Я иду искать... Книга первая. Воля павших - Олег Верещагин

— Пусть бегут, куда ноги несут, — насмешливо бросил Гоймир. И добавил: — А со Сцыпиным глаз да глаз. На крысу он кажет. Такие хороши, пока за горло их давишь, а отворотишься — свое борони… Как бы не он по паскудству орлов заборных нанял.

— Вот и мне не кажется он, — поддержал Брячислав, поправляя головную повязку. — Глаза б не глядели, дед.

— Гривны карман не оттянут, а с пустым тоска, — ответил внуку старик.

— Ярмарка на носу, там бы и купили, — упрямился Брячислав, но ясно было, что сделает, как скажет дед. Они зарысили дальше по тропе — плечо в плечо, колено в колено, почти одинаково рослые, только Брячислав — стройный и гибкий, как тополек, а Семик — кряжистый, узловатый, будто оживший дуб…

Аркашка встретил гостей, как положено, — у самых ворот, сам отвалил их, припер камнем, лучась улыбкой так, что во дворе стало светлее.

— Гости, гости-то какие! — излишне суетливо шустрил он, частя на лесном наречии. — Жена, собирай на стол, да что получше — проголодались, небось, с дороги? — и заглядывал в глаза горцам, неспешно шагавшим по убитой до каменной твердости земле, словно воочию хотел убедиться, что они всем довольны.

— Что ты метелкой мечешься? — удивился Семик, уже усаживаясь за стол — широкий, крепок сбитый из прочных досок. Брячислав устроился у окна, подпер спиной раму, подмигнул старшей дочке Аркашки, которая вдруг побледнела и выскочила из горницы. — Ты вот что говори нам…

Двери распахнулись, с треском ударив по стене, от тяжелого пинка. Внутрь полезли, склонив винтовки со штыками наперевес, горные стрелки с тупо-злобными лицами, многочисленные и молчаливые.

— Хватайтя их! — завопил Аркашка, предусмотрительно, словно на пружинах, отскакивая к другому концу стола. — Хватайтя!

— Дед, засада! — крикнул Брячко, прянув вперед от окна.

— Чтоб впослед у тебя упыри гостили, переворотень! — выхваченный стариком короткий широкий нож полетел в Аркашку, но тот успел в страхе присесть, и нож со стуком вонзился в стену, глубоко расколов бревно. Второй — угодил в ощеренный рот одного из стрелков. — А! Кровь Перунова! Брячко, в окно! Беги, внучек!

Брячислав, мгновенно подхватив из угла скамью, высадил раму и метнулся следом. Семик, ударом ноги перевернув стол между собой и нападающими, выхватил меч и камас…

…Брячислав упал на руки с перекатом — сразу оказался на ногах. И так же сразу ему стало ясно, что уйти не удалось — расплывчатые, серые фигуры, похожие на Map, надвигались со всех сторон.

— Не кричала сей день моя Желя, — пробормотал мальчишка и, бросив послушное, тренированное тело в воздух, с маху ахнул не успевшего и вскрикнуть стрелка, что оказался ближе остальных, в грудь обеими ногами. — То тебе! А то — тебе! — приземляясь, он обеими руками опустил меч на плечо подскочившего сбоку, раскроив его до середины груди.

— Бейте его прикладом в морду! — визгливо и истошно заорали сзади.

Повернуться Брячко не успел — стало ОЧЕНЬ светло, как не бывает даже днем, а потом — ОЧЕНЬ темно, как не бывает даже ночью…

…Старого горца пытались первые секунды взять живым. Двое поплатились за это руками, один лишился головы, двое были проколоты, а двое — порублены насмерть. Семик не пытался выскочить за внуком в окно — бесполезно это было, в саду слышались крики и свирепая возня.

В юности он был ловчей и подвижней, но силу и выносливость сохранил и сейчас. Отбиться Семик не надеялся — скорей уж, просто хотел прихватить за кромку побольше врагов.

Его закололи штыками сразу в грудь и спину, навалившись толпой спереди и через окно. И долго потом били и кромсали безжизненное тело…

…Ледяной поток обжег лицо. Вспышкой боли разорвало разбитый затылок. Голоса. Смех. Солнечный свет, видный сквозь веки.

Брячко открыл глаза.

Первое, что он увидел — грубо сваренный из черных стальных прутьев крест, перечеркнувший высокую белизну неба.

Увидел и понял — это — ДЛЯ НЕГО.

— Очнулся! Очнулся! — завопил кто-то с такой Радостью, словно очнулся лежавший при смерти родич или дорогой друг. Вот только радость эта была злая. — Очнулся, падла горская! Очнулся, козел сраный!

