Год под знаком гориллы - Джордж Шаллер

На простом примере становится ясно, почему наблюдения за гориллой облегчают понимание наших собственных поступков. Доктор Н. Тинберген и другие специалисты по поведению животных обнаружили, что в некоторых ситуациях у животного могут возникнуть два несовместимых друг с другом противоположных импульса, две тенденции, например: 1-я — напасть на противника; 2-я — бежать от него. Эти вступающие между собой в конфликт импульсы порождают напряженность, могущую выразиться в поведении, которое на первый взгляд кажется совершенно несоответствующим данной ситуации. Такое поведение называется компенсаторной деятельностью. Иногда при встречах с гориллами мне было совершенно ясно, что животное колеблется между желанием бежать от меня и подойти поближе — из любопытства или для того, чтобы меня прогнать. Если эти противоположные импульсы были равной силы, так что подавляли друг друга, животное не двигалось вперед и не отступало, а замирало на месте. Но очень часто гориллы проявляли два таких типа поведения, которые, казалось, никак не соответствовали данной ситуации и были совершенно неуместны: одни начинали быстро и энергично есть, другие принимались яростно чесаться. Оба вида поведения, несомненно, были эмоциональной разрядкой, уменьшавшей в животном чувство напряженности. Человек в момент нерешительности или неуверенности в себе тоже обычно начинает есть или пить и очень часто чешет волосы на затылке. Все эти действия легко понять тому, кто наблюдал за человекообразными обезьянами.

По крайней мере раз в неделю я ходил к утесу Бишитси, в двух милях к северу, посмотреть, не проходили ли гориллы в этой части леса. Я шел по плотно утоптанным буйволами тропинкам, которые вились по зарослям, то неожиданно делая поворот, то изгибаясь в обход какого-нибудь оврага. Некоторые из этих «лесных шоссе», утрамбованных бесчисленными копытами, в точности следовали контурам горных склонов… Хотя большая часть троп, казалось, переплеталась и извивалась совершенно бесцельно, животные все время ими пользовались. Кто знает, может быть, это были традиционные дороги, по которым ходили многие их поколения. Однажды мы со сторожем проложили узкую дорожку к Битшитси напрямик, через заросли лобелии и поля крапивы. Скоро нашу новую дорожку нашли буйволы, по ней стали ходить леопарды, а затем ею начали пользоваться во время обходов и парковые сторожа. Так создалась новая лесная тропа, и я гадал, сохранится ли она, будут ли ходить по ней звери и в дальнейшем.

Вокруг Бишитси пологие холмы, и гулять там очень приятно. Там нет кусающихся насекомых — москитов, мошки, муравьев; там не встречаются змеи и другие пресмыкающиеся, за исключением двух видов хамелеонов; ничто не понуждает ускорять шаг, ничто не мешает сесть и спокойно отдохнуть. Совершенство этих мест портит только жгучая крапива. Я нигде не видел такой буйной крапивы. В тех местах, где почва не заболочена, где не нависают густые ветви деревьев, а местность довольно ровная, крапива растет густыми зарослями, от шести до восьми футов высотой, и занимает целые акры. На вид это ничем не примечательное растение, с тощими стеблями и листьями, усеянными мельчайшими белыми ворсинками, но стоит их тронуть, и кожа начинает гореть огнем. После того как я прошел по зарослям крапивы, ноги покраснели и вспухли, красные пятна и волдыри покрыли лицо и руки. И все же растение, от которого на моей коже, защищенной двумя слоями одежды, появлялись ожоги, нисколько не досаждало гориллам. Они проходили сквозь заросли крапивы без малейшего колебания, употребляли ее при постройке гнезд, ели листья и стебли, вертели в руках и жевали покрытую ворсинками часть растения, видимо, без малейшего для себя вреда. Хотел бы я знать их секрет!

