Драматическая миссия (Повесть о Тиборе Самуэли) - Петер Фёльдеш

— Разрешите, товарищ парком, — обратился к Самуэли боец Йожеф Даллош и, получив разрешение, подполз к дому, из окна которого строчил пулемет. Размахнувшись, он ударил прикладом по горячему стволу пулемета, потом ухватился за него и, поднатужившись, вытащил пулемет из окна.

Путь свободен!

На мосту строчил пулемет Крайчовича. Белые начали отступать. Они старались отойти за Тису, но ураганный огонь не подпускал их к берегу.

Поздно вечером измученный, но счастливый Самуэли подошел к телефону.

— Сольнок отбит, — доложил он Бела Куну. — Продолжаем преследовать белогвардейцев, на лошадях переправившихся через реку. Главари мятежа в наших руках. По ту сторону Тисы вся территория очищена от врага.

— Спасибо, Тибор! — радостно проговорил Кун. — Я в свою очередь рад сообщить вам, что будапештские рабочие решили идти на фронт и во что бы то ни стало отстоять республику Советов. Сегодня в будапештских казармах десятки тысяч наших товарищей-рабочих записались добровольцами…

Самуэли положил трубку и потер лоб.

Все представлялось ему в радужном свете. Нет, он не благодушен. Просто отлегло немного от сердца…

Йолан склонилась над картой. Россия… Как она далеко! И как долог и опасен туда путь! Снова разлука, снова неизвестность и тревога. Тревога за самого дорогого человека. Что ее жизнь без Тибора? Когда-то единственной страстью Йолан было искусство, живопись. Потом пришла революция и целиком подчинила себе всю ее жизнь. А теперь революция и Тибор для нее неразделимы…

Вот уже несколько недель, как стало очень трудно вырывать время для занятий живописью. Вернется усталая домой из наркомата — кажется, тут бы и отдохнуть. Но стоит остаться одной, как тревога за Тибора овладевает всем ее существом. Где уж тут думать об отдыхе или о живописи…

Видятся они редко! Постоянны внезапные отъезды и неожиданные возвращения. Приезжает он домой измученный, с черными кругами у глаз, валится на постель — только бы выспаться. Говорит мало и редко посвящает Йолан в свои фронтовые дела. Да и некогда. Только Лейриц порой шепнет потихоньку:

— Совсем не бережет себя наш Тибор…

И верно, не бережет. Щеки ввалились, лицо бледное. Нервно барабанит пальцами по столу и курит, курит одну сигарету за другой. А если спросишь о чем-нибудь, коротко отвечает:

— Все в порядке. Расскажи-ка лучше о себе…

И все-таки порой выдается свободный вечер. Тогда Лейриц садится за пианино, и комната наполняется прекрасными звуками сочинений Бетховена, Чайковского, Листа, Грига. Музыка снимает с Тибора усталость. Разглаживаются морщины, по лицу бродит улыбка. А когда Лейриц уходит, он потом еще долго сидит в кресле и разговаривает с Йолан обо всем на свете, спорит, волнуется. И нет тогда человека счастливее Йолан. Но раздается резкий телефонный звонок…

— Мы не увидимся несколько дней, родная моя, — решительно и виновато говорит Тибор. — Береги себя…

Вот так всегда «береги себя»… А ей надо бы поберечь его. Но Тибор тяготится малейшим проявлением заботы, любая попытка удержать его от опасности и риска безуспешна. «Что же мне остается? — с обидой думает порой Йолан. — Развлекать Тибора в короткие часы отдыха?» Правда, она его секретарь в наркомате и, по существу, ближайшая помощница.

Но она чувствует — в тайники своей души, где хранится самое заветное и сокровенное, Тибор ее не допускает. Значит, не смогла она завладеть им целиком.

Да она, пожалуй, никогда и не осмелилась бы, как это делают другие жены, требовать, чтобы он берег свое здоровье, если не ради себя, то хотя бы ради нее… Не раз собиралась Йолан начать такой разговор, но перед ней вставало его озабоченное лицо, она слышала его голос: «Я предупреждал тебя: жена революционера должна быть ко всему готова. Да, я могу погибнуть в любую минуту. Но ведь мы же условились»…

Вот и теперь… Тибор готовится в далекий, опасный полет. Последние два месяца она не знает из-за этого ни минуты покоя… Оставшись одна, она часто плачет, но он не должен видеть на ее лице и слезинки. Впрочем… вправе ли она просить его беречь себя, если жизнь его необходима революции, если это дело чести и совести?

Впрочем, ведь, кажется, на этот раз можно не тревожиться… Летит посланец Советского правительства на тщательно проверенном, исправном самолете, и поведет его лучший пилот.

