Дурочка - Светлана Василенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Боканёвы мы, из подкулачников, – назвалась молодуха. – А отцу Василию я – дочь духовная… Марьей зовут.
Поцеловались.
15
Чистым сильным голосом запела Ганна:
Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправИ сущим во гробех живот даровав…
Посыпались в сумки детей хлеб да картошка. На шею Чарли надела баба свою гирлянду из лука. Сестрам вручила огромную тыкву: они втроем ее держали, обняв как живую, щечками к ней прижавшись.
Тетка Харыта стояла с иконкой в руках. Около нее выстроилась очередь из баб. Подходили к иконе, падали на колени, целовали. Перекрестясь, отходили. Давали тетке Харыте крашеные яйца. Та укладывала их в мешочек: осторожно складывала, чтоб не побились.
Воскресение Твое, Христе Спасе,Ангелы поют на небесах,А мы Тебя чистым сердцем славим на земли… –
пела Ганна, глядя с улыбкою на небеса, словно бы увидев там кого-то.
Люди стояли, слушали, на небеса украдкой посматривали: что там Ганна увидала?
– Глянь-ка! – сказал кто-то тихо. – Солнце играет…
Задрали головы.
Небо было синим-синим, будто его специально покрасили к празднику. И в нем, словно в чаше, крашеным яйцом солнце каталось туда-сюда: играло будто.
– Разойдись! Разойдись! – вдруг услышали чей-то грозный голос.
Расталкивая народ, шел к тетке Харыте крепкий мужчина в полувоенном френче, Председатель.
– Слушаете?! – радостно закричал он. – Вот вы и попались, голубчики, товарищи глухонемые, мои дорогие. Раз слушаете – значит, не глухие. Значит, и говорить умеете! Что и требовалось доказать. Не вышло у вас! Попались! Теперь слушайте меня! Теперь попробуйте не услышать! Сюда вас в пески сослали на перевоспитание, а вам здесь плохо? Глухими притворились! Уши песком засыпало? На север пошлю, кому здесь не нравится, там вам ухи-то прочистят: снежком ототрут, до кровушки! Слушайте, товарищи бывшие кулаки, что вам ваш Председатель скажет! Завтра все на колхозное поле, в степь! Буряков, Попов, Рогозин, – ткнул он пальцем в мужиков, – вы завтра на помидоры отправляйтесь, к Стасову хутору. Ясно? Я говорю: ясно?
Те молчали, смотрели на него не мигая, будто не слыша. Потом повернулись, ушли.
– Королева, Забирюченко, Бойко! На баштан завтра в Пологое Займище поедете, гарбузы сажать. Слышите? – поглядел на баб. Те посмотрели на него не мигая, повернулись, исчезли.
– Вы крестьяне или кто? – закричал чуть не плача. – Земля скоро как камень будет: зубами не угрызешь… Анна! – увидел бабу, что тыквы продавала. – Пшеничная Анна! Поведешь завтра баб на сахарный тростник, в пойму. Культура новая, надо освоить…
Пшеничная Анна, тыкву приладив к голове, как кувшин, мимо Председателя перегруженной ладьей проплыла не дыша. И не вижу будто тебя, и не слышу.
– Ластовкин! – ткнул в мужика с курицей. Тот не дослушав повернулся, ушел.
– Петр! – позвал мужичка в драной фуфаечке. – Рыбаков!
Тут же исчез Рыбаков. На плечах корзину с рыбой, будто с серебром, уносил.
– Боканёва! Подкулачница! Попа возишь? Стой, твою мать!
Быстро уходила молодуха, уводя батюшку под руку, толкая перед собой пустую тележку.
– Канарейки! Слышите меня?
Канарейки, муж и жена – одна сатана: волос желт, лица конопаты, оба пьяны, море им по колено, а уйти некуда: они верблюда продавали. Застыли Канарейки, Председателя увидав, постояли-постояли, да и пошли себе, засвистав вдруг по-птичьему, будто не муж они и жена, а две птички-невелички, две канареечки-пташечки, – идут себе, покачиваются да посвистывают, ничего не слышат. Верблюд сидел в пыли, жвачку жевал, на Председателя сверху вниз смотрел презрительно, как паша. Заело Председателя, плюнул верблюду под ноги, в пыль:
– Не смотри на меня так, козел!
Верблюд повернул к нему голову, скучно пожевал губами, вытянул длинно шею да как плюнет в него!
Весь в зловонной пене Председатель стоял.
– Ничего! – сказал верблюду, утираясь. – Ничего! В колхоз пойдешь! На скотный двор! Я тебя заставлю власть уважать!
Отошел, утираясь.
Древняя старуха к Председателю кинулась, кукурузный початок тычет в лицо, беззубым ртом улыбается: на, мол, купи.
– Отойди, – отмахнулся, – старая.
Та все тычет.
– Или ты меня не слышишь тоже? – погрозил.
Та ухо подставила, спросила:
– Ась?
– Уйди от меня, бабка!!! – заорал что есть мочи прямо ей в ухо. – Стрелять вас надо! Кулачье недобитое! Враги! Всех, всех расстрелять!