Туманный день в Кабаре

На утесе Бишитси есть сучковатое, искривленное дерево; одна ветка простирается прямо над краем обрыва. Я любил сидеть на ней, на мягкой подушке из мха, блуждая взором по лесу, расстилавшемуся далеко внизу. Часто ветер приносил с севера облака, и они сталкивались с утесом. Обрывки белого тумана разлетались вокруг меня, как пена прибоя. Однажды две белки гонялись друг за другом на соседнем дереве. Они носились вокруг ствола, и их золотистые бока и серые спинки мелькали, как молния. Белочки промчались по земле и, совершенно не замечая меня, взлетели на сук, на котором я сидел. Одна белка прыгнула прямо на носок моего башмака и оглянулась на свою товарку, а та, замерев, уставилась на меня блестящими черными глазками. Затем она обратилась в бегство, за ней ускакала и другая.

Сидя на суку, я слушал любовную песню оливкового голубя. Это приземистая птица с синевато-серым оперением, покрытой белыми пятнышками грудкой и желтым клювом. Оливковые голуби пугливы — они тихо сидели в густой листве деревьев и вдруг взлетали, так громко хлопая крыльями, что я вздрагивал. Крик токующей птицы можно описать как звонкое «бруууууу», звучащее все пронзительнее, а затем несколько воркующих, низких «бруууу-ооо». После этого птица взвивалась высоко в воздух и плавно скользила вниз, изогнув крылья, распустив хвост, издавая странные звуки, похожие на рев осла. В промежутке между 19 ноября и 27 апреля я нашел шесть гнезд этого голубя. Гнезда эти — непрочные сооружения из нескольких хворостинок, сложенных в развилке дерева, футах в двадцати от земли. В каждом гнезде было по одному белому яйцу или по неоперившемуся птенцу, покрытому бледно-желтым пухом.

Другая тропинка, по которой мы с Кей часто ходили, приводила нас к лугу Рукуми. Мы любили время от времени выходить из леса, чтобы поглядеть на обширные пространства травянистых зарослей. Часто целью наших походов была аппетитная ежевика, вызревающая на лугу круглый год. Иногда мы брали с собой какую-нибудь посуду и набирали по нескольку кварт этой ягоды. Из нее Кей делала сироп для оладий, пекла пироги и лепешки. А иной раз мы просто ходили от полянки к полянке, собирали и ели свежую спелую ягоду, особенно вкусную после извечных консервов. Гориллы были тоже не прочь полакомиться: однажды на краю луга я увидел самца с серебристой спиной, который не спеша срывал ягоды и отправлял их себе в рот.

Часто, когда я уходил на поиски горилл, Кей оставалась в Кабаре, шила, стряпала, занималась хозяйством. Кроме того, она ведала всей корреспонденцией экспедиции. Вот ее описание обычного дня:

«Стоя на горке у нашего домика, я смотрела, как Джордж пересекает луг, останавливается, машет мне рукой и исчезает среди деревьев. Тогда я шла обратно домой, садилась на стул у печки, наливала себе чашку кофе и обдумывала дела. Мой день уходил на то, чтобы следить за деятельностью Андреа и печки. Оба они предпочитали лениво дымить. Выпив кофе, я звала Андреа и пыталась привести его в деятельное состояние. Ему полагалось каждый день рубить дрова. Но он не любил ходить один в холодный, мокрый лес и радовался любой отсрочке, например необходимости вырыть еще одну помойную яму или зарезать и выпотрошить курицу, которую я потом весь день варила на слабом огне, чтобы она стала помягче. Если небо обещало ясную погоду в течение ближайших часов, а бочки были полны дождевой водой, затевалась стирка белья. Вода в бочках была нестерпимо холодной, и я вливала в корыто чайник кипятку, главным образом с психологической целью. Какая бы ни была стирка, большая или маленькая, она занимала у Андреа часа полтора. Иногда нужно было выстирать брюки, рубашку и три пары носков; иногда белья бывало раза в три-четыре больше — все равно! Каждый предмет старательно намыливался и терся, при этом мыло истреблялось в таких количествах, что наконец пришлось выдавать его по норме. Сперва Андреа никак не мог понять, как употреблять прищепки для белья, и я сама развешивала выстиранные вещи. Это заставляло его немножко поторапливаться. Думаю, что он тайком практиковался с прищепками, и когда однажды мне надоело ждать очередной порции белья и я пошла прогуляться, то, вернувшись, увидела, что он сам все развесил, правда, довольно неумело, прихватив каждый предмет несколькими прищепками».