Влюбленный Байрон - Эдна О’Брайен

Третьего августа они прибыли в Аргостолион, главный порт Кефалонии, с его белыми домиками на фоне голых бурых гор. Увидев вдалеке Морею, Байрон пришел в радостное возбуждение — «одиннадцать лет горечи» теперь с плеч долой. Капитан Питт Кеннеди, секретарь английского дипломатического представителя полковника Нейпира, поднялся на борт корабля приветствовать Байрона и его спутников. Полковник Нейпир, сказал он, готов оказывать им всяческое содействие, хотя и будет демонстрировать нейтралитет, поскольку Ионические острова, находившиеся под британским протекторатом, были нейтральны и не выступали на стороне греков. Новости, однако, были не вдохновляющими. Греки были робки в военных действиях и прятались в горах; турки вернули себе побережье и имели подавляющее превосходство на море.

Греческие вожди соперничали, нанося друг другу предательские удары; объединяла их всех только нужда в деньгах. Так как займы через Греческий комитет задерживались, Байрону пришлось дать еще денег Маврокордатосу, чтобы снарядить эскадру для нападения на турок с моря. Он утверждал, что потратил больше денег на греческое восстание, чем Бонапарт на итальянскую кампанию.

Пребывание в Кефалонии, которое должно было занять несколько недель, растянулось на пять месяцев. Байрон писал в Греческий комитет в Лондоне и объяснял задержку, маскируя свое огорчение словами: «Лучше играть на стороне угнетенных народов, чем за карточным столом». Его окружали чудный блеск луны, лазурь вод, лазурь небес… Скромные победы греков — принц Александер Маврокордатос рискнул выйти в открытое море и захватил турецкое судно с двенадцатью орудьями, но, по словам Байрона, это были «не совсем Фермопилы».

Он решил снарядить экспедицию на Итаку. Она включала девятичасовое путешествие на мулах по невыносимой жаре через весь остров до Айя-Эффимии и плаванье на яхте по проливу до Итаки. Питаясь инжиром и вином и распевая песни на манер воинов Гомеровой армады, они прибыли на легендарный остров со своими постелями и сундуками и с более сложной постелью самого Байрона, так как решили, что будут спать в пещерах и не воспользуются гостеприимством английского губернатора. Там Байрона поразили отнюдь не живописные Гомеровы руины, не гроты с нимфами, не та дребедень, что во множестве предлагается английскими антикварами, а ужасающие следы, оставленные войной. Остров кишел греческими беженцами, лишенными крова, бедствующими, взывающими к нему о помощи; их стенания были столь жалобны, столь сильны, что Байрон оставил британскому дипломату Ноксу деньги, чтобы тот распределил их среди нуждающихся. Он спас семью Чаландритсанос, вдову с тремя дочерьми, отправив их в Кефалонию за свой счет. Пятнадцатилетний Лукас, сын вдовы, в то время проходивший военную подготовку в горах, позднее нашел Байрона и стал предметом его «любви, непостижимой любви» — именно так описывал Байрон подобную болезнь в Венеции в 1816 году.

На обратном пути в монастыре Теотокос Аквилион с Байроном впервые приключился судорожный припадок, который оказался предшественником более сурового заболевания. Их приветствовали курением фимиама, а потом изощренной церемонией с исполнением гимнов. Не успел аббат произнести «Lordo Inglese», как Байрон пришел в ярость, потребовал, чтобы его избавили от этого «злобного безумца», и устремился в соседнее помещение, где забаррикадировался с помощью столов и стульев. Он отказался впустить доктора Бруно и принять пилюли, рвал на себе одежду, разодрал матрас, лежавший на полу, полуголый забился в угол, как загнанный зверь, называл всех «дьяволами», кричал, что он «в аду». Гамильтон Браун, молодой шотландец, присоединившийся к пассажирам «Геркулеса» в Леггорне, в конце концов усмирил его, дал Байрону benedette pillule[86] доктора Бруно, и, после ребячьего бормотанья какой-то околесицы, Байрон улегся на матрас и заснул. В награду Гамильтону Брауну разрешили спать на складной кровати Байрона.

Вернувшись в Кефалонию, Байрон ждал новостей от непрочной и ревнивой греческой коалиции. Греческий комитет в Лондоне выказывал недовольство, он спрашивал, чем вызвана такая задержка Байрона на острове; кое-кто заподозрил, что он отправился туда погреться на Ионических островах и набрать материал для своих стихов. «Я не отчаиваюсь из-за всего этого», — писал он в своем дневнике, однако в действительности именно словом «отчаяние» можно описать его состояние. Его революционный пыл пропал, отряды иностранных солдат уменьшались — одних убили турки, других — сами греки, кто-то умер от болезней, кто-то наложил на себя руки.

Согласно Маврокордатосу, самым слабым местом на его родине, которому более всего грозили враги, был Миссолунги в проливе Патрас. Именно туда он просил отправиться Байрона как спасителя Греции. Итак, 29 декабря, после пяти месяцев ожидания, они выступили на двух судах под нейтральным ионическим флагом: Байрон и его спутники — на одном, Пьетро Гамба со всей их провизией и тысячами долларов — на другом. Путешествие было сопряжено с опасностями — блохи, сильные течения, бури и, наконец, преследование вражескими фрегатами. Байрону и его спутникам удалось уйти на мелководье и ускользнуть к скалам Скорфы, откуда Байрон отправил срочное сообщение полковнику Стенхоупу в Миссолунги, которого прислали из Англии в помощь Байрону. Байрон просил обеспечить их безопасность, выражая особую заботу о Лукасе: «Уж пусть лучше его разорвут на куски, да и меня вместе с ним, чем он попадет в руки этих дикарей». Эти слова, с их романтическим подтекстом, едва ли понравились доктринеру Стенхоупу, который приехал спасать и просвещать греков.

Судно Гамбы захватили турки. Капитана переправили на турецкий фрегат, чтобы допросить, а потом обезглавить. Трагедии не случилось лишь потому, что этот капитан когда-то спас турецкого капитана в Черном море. Поэтому вместо того, чтобы конфисковать корабль вместе с Гамбой, Легой Замбелли и остальными слугами, лошадьми, оружием, деньгами, печатными материалами и секретной перепиской Байрона с греками, их пригласили на обед, а потом отпустили с восточными почестями. Байрон, обычно не склонный к религиозности, приписывал это двум большим церковным службам в храмах Святого Дионисия и Мадонны на скалах.

Первые приветствия были действительно очень сердечными. Байрона в алом мундире доставили в Миссолунги, где его встречали ликующая толпа греков, Маврокордатос, полковник Стенхоуп и целая шеренга греческих и иностранных офицеров. После ружейного салюта его препроводили в скромный двухэтажный дом с конюшнями и двориком, где можно было проводить военные учения. Трелони, который приехал позднее, описал увиденное как «наихудшее местечко на всей земле» — мрачное болото, окруженное стоячими озерами (их он назвал «пояс смерти»). Маврокордатос, напыщенный льстец, произвел впечатление на Байрона — тому пришелся по вкусу застенчивый взгляд за круглыми стеклами очков, изобличавший скорее ученого, чем солдата.