Отскочила от него старуха, кукурузный початок в пыль бросила – и бегом от Председателя.
– Все ваше племя жадное! – ярился Председатель. Шел по торговым рядам. – От детей до стариков! Всех до одного! Как бешеных собак! Перестрелять!
Люди спешно уходили, бросая товар. Убегали.
– Подайте Христа ради! – стоял у рядов Чарли, выклянчивал.
Председатель обернулся:
– Ты откуда? Из детдома? Я Тракторине Петровне просигнализирую: опиум агитируешь! Вон отсюда!
Побежал Чарли. Дети и тетка Харыта тоже убегали, сев на лошадку.
На пустынной базарной площади осталась одна Ганна.
– А ты откуда? – спросил Председатель Ганну. – Из детдома?
Ганна молчала. Молча смотрела.
– Что, тоже из этих? Из глухонемых?! – с издевкой спросил Председатель.
Пасха священная нам днесь показася,Пасха нова, Пасха свята,Пасха таинственная, Пасха всечестная,Пасха Христос Избавитель пришла, –
запела Ганна.
Она пела и пела, глядя вверх. На небеса.
16
В столовой пир стоял горою. На тарелках вперемешку лежали: хлеб, картошка, сало, лук, лепешки, жареная рыба; огромная тыква, развалясь, посреди стола лежала. Рядом с каждой тарелкой – крашеное яйцо.
Тетка Харыта разрезала что-то на пирог похожее, по кусочку всем давала. Подходили дети по очереди, забирали кусочек, на ладошке держа, отходили.
Вера подбежала:
– Это что? Торт?
– Это пасха, Верочка, – отвечала тетка Харыта. – Святое кушанье. Надя, Люба, подходите!
Надя с Любой тетку Харыту не слышали: они крашеными яйцами с Маратом бились, с братиком.
– Кто чье яйцо разобьет, тот и забирает его, – объяснял Марат сестренкам правила.
Ударил красным по ихним желтеньким, разбил, стал забирать.
Надя свое отдала. Люба кричит:
– Не по-честному бил! Острым концом по тупому! Давай перебьем!
Перебили. Разбила Люба красное яйцо, схватила его.
– Мое! – кричит.
Почистила быстро и – раз – проглотила. К тетке Харыте подбежала:
– Дайте мне кусочек! Исты хочу, исты!
Чарли Булкину рассказывал, мокрым пальцем слезы на щеках рисуя:
– Я заплакал и говорю: дяденька, подайте ради Христа. А он мне отвечает: опиум у меня просишь? Вон, говорит, отсюдова! А не то расстреляю!
– Опиум – это что? – спрашивал Булкин.
– Помнишь, мы с тобой в том году белены объелись, ходили как пьяные…
– Чарли! – позвала его тетка Харыта, кусок отрезала. – Это тебе. А этот, последний, самый сладкий, – Ганне… Ганна! – позвала. – Где Ганна?
– А она на базаре осталась, – сказала Конопушка.
– Как же так? – растерялась тетка Харыта.
– Я ей говорила: пойдем, Ганна!
– А она?
– На меня рукой махнула: уходи, мол. Она песню свою не допела… – объяснила Конопушка. – Видно, допевать осталась!
– Идти за ней надо, – стала собираться тетка Харыта, платок накинула, к дверям пошла. – А то потеряется…
К дверям подошла, а дверь – будто вышибло ее – вдруг сама открылась: Тракторина Петровна грозно в дверь ввалилась. Следом Председатель и сторож Ганну ввели.
– Харитина Савельевна! – закричала Тракторина Петровна на тетку Харыту. – Объясните мне: что Ганна делала на базаре? Ее привел Председатель. Это вы ее послали? Что она там делала?
– Побирались они, – сказал Председатель. – И эта старушенция ваша. И вот этот пацан, – указал на Чарли. Оглянулся. – Да все они там были. Все.
– Побирались?! Пионеры побирались?! – вскричала Тракторина Петровна.
– Покушать и пионерам хочется. Что ж они – не люди? – сказала тетка Харыта. – С голоду скоро опухнут твои пионеры…
– Вас не спрашивают! Им дают здесь все необходимое для их организма. Витамины, белки, калории. Все, что положено. Понятно?
– Калорией жив не будешь…
– А это что такое? – вдруг увидела Тракторина Петровна еду на столах.
– Люди дали.
– Нет, вот это что такое? – Тракторина Петровна с брезгливостью взяла крашеное яйцо. – Харитина Савельевна, я вас спрашиваю!
– Яйцо, – кратко ответила тетка Харыта.
– Я вижу, что яйцо. Но почему оно синее?
– Крашеное оно.
– Так. А почему оно крашеное?
– Праздник сегодня. Ты что, нехристь, Петровна?
– Вон! – закричала Тракторина Петровна. – Чтобы ноги твоей в детдоме не было! Вон! Егорыч, собери эту всю антисанитарию! Нормальное яйцо должно быть белым! Белым! Белым!
