Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы) - Евгений Анисимов

Нынешняя императрица оказывает ей большое уважение и часто сама навещает ее. Она присутствовала на коронации в ложе, устроенной специально так, чтобы ее нельзя было увидеть. По завершении церемонии императрица вошла к ней в ложу, обняла и поцеловала ее, просила ее дружбы; при этом они обе плакали. Поскольку она приехала в церковь скрытно, до начала церемонии, то потом оставалась там некоторое время, пока не смогла подъехать ее карета, ибо не хотела в своем монашеском платье присутствовать на обеде.

Пока она оставалась в церкви, некоторые изъявили желание засвидетельствовать ей свое почтение, и она позволила это. Как Вы догадываетесь, среди них была Ваша покорная слуга, и я имела счастливую возможность разглядеть ее как следует, поскольку в тот день я была в английском платье (причины того пустячны, и их слишком долго излагать); она, поинтересовавшись, кто я такая, пригласила меня подойти поближе, желая рассмотреть мой наряд. Она сказала, что слышала, будто Англия славится хорошенькими женщинами, и полагает, что это так и есть, поскольку платье не рассчитано на то, чтобы подчеркивать их красоту, особенно же красоту головы, но в остальном она сочла наряд очень милым и гораздо скромнее всего, виденного ею до того, потому что не так сильно открывает грудь; она произнесла много лестного обо мне, моей фигуре и пр. и пригласила меня к своему двору; как Вы видите, светские манеры и обхождение ею еще не забыты. Она сейчас в годах и очень полная, но сохранила следы красоты. Лицо ее выражает важность и спокойствие вместе с мягкостью при необыкновенной живости глаз. Это придает ей такой вид, что кажется, будто она по лицам читает в сердцах тех, кто к ней приближается.

Если ее история растрогала Вас так же, как меня, то Вы будете рады, когда я попрощаюсь с Вами, и проч.

Мадам,

Вы не удивитесь моему молчанию относительно личности и характера Нашей новой государыни, когда узнаете, что ближе всего я видела ее на коронации. Хотя [за это время] устраивались маскарады и балы при дворе и в домах иностранных министров, которые она удостаивала своим присутствием, а также регулярные официальные приемы дважды в неделю, я нигде не бывала. Бедный м-р В. тяжело занемог, и болезнь его продолжается; моя душа жестоко исстрадалась за него, а течение болезни весьма усиливает мои тревоги. О! Будь у меня теперь хоть малая толика Вашей философии, но увы! Во мне нет ее ни капли, хотя я ежечасно стремлюсь укрепить свой разум, чтобы он помог мне достойно перенести удар, которого я с ужасом ожидаю.

Ныне я вдвойне ощущаю отсутствие своих друзей, а Ваше особенно. Сердечность и сила рассудка друзей смягчили бы мою боль и придали бы мне стойкости. Случай свел меня с одним джентльменом и его женой, которые очень добры ко мне; они почти не покидают меня, и поскольку м-ру В. хорошо с ними, иногда ухаживают за ним, пока я сплю. Они оба и теперь с ним, а я могу лечь в постель, чего не делала уже три ночи кряду; я же, прежде чем насладиться отдыхом, улучила минуту, чтобы уверить Вас, что во всех превратностях [судьбы] остаюсь Вашей, и проч.

Мадам,

очень Вам обязана за выражение доброго участия. Мое состояние здоровья лучше, чем можно было бы ожидать, но не смею Вам писать о моем душевном состоянии: Ваши чувства настолько выше слабостей, присущих человеческой природе, что Вы едва ли можете позволить, себе проявление слабости, свойственной тем, чей разум сотворен для нежных страстей, ибо Ваш ум, хотя и очень человечный, представляется мне скорее мужским, и когда Вы огорчены, Вы не прибегнете к женскому утешению — слезам. Хотя Вы и могли бы простить более слабым душам этот детский недостаток в первом приступе горя, но все же Вы бы ожидали, что за первым порывом чувств придут рассудительность, решимость и смирение. Я восхищаюсь Вашим образом мыслей, но теперь (как и прежде) отчаиваюсь в своей способности следовать Вашему примеру. Я занята множеством дел, поэтому, надеюсь, Вы простите меня за нерегулярность писем. Тешу себя приятной надеждой вернуться в Англию следующим летом, и тогда, надеюсь, общение с Вами смирит мой дух и научит меня должному поведению, чтобы и впредь называться Вашей, и проч.

