Две коровы и фургон дури - Питер Бенсон

Думаю, мама расстроилась, когда я сказал ей, что буду жить у старика Эванса. Она сказала, что не понимает, как это трейлер может быть удобнее для жизни, чем собственная комната. И еще она сказала:

— Сегодня утром в воздухе пахло гарью, но никто из соседей ничего не жег. — Она потерла глаза. — Будь осторожен.

— А чего остерегаться?

— Не могу сказать. Но ты сам знаешь, что значит, когда пахнет гарью.

— Конечно, — сказал я. В ее мире это означало неприятности: физическую опасность или сумасшествие. — Я всегда осторожен.

— Правда?

— Да, мама.

— Я поверю тебе, когда увижу это своими глазами, — сказала она, поцеловала меня, взъерошила волосы, а потом вернулась к плите.

Я пошел во двор, сел на ограду и стал смотреть, как работает отец. Он сказал, что жара спадет еще не скоро, если судить по тому, как ведут себя птицы: как будто чуют голодную осень и длинную зиму. Сегодня вечером они действительно пели тише обычного и не метались во все стороны как сумасшедшие. Отец спросил, останусь ли я пить чай, но я сказал, что мне пора возвращаться на ферму.

— Как там все? Нормально?

— Да, спасибо.

— Старик Эванс тебя не обижает?

— Что ты! Он хороший мужик. Неразговорчивый, но с другой стороны, зачем ему болтать?

— Ну и ладно, — пробурчал он.

И я еще немного посидел на ограде, а потом пошел на встречу со Спайком. Я прождал минут десять, прежде чем он подкатил на своем фургоне, лихо затормозил, распахнул пассажирскую дверь и спросил:

— Ну что, готов?

И мы направились в лес.

Тропа выглядела именно так, как Спайк ее описал, и, когда мы вышли на мост, мой друг остановился, запрокинул голову и окинул критическим взглядом пустое небо. Кругом действительно стояла полнейшая тишина — листик не шелохнется, — воздух был душный, жаркий, только вода в речке тихо позванивала, как монеты в кармане. Я стоял за спиной Спайка, слушая звук собственного дыхания.

— Нам сюда.

Мы повернули вниз, в сторону леса.

Тропа была узкая, но довольно натоптанная. Ветки с деревьев кое-где спилены и заброшены в подлесок. Когда мы со Спайком учились в школе, то все свободное время проводили, исследуя старые сараи и заброшенные дома, или играли в лесу, строя шалаши из веток и мха и делая стрелы из веток и птичьих перьев. «А помнишь, как мы…» — начал я, но Спайк вдруг остановился, приложил палец к губам и молча махнул рукой вперед. Там, между деревьями, ярдах в двадцати пяти от нас, виднелась полиэтиленовая крыша парника.

— Тихо, — прошептал Спайк.

Мы присели на корточки и затаились, прислушиваясь. Вдалеке гавкнула собака, другая ответила, потом первая ответила второй. Через пять минут Спайк поднялся на ноги и поманил меня за собой. Мы старались ступать очень осторожно, чтобы не наступить на сухой сучок, или прошлогодние листья, или, упаси бог, на какую-нибудь писклявую мышь. Дойдя до поляны, мы пригнулись и забежали за парник, присели и снова затаились.

Полиэтилен с заднего торца парника был зашнурован посередине веревкой. Спайк начал расшнуровывать ее снизу вверх. Я стоял на стреме, а он, расшнуровав достаточно большое отверстие, нырнул внутрь. Я смотрел, как он, пригнувшись, ходит внутри, но вдруг Спайк медленно, так медленно, как будто на шею ему привязали булыжник, разогнулся и встал. Секунду спустя я услышал его низкий, изумленный свист. Тишина. Потом снова свист. «Ё-мое! — прошептал он. Темная тень головы затряслась. Тишина. — Ну ни хера себе!»

— Спайк? — прошептал я, и, как только я произнес его имя, он вдруг упал на колени и замолчал, а собака вдалеке тоже перестала тявкать. Я прислушался — тишина. Послушал еще — все равно ничего не услышал. Ни лая, ни шагов, ни свиста, ни вороньего карканья, ни даже ругани — ничего. Как будто я стоял под водой или как будто великаны проглотили все звуки мира и он тихо поворачивался вокруг себя, как отрубленная голова на шесте.