Удар под ребра почти не ощутился сквозь нахлынувшие тоску и ужас, которые разом переполнили все существо Брячко. Как во сне, он увидел стрелков, выстроившихся полукругом, отсекавшим от креста молчаливую людскую толпу, хангаров-выжлоков, сидевших в седлах у границ этой толпы — и данванов. Трое огромных существ в угловатой броне, в шлемах с матовыми забралами, широко расставив ноги, замерли совсем рядом. Какое-то существо носилось кругами и вопило — Брячислав не сразу узнал Аркашку. Именно он, визжа от удовольствия, с почти безумным лицом бегал вокруг, истерично хохотал, осыпал мальчишку пинками и ругательствами.

Брячислав разлепил мокрые губы:

— Боишься, — сказал он жестко. Словно не он лежал тут, связанный по рукам и ногам, а этот плюгавенький мужичонка.

— Чо-о-о-о?!?! — завизжал тот.

Но Брячислав лишь повторил:

— Боишься, — и перестал его замечать.

Несколько хангаров наваливали у подножья креста дрова и хворост. Один из данванов начал говорить тем правильным, мощным и бездушным голосом, который так пугал всех, кому приходилось слышать данвана:

— Благодаря бдительности одного из жителей вашей веси сегодня вечером были схвачены и обезврежены двое горских бандитов-дикарей. Проявившему бдительность жителю будет выплачено денежное вознаграждение…

— Иуда! — крикнул кто-то в толпе.

Данван оборвал речь. Другой — с черными наплечниками — монотонно крикнул:

— Кто сказал?!

Люди враждебно молчали. Данван не стал продолжать — только добавил:

— Вам предъявляются на опознание захваченные. Если кто-то что-то может о них сказать — говорите.

Двое хангаров вздернули Брячислава за руки и волоком потащили мимо людей, стоящих за спинами горных стрелков. Боли в вывернутых руках мальчик не ощутил — навстречу ему за ноги тащили труп его деда. Седая голова Семика билась о комья земли и камни. Руки старого рубаки были отсечены выше кистей — из них не удалось вырвать оружие…

Мертвец и живой поравнялись.

«А помнишь ли, дед, спросил я одно у тебя — что живет в Мире человек? Для чего? И ты в ответ говорил — затем, чтоб бороться… А как стать, если нету сил, спросил я? Тогда не человек он, отвечал ты. Так я еще попробую бороться. Благо тебе. А перевидимся мы раньше, чем ты говорил…»

Мужчины в толпе смотрели себе под ноги. Женщины откровенно плакали, прижимая к себе испуганно притихших детей. Подростки стояли угрюмые. Старики и старухи крестили Брячислава.

— Ты прости нас, сыночек…

— Сила солому ломит…

— Прости за того предателя…

— Господи, спаси и сохрани…

Брячко слушал все это равнодушно. Ничего он не имел против этих людей. Разве что чуть презирал их за скотскую покорность, за слепую веру… и жалел их за то же. И все. Их жалость, их восхищение, не были ему нужны. Он готовился к своему последнему бою.

Страх ушел, растаял, хотя сейчас, как никогда отчетливо, мальчишка представлял свою судьбу. Жестокость врагов в нем тоже не вызывала отвращения или злобы сама по себе. Он и его соотечественники были тоже жестоки, и в сказках старших о днях взмятения была захватывающая дух жуть расправ над врагом. Остались тоска, решимость и холодная злость к предателю, который принимал их в своем доме, за столом — и там же выдал. Потому он не сказал ни слова, даже когда военный священник, прибывший со стрелками, спросил его, не хочет ли он исповедаться?

Заскрипели блоки, и крест наклонился, зачеркивая небо, свет, остатки надежды. Умело удерживая мальчишку, хангары прикрутили его, и с тем же зловещим скрипом крест поднялся вновь.

— Есть ли у тебя последнее желание? — спросил данван в черных наплечниках. — Ну, скажи, чтобы мы все подох…

— А поверните-ка крест. Я скажу — как.

Слова были настолько неожиданны, что данван дернул головой и умолк, безлико глядя вверх, на распятого пленного. Потом махнул рукой хангарам, и крест начал поворачиваться.

— Довольно.

Отсюда, с высоты, Брячислав видел сосновый лес, поднимающийся к бледному небу, а там, за этим лесом, различал он в прозрачном предутреннем воздухе вересковые пустоши, за которыми лежало море. Вдали собирались, взбухая штормом, черные тучи, и море уже, наверное, с грохотом билось о скалы, и вереск гремел на пустошах, как жесть, и клочья пены неслись по воздуху… Кочи возвращались к причалам, и кто-нибудь из его, Брячко, друзей, пел, задыхаясь холодным соленым ветром:

Эй! Холодное море,Глубокое море, суровое море —Э-гей!

Все это было, все это существовало, и все это будет продолжать жить, даже если оставит Мир он, Брячислав из племени Рыси! Не разорвать великую цепь-Верью. И море, и вереск, и сосны, и торфяные болота, и высокое бледное небо, и песни, и былины… А тогда — какой смысл бояться одного мига, пусть и сколь угодно мучительного?