Дафнис и Хлоя - Лонг

Овцы блеяли, ягнята прыгали и, склоняясь под брюхом маток, сосали им вымя. Бараны преследовали овец, у которых еще не было ягнят, подымались и покрывали, один одну, другой другую, каждый в свою очередь. Козлы, еще более пламенные, бегали за козами, скакали вокруг них сладострастно и ревновали. У каждого козла были свои жены, и он ревниво оберегал их от соперников. Такое зрелище и в стариках воскресило бы вожделение любви, — тем более в Дафнисе и Хлое, юных, томимых желаниями, давно уже искавших любви. Все, что они видели и слышали, воспламеняло их. Они истаивали, искали большего, чем поцелуй и объятья. В особенности Дафнис, который вырос и возмужал во время зимнего отдыха, — целовал ее с пылкостью, обнимал жадно, сделавшись более смелым и предприимчивым.

Он молил Хлою позволить ему все, чего он хочет, — полежать с ним рядом голою дольше, чем они до сей поры лежали.

— Ведь это — единственное из наставлений Филетаса, — убеждал он ее, — которого мы не исполнили, единственное лекарство от любви!

Когда она его спрашивала, что может быть бо́льшего, чем целоваться, обнимать друг друга и лежать вместе, и что хочет он делать, когда будет лежать голый рядом с нею, Дафнис отвечал:

— То самое, что делают бараны с овцами, и с козами козлы. Ты видишь, как потом они затихают, не бегают от своих любовников, а те уже их не преследуют. Они мирно пасутся, как будто наслаждаясь общею негою. Должно быть, находят они в этом такую сладость, которая побеждает всю горечь любви.

— Но разве ты не видишь, Дафнис, как делают бараны с овцами, козлы с козами?.. А ты хочешь, чтобы мы лежали вместе, и при том еще голыми: посмотри же, насколько их шерсть гуще и толще ткани наших одежд…

Дафнис поверил, лег рядом с нею и долго сжимал ее в объятьях. Но он не умел сделать того, чего так томительно хотел. Тогда юноша сел на землю и заплакал, горюя, что в любви он неискуснее козлов.

По соседству жил земледелец, человек уже не первой молодости, именем Хромис, обрабатывавший наследственную землю. У него жила молоденькая горожанка, бойкая, хорошенькая, более нежная и стройная, чем сельские женщины. Звали ее Ликенион. Каждое утро видела она, как Дафнис проходил мимо ее окон, выгоняя коз на пастбище, каждый вечер тою же дорогой возвращался он с поля. И хотелось ей сделать пастуха своим любовником, обольстив подарками. Однажды Ликенион подстерегла его и, оставшись с ним с глазу на глаз, предложила флейту, медовых сот, охотничью сумку из оленьей кожи. Но сказать ничего не посмела, подозревая, что он любит Хлою, потому что заметила, что Дафнис занят пастушкою, хотя и догадывалась об этой любви только по их взорам, выражению лиц и взаимным улыбкам. В тот самый день, сказав Хромису, что намерена посетить соседку родильницу, с утра она пошла по их следам, спряталась в засаду так, чтобы ее не могли увидеть и подслушала все, что они говорили, подсмотрела, что они делали. Увидела и слезы Дафниса. Сжалившись над бедными детьми и подумав, что боги посылают ей редкий случай сделать вдвойне хорошее дело — помочь им в затруднении и утолить собственные желания, решилась она прибегнуть вот к какой хитрости.

На следующее утро, снова отлучившись со двора, под предлогов посещения родильницы, пошла она прямо к дубу, где сидели Дафнис и Хлоя. С великим искусством притворившись огорченной, Ликенион стала кричать:

— Ко мне, Дафнис! Горе, горе! Из двадцати гусей моих орел похитил самого лучшего. Но так, как ноша слишком тяжела, он не мог унести ее в гнездо на вершину скалы и опустился с добычей в глубине того леса. Заклинаю тебя Нимфами и вот этим Паном, пойдем со мною в лес, потому что одна я боюсь. Спаси мою птицу! Может быть, убьешь ты и орла, и он больше не будет похищать у вас козлят и ягнят. Хлоя тем временем посмотрит за стадом: ведь козы твои слушаются ее, как тебя самого, потому что вы всегда вместе.

Дафнис, ничего не подозревая, встал, взял посох и последовал за Ликенион. Она увела его как можно дальше от Хлои и, достигнув темной чащи леса, усадила на берегу ручья.

— Дафнис, — молвила она, — ты любишь Хлою. Нимфы открыли мне это сегодня ночью; рассказали в сновидении, как ты плакал вчера и повелели помочь твоему горю, наставив в любовном искусстве. Знай же, есть нечто большее, чем поцелуи, объятья и то, что ты наблюдал у баранов и козлов: есть иные ласки, соединение более сладостное, чем все, что ты знаешь. Ибо восторг можно продлить. И так, если только ты хочешь утешиться в своем горе, найдя то самое утоление, которого ищешь, приди, отдайся мне, о нежный и радостный ученик: в угоду Нимфам я научу тебя всему!