Йолан не подозревала, что как раз в эту минуту, когда она была погружена в раздумья, в одном из ангаров аэродрома в Альбертфалве группа инженеров вместе с ведущими специалистами авиационного завода проводила «консилиум» у самолета. На консультации технических экспертов настоял инженер Ашбот. Самолет выкатили из сборочного цеха.

— Весь лишний груз мы демонтировали, — докладывал инженер Бела Оравец. — В крыльях и под пассажирским сиденьем установлены запасные бензобаки. Емкость баков при полной заправке 1200 килограммов. Горючего должно хватить для перелета в Россию. Верно, Ангел? — обратился он к человеку среднего роста с чисто выбритым лицом.

Иштван Добош — один из самых известных венгерских летчиков, пионер венгерской авиации, погладил рукой фюзеляж самолета и молча кивнул. Добош понимал всю значимость предстоящего перелета и потому сам вызвался пилотировать самолет.

Прозвище «Ангел» Добош получил еще в 1912 году. Однажды в Задунайском крае, совершая вынужденную посадку, его самолет вынырнул из обликов и на глазах у изумленных деревенских мальчишек плавно опустился с неба на землю. Они и прозвали его дядей Ангелом,

— Самолет, по-видимому, в безупречном состоянии. А как мотор? Выдержит он такую нагрузку? спросил директор завода Бода.

Вперед вышел чешский инженер Блоудек.

— На самолете установлен мотор марки «Хиеро», мощностью двести тридцать лошадиных сил, — доложил он, — Двигатель абсолютно надежен.

Добош любовно похлопывал по металлической обшивке капота, словно успокаивая разгоряченного коня.

— Машины этого типа считались лучшими разведывательными самолетами Австро-Венгерской монархии, — сказал он. — При взлете, правда, покашливали из-за перегрузок, но у воздушного винта, сконструированного Оскаром Ашботом, большая сила тяги. Старая калоша неплохо летает. Почему же Ашбот возражает против этой машины, понять не могу!

— Лететь-то он полетит, но далеко ли? — тревожно заговорил Ашбот. — Ребра лопасти без медной окантовки. Воздушный винт будет тянуть до тех пор, пока не попадете под дождь. А нынешней весной без дождя дня не обходится. Не могу взять на себя ответственность!

Инженеры огорченно переглянулись: довод веский, против него трудно возражать.

— Единственный мастер, который умел делать медную окантовку ребер на воздушных винтах, был Карл Бесс, но он уволился с завода, — сказал Бода.—

А с неокантованным винтом и в самом деле пускаться в столь далекий путь нельзя.

Воцарилось молчание.

— Послушайте… — нарушил его Добош. — Машина может лететь, и нечего мудрить. Держу пари: если вы изложите свои сомнения Тибору Самуэли, он все равно не отменит полета. Меня вы знаете, я не из робкого десятка. Военный летчик, вылетая, никогда не знает, вернется ли он назад? Если и случится в воздухе что-то, обстановка всегда подскажет выход. Словно кто шепнет на ухо… Мне не раз приходилось приводить на аэродром машину, на которой живого места не было.

Пошарив в кармане, Ашбот достал карандаш и, положив блокнот на фюзеляж машины, занялся вычислениями.

— Взгляните-ка, Ангел… лопасть воздушного винта вращается со скоростью 220 метров в секунду, плюс скорость самолета, равная 50 метрам. Стало быть, за исходную можно взять скорость в 270 метров. Падающие капли дождя тоже имеют свою скорость. За каких-нибудь полчаса деревянная кромка лопасти воздушного винта, подвергаясь ударам дождевых капель, которые с большой скоростью падают на ее поверхность, превратится в кусок дерева, изъеденного полевками. Крохотные капельки дождя размочалят волокна, клетчатку, останется лишь «скелет». Тяговая сила винта, изрешеченного дождем, а вместе с ней и скорость полета постепенно снизятся. Даже если погода самая благоприятная, над Карпатами облачности не миновать. Отсюда вывод: с таким винтом до места назначения не долететь. Вы вместе с пассажиром без пересадки угодите на тот свет. И уверяю вас: ангелами, снизошедшими с небес на нашу грешную землю, увы, не станете.

Добош покачал головой.

— Вот досада! Как на грех почти на всей трассе исключена вынужденная посадка. Риск полета этим усугубляется. Ни на чешской территории, ни в районах, занятых Петлюрой, приземляться нельзя. Созвонитесь с наркомом, узнайте его мнение.

Спустя час к ангару подъехала серо-зеленая машина Самуэли, Внимательно осмотрев самолет, он выслушал доводы Оскара Ашбота.