Мадам,

я досконально выполнила Ваше приказание думать о Вас постоянно и приняла Ваше позволение не отвечать на Ваше письмо, пока не закончу свои дела. Не представляю себе, когда их станет меньше, ибо, мне кажется, их становится больше, и я едва нахожу время рекомендовать Вам подателя сего письма, м-ра X., и поручить его Вашим дружеским заботам и покровительству, так как ему не знакомы наша страна и наш язык. Он и есть тот друг, о котором я Вам писала, что он был столь добр ко мне во время болезни м-ра В. На время его пребывания в Англии, которое продлится не долее, чем того потребует его семейное дело, его жена остается со мной. Он очень добр, обладает веселым нравом и, думаю, развлечет Вас. К нему отсылаю Вас со всеми вопросами, которые могут возникнуть о Вашей, и проч.

Мадам,

прежде всего хочу поблагодарить Вас за любезность, оказанную моему другу. Я полагала, что его общество будет Вам приятно, и, как вижу, не ошиблась; так что я едва ли могу жалеть о том, что направила его к Вам, хотя он очень дурно воспользовался тем счастьем, которое я ему подарила, доставив знакомство с Вами, ибо рассказал Вам пустую историю о некоем господине, которая так развеселила Вас или скорее, я должна сказать, так опечалила: я почти поверила, что Вы восприняли ее всерьез. Мне не хочется так думать, поскольку это рассердило бы меня. Вы говорите, что надеетесь в скором времени поздравить меня, так как слышали, что этот господин имеет титул, ленту, пышный выезд и большое состояние. Неужели Вы можете столь дурно и с таким презрением думать обо мне, воображать, будто все это может иметь какое-то значение! Все эти вещи не привлекают меня, если сердце, этот нежный советник, не помогает остановить свой выбор на человеке достойном. А когда этот мягкий повелитель противится или молчит, то лишь низкая душа или ничтожный ум могут прельститься тем, что так часто является лишь украшением глупца или плута. Я не хотела бы, чтобы Вы поняли меня так, будто мои рассуждения в какой-либо мере касаются упомянутого господина.

Мне кажется, этот человек обладает многими достоинствами; но такими же достоинствами обладает и мой дедушка, а между тем я бы и не подумала выйти за него замуж. Теперь Вы уже решили, полагаю, что в этой истории должна быть доля правды, если я так горячусь. Признаюсь, так оно и есть; господин этот даже проделал все те глупости, которые, как полагают мужчины (за исключением тех немногих, что считают себя выше «толпы»), должны нравиться нашему полу, и даже в самом деле взял на себя труд уверить меня в своей привязанности. Такого я не могла ожидать от уроженца этой страны, поскольку они не привыкли к тому, что дамы могут ожидать или желать, чтобы любовь была составной частью брака; они даже не знают, что это значит. Когда они находят состояние и титул, они безразлично относятся ко всему, что следует за этим, и даже удивятся, узнав, что вы отказываете мужчине, потому что не можете любить его, ибо не имеют понятия о значении этого слова. Некоторые серьезные рассуждения, услышанные мною по этому случаю, убеждают меня в том, что и в нашей стране есть люди, думающие так же; а ум, достоинством которого является так называемая «практичность», по всей видимости, сочтет романтическими все соображения, кроме богатства.

Я жажду рассказать Вам одну историю, образчик деликатности наших северных кавалеров и дам, но меня пугает Ваша притворная стыдливость (прошу прощения, Ваша скромность). Однако удержаться не могу. Поэтому прикройте лицо веером, а я начинаю. Действующее лицо — светский молодой человек, побывавший во Франции и пр. После своего возвращения он в доме своих друзей попал в компанию трех или четырех хорошеньких дам; танцевал, пел, смеялся, очень вольно обращался с дамами — одним словом, вел себя совершенно по-парижски, как он с важностью уверял присутствующих, взиравших на него с изумлением. Затем он начал похваляться чувствами и страстью, которую якобы возбудил в каждой из дам, и все это он повторял в самом разном обществе, так что в конце концов это достигло ушей господ мужей (а все дамы были замужем); последние какое-то время хранили мрачное молчание и наконец в очень резких выражениях объяснили [женам] причину своего дурного настроения. Дамы пожелали свести молодого человека напрямую со своими мужьями. Все три любящие пары согласились, чтобы одна из нимф пригласила его к себе на ужин, не говоря ему, кто будет еще присутствовать. На крыльях любви полетел он на свидание и был встречен с веселостью; но посреди его восторгов она стала выговаривать ему за те речи, что он произносил. Он все отрицал. Тогда вошли все дамы со своими мужьями, свидетелями его виновности, и он был честно осужден. Мужья произнесли свой приговор, заключавшийся в том, чтобы дамы собственноручно выпороли его кнутом. Кое-кто говорит, что они и впрямь проделали это; другие говорят, что они приказали сделать это своим горничным; во всяком случае, наказание было исполнено с такой жестокостью, что ему пришлось несколько дней провести в постели. Не ясно только, были ли дамы только наблюдательницами или сами производили наказание. По этому примеру судите о любовных интригах в здешнем северном климате. До свидания и проч.