При этих словах, Дафнис не мог удержать своей радости; простодушный поселянин, невинный пастух, к тому же юный и влюбленный, припал он к ногам Ликенион, молил, как можно скорее научить его искусству любви, чтобы он мог наконец сделать Хлое то, чего желает. И как будто бы это было, в самом деле, некоторое великое таинство, обещал ей козленка, только что отнятого от матки, свежие сливочные сыры и самую матку-козу. Ликенион, видя в пастухе простоту еще большую, чем предполагала, принялась учить его так: велела сесть, как можно ближе и, не смущаясь, целовать ее точно так, как они делали с Хлоей, ничего не упуская — сжимать ее в объятиях и лечь рядом с нею на землю. Когда юноша сел, обнял ее и лег рядом с нею, — видя, что он достаточно подготовлен и весь горит желанием, она приподняла его тихонько, привлекла и положила на себя. Потом, все уже казалось простым и легким, ибо сама природа учила его тому, что он должен был делать.

Только что урок любви был кончен, Дафнис, еще сохраняя свое сельское простодушие, хотел тотчас же бежать к Хлое и сделать с нею то, что узнал, как будто боялся, откладывая, забыть урок. Но Ликенион удержала его и молвила:

— Слушай, Дафнис, вот что тебе еще следует знать: так как я уже не девушка, то для меня это было легко. Другой мужчина, ранее тебя, научил меня любви, и в награду я отдала ему мою девственность. Но Хлоя, когда в первый раз вступит с тобою в этот поединок, — будет кричать, плакать и сопротивляться… Ты же не бойся. И убедив ее отдаться, приведи в это самое место, чтобы никто не услышал, если она будет кричать, никто не увидел, если она будет плакать и сопротивляться. Помни также, что я первая, раньше Хлои, сделала тебя мужчиной.

Ликенион, довершив свой урок, пошла в другую сторону леса, как будто продолжая поиски пропавшего гуся. Дафнис же, размышляя о том, что она ему сказала, чувствовал, как его первая решимость ослабевает, и не смел требовать у Хлои большего, чем объятья и поцелуи. Ему не хотелось, чтобы она звала на помощь, как будто он причинял ей вред, чтобы она плакала и сопротивлялась, как будто он ей враг. Все это пугало его, неискушенного в любви. Вот почему он вышел из леса, с твердою решимостью наслаждаться только обычными ласками. Вернувшись туда, где она сидела, увидел он, что пастушка плетет венки из фиалок; чтобы лучше обмануть ее, юноша сказал, что вырвал гуся из орлиных когтей, — обнял ее крепко и стал целовать точно так, как в любовном поединке с Ликенион, потому что знал, что эти ласки не опасны. Она возложила венок на его голову, поцеловала ему кудри, и они казались ей более душистыми, чем фиалки. Потом вынула из охотничьего мешка сушеные фиги и несколько маленьких хлебов, которые дала ему, чтобы подкрепить его силы. И когда он ел, брала в рот куски из его рта, как птенец из клюва матери.

Среди этого угощения, когда они были заняты более поцелуями, чем едою, появилась рыбачья лодка, плывшая вдоль берега. На море царила тишина, поверхность воды была зеркальной, и рыбакам приходилось работать веслами, что они усердно делали, так как везли в город только что пойманную рыбу для богатого дома. Гребли и пели, по обычаю матросов, чтобы обмануть усталость. Хозяин запевал морскую песню, и прочие гребцы, мерно опуская и подымая весла через некоторые промежутки, хором подхватывали. Пока ехали в открытом море, звук терялся в необъятности воздуха; когда же, обогнув высокий утес, въехали в глубокий залив, похожий на рог новой луны, голоса их сразу сделались громче, песня гребцов явственнее донеслась к берегу, потому что глубокий овраг в самом конце равнины, подобный слуховому рожку, умножающему звук, повторял, как верное эхо, долетавшие звуки. И эхо было столь ясное, что слышались в нем и шум весел, и песня гребцов. Соединяясь и не мешая друг другу, они очаровывали слух. Только что в море звук умирал, как земля рождала отзвук, который следовал за ним и умножал его, не смешиваясь.

Для Дафниса в этом не было ничего нового. Он только смотрел на море, любуясь лодкой, скользившей по влажной равнине быстро, как птица, и стараясь запомнить песню, чтобы сыграть ее на флейте. Но Хлоя, слышавшая в первый раз отзвук, называемый эхо, то устремляла взоры на море, когда гребцы подхватывали хором песнь, то оборачивалась к лесу, желая увидеть, кто отвечает. Заметив, что молчание опять воцарилось в овраге, когда они проехали, спросила она Дафниса: нет ли другого моря за мысом, другой лодки, с другими гребцами, поющими ту же песнь, и не сразу ли все замолчали? Дафнис, нежно улыбнувшись, еще нежнее поцеловав ее, возложил на голову Хлои венок из фиалок и начал рассказывать басню о нимфе Эхо, потребовав, как платы за рассказ, десяти поцелуев.