Глава 3

Когда-то мне приснился такой сон: как будто наш мир — голова, укрепленная на высоком шесте, и другие планеты тоже головы на шестах, а солнце — огненная голова. Его вспышки и газовые облака — волосы, а пятна — глаза и гневный рот. Солнце говорило со мной на языке, которого я не знал, а утром я проснулся в поту и в жару, и в глазах у меня жгло. Думаю, сведущий человек объяснил бы мне, что означает этот сон, а скорее всего, посоветовал бы меньше читать «Нэшнл Джиографик». Конечно, в «Нэшнл Джиографик» ничего не было написано про то, что Солнечная система представляет собой насаженные на жерди головы, но мне почему-то кажется, что в мире есть племя, которое в это верит. А может быть, и нет. В мире столько разных племен, и верят они в самые чудные вещи. Ну так вот, в тот момент в лесу мне показалось, что шест замедлил свое вращение, голова открыла рот, чтобы что-то произнести, и тишина свернулась в сгусток и упала на землю. Я даже запах ее почувствовал: там, где она просачивалась под землю, земля становилась красной, а тишина ползла дальше, пробираясь сквозь корни деревьев, кустов и травы. Я вспомнил, как когда-то решил посеять зерна кресс-салата: завернул их в мокрую фланелевую тряпицу и положил на подоконник. А когда пришел домой из школы, сразу побежал посмотреть, взошли ли они. Мама сказала мне тогда, смеясь: «Наберись терпения, Малыш. Они взойдут, но не так скоро».

Я прошептал:

— Спайк! Спайк! Что там у тебя?

Он ничего не ответил, но изнутри до меня донесся шорох, как будто жук поскреб лапкой по стеклу.

— Ну ладно, я иду к тебе. — Я отодвинул в сторону пластиковую занавеску и пролез внутрь парника.

Сначала я не понял, что ошеломило меня больше — запах растений или их вид. Постойте. Вид растений описать легко, но как описать запах? Каннабис. Травка. Ганжа. Дурь. Марихуана. Анаша. Двенадцать рядов первосортных кустов конопли, шишки уже набухли, листья налиты смолой. А запах, запах! Бросается в голову и душит, закручивает мозги в спирали. Я сделал неглубокий вдох, задержал дыхание и огляделся. Спайк стоял в проходе на четвереньках и глядел не отрываясь на крышу парника. Его губы медленно двигались, глаза были наполовину закрыты. Кажется, он молился. Молился своему богу. Пальцы его нежно гладили зеленые листья. Вдруг он наклонился вперед и погрузил лицо в глубину листьев. Прямо-таки утонул в них.

— Спайк!

Он пробормотал что-то нечленораздельное.

— Эй, Спайк!

Он открыл глаза:

— Я не сплю? Ты тоже видишь это?

— Да.

— Ты когда-нибудь… видел что-то подобное?

— Нет.

— Я балдею от этого запаха.

— А я от одного вида закосел.

— Полный улет…

— Ни хера себе, сколько дури!

— Обалдеть…

Спайк протянул руку и нежно погладил цветочную головку, потом лизнул палец и тихо присвистнул:

— Матерь Божья, а на вкус-то…

— Классно, да?

— Да не то слово! В это, бля, вообще невозможно поверить! — Он с шумом втянул сквозь зубы воздух. — Вот уж не думал…

Он повернул ко мне голову, и я увидел в его глазах нечто такое, чего раньше не замечал: какую-то безумную, надтреснутую тень, как у человека, плеча которого в коридоре старого дома только что коснулся призрак. Призрак, что живет в доме, засыпанном черепками и осколками разбитых стекол, доме, где по пустым комнатам гуляют сквозняки.

И в тот момент как слова высыпались из его рта, я услышал звук шагов: далекий хруст сухих веток и шелест листьев. Я приложил палец к губам, и Спайк спросил:

— Чего еще?

Я замахал руками, чтобы он замолчал, но он снова спросил:

— Чего ты?

— Кто-то идет, — прошептал я.

Спайк наклонил голову и прислушался:

— Вот черт!

— Шшшшш…

— Не-а…

— Да заткнись ты наконец!

Шаги приближались, листья шуршали, сучки хрустели, и тут я услышал голоса. Я пригнулся и попятился к выходу. Бесшумно отодвинул створку занавески и взглянул на Спайка — он застыл в проходе, глядя на растения широко раскрытыми глазами, как будто находился в трансе, как будто его заворожил их вид, их запах, их листья и цветочные почки. Только когда я подобрал с земли камень и швырнул в него, он пришел в себя и повернулся к выходу. А шаги между тем приблизились, голоса звучали громче.

Спайк вылез с глупой, многозначительной ухмылкой на губах. Ухмылка? Теперь-то я понимаю, что видел тогда: не простую улыбку радости, а нечто гораздо более дикое, необузданное, первобытное. Мне следовало что-нибудь сделать уже тогда, я должен был разглядеть и понять явленные мне знаки, но я лишь торопливо шнуровал веревку, пока Спайк сидел на земле, вертя головой и посмеиваясь. Я приложил палец к губам. Я сердито потряс головой.

Шаги замерли, и низкий тихий голос произнес:

— Вот они. Почти готовы…

Мы отползли в кусты, легли на землю и затаились.

Спайк толкнул меня локтем, раскрыл руку и показал полный кулак липких шишек. Улыбаясь во весь рот, он хотел что-то сказать. Я зажал ему рот рукой, следя за двумя тенями, которые двигались внутри парника. Мужчины стояли рядом друг с другом, и низкий голос произнес: