года меньше, когда Дриасу и Ламону приснился один и тот же сон: Нимфы пещеры, откуда вытекал ключ, и где Дриас нашел девочку, передавали Дафниса и Хлою отроку, столь же прекрасному, как и блаженному, имевшему крылья за плечами и маленькие стрелы с маленьким луком. Отрок, прикоснувшись к обоим одной и той же стрелою, приказал ему — пасти коз, ей — овец.

Сновидение опечалило стариков. Им было грустно, что детям также назначено судьбою только пасти стада, потому что до тех пор они думали, что роскошь младенческих одежд предрекает им более завидную участь. И, надеясь на эту участь, они дали приемным детям более нежное воспитание, научили их чтению и всему, что сельская жизнь представляет доброго и благородного. Тем не менее, Ламон и Дриас решили поступить так, как боги повелевали, с теми, кого боги спасли. Рассказав друг другу сновидение и принеся жертву в присутствии Нимф окрыленному Отроку — имени его они еще не знали — Ламон и Дриас послали своих питомцев, новых пастухов, пасти стада и научили их тому, что следовало делать; как выгонять стада на пастбище до полудня; затем, когда полуденный жар спадает, в какой час водить на водопой, и когда загонять обратно в хлев; в каких случаях употреблять посох, — в каких — голос. Они же, исполнившись великою радостью, как будто им доверили важное дело, начали с того, что полюбили своих коз и овец более, чем их любят обыкновенные пастухи, потому что Хлоя была обязана овце спасением жизни, а Дафнис не забывал, что коза вскормила его, покинутого людьми.

Была ранняя весна. Всюду рождались цветы — в рощах, на лугах и по горным склонам. Воздух был полон жужжанием пчел, щебетанием птиц, блеянием новорожденных ягнят. Овцы прыгали на холмах, пчелы гудели в траве, птицы наполняли пением листву. Между тем как все, таким образом, следовало сладостным законам природы, они, юные и нежные, подражали тому, что видели и слышали: слыша пение птиц — пели, видя, как овцы прыгают — прыгали с легкостью и, подобно пчелам, наслаждались цветами: срывая, одни клали себе на грудь, из других плели венки, которые приносили в жертву Нимфам.

Между тем как они пасли стадо по очереди, все было у них общее. Нередко Дафнис отыскивал заблудившихся овец. Нередко Хлоя сгоняла с вершины обрывистого утеса слишком отважную козу. Иногда один охранял оба стада, пока другой забавлялся веселыми играми. То были игры пастухов и детей: девочка, собирая сухие былинки камыша, плела западню для кузнечиков и, погруженная в это занятие, забывала о своих овцах; мальчик срезал тонкие стебли тростника, прокалывал их узловатые связки, склеивал мягким воском и, нередко до позднего вечера, учился играть на флейте. Они пили вместе вино, молоко, и соединяли в общей трапезе то, что приносили с собою из дому на обед. Скорее ты увидел бы, что овцы и козы пасутся отдельно, чем Дафниса и Хлою — разъединенных.