Мыслить как Толстой и Витгенштейн. Искусство, эмоции и выражение - Генри Пикфорд

class="a">[247]. Приписывать предмету «зеленость» – значит приписывать ему свойство при подходящих условиях представляться обычному человеку внешне зеленым[248]. Точно так же приписывать чьему-либо поступку жестокость – значит приписывать этому поступку свойство при подходящих условиях вызывать у обычного человека реакцию неодобрения поступка с точки зрения морали («это жестоко») и морально-эмоциональную реакцию: восприятие жестокого поступка располагает наблюдателя испытывать негодование или возмущение по отношению к агенту и сострадание или сочувствие к жертве такого поступка. Как пишет Д. Уиггинс, «мы постигаем смысл [ценностного предиката], обретая чувствительность, все аспекты которой определенным образом реагируют на некие конкретные качества того, что они замечают в любом данном действии, человеке или ситуации» [Wiggins 1990: 74][249].

Эта внутренне-реалистическая картина оценочных свойств, по аналогии с вторичными качествами, допускает возможность ошибки и заблуждения (что-то выглядит зеленым, но на самом деле таковым не является [из-за нестандартного освещения]; что-то кажется жестоким, но на самом деле таковым не является [это игра]) и поэтому включает условие правильности. Подобно тому как цвета демонстрируют некоторую степень независимости от субъективных реакций (эта степень допускает ошибку или незнание, но независимость от восприятия не так абсолютна, как в случае первичных качеств), так и оценочные свойства демонстрируют некоторую степень независимости: оценивая поступок как жестокий или добрый, можно ошибиться. Условие правильности задается в определении цветов путем разъяснения, что должно входить в «стандартные условия» (например, отсутствие источников света с цветными фильтрами) и в понятие «обычных людей» (например, отсутствие дальтонизма)[250].

Постановка условия правильности приводит к тому, что в рассмотрение каузального отношения «реакция – возбудитель» включается нормативное отношение: ценности не просто побуждают нас по ходу дела реагировать посредством нравственных чувств, но должны в обязательном порядке вызывать эти реакции. Таким образом, на этом этапе возникает первое расхождение с восприятием цветов: цвет может пониматься как предрасположенность вызывать определенные субъективные переживания без какого-либо существенного нормативного отношения. Так, Макдауэлл пишет: «Это расхождение… в том, что добродетель (к примеру) понимается не просто как нечто вызывающее определенное “отношение к себе” (как цвет – это просто нечто вызывающее соответствующие ощущения), но скорее как нечто заслуживающее его» [McDowell 1998: 143].

С этой точки зрения нравственное восприятие ситуации добродетельным человеком предусматривает анализ или оценку ситуации и, следовательно, является когнитивным состоянием – состоянием, включающим интенциональный объект (в данном случае оценочные свойства рассматриваемой ситуации), который представляется нравственно значимым[251]. Кроме того, в нашей повседневной нравственной практике мы часто расходимся друг с другом в своих нравственных оценках поступков, личностей и ситуаций (реальных или литературных) и приводим доводы и контраргументы, оправдывающие нашу нравственно-эмоциональную реакцию. Мы пытаемся заставить друг друга «видеть вещи именно так», воспринимать нравственную значимость ситуации так же, как мы. Общепринято полагать, что нашу нравственную отзывчивость можно натренировать, усовершенствовать, расширить посредством образования, искусства, путешествий и т. д. По мере взросления мы начинаем понимать тончайшие различия между, например, чувством вины, стыдом, сожалением и раскаянием. Макдауэлл заключает, что эти повседневные практики и обыденные убеждения приобщают нас к реальности ценностей – не как первичных природных качеств, а скорее как «второй природы», того, что Гегель называл Sittli-chkeit: культурных норм, ценностей, оправдывающих причины и практики, составляющие «объективный идеальный» мир для тех, кто в этом мире живет [McDowell 1998: 196–197][252]. И конечно же, второе расхождение с восприятием состоит в том, что нравственные реакции демонстрируют мотивационный интернализм, так как они, по крайней мере диспозиционно, внутренне мотивируют: оценивать или «видеть» поступок как жестокий – значит получить стимул к нравственному осуждению поступка и к сочувствию, и человеку, против которого этот поступок был направлен[253].

3. Отметим, что эта концепция нравственных эмоций как единства когнитивного, конативного и аффективного измерений и связанная с ней теория чувствительности уже отвечает двум толстовским условиям адекватности, которые мы определили в начале главы 6. С этой точки зрения нравственные эмоции онтологически имеют интенциональное отношение к оценочным, определяющимся реакцией свойствам, которые они выявляют, и, следовательно, они удовлетворяют условию правильности или оправданности. А поскольку теория чувствительности постигает осознание нравственно значимых качеств ситуации по аналогии с восприятием, эпистемологически это осознание непосредственно и неинференциально, так как оно обеспечивает непосредственное, подверженное ошибкам знание без инференциального обоснования. Добродетельный человек воспринимает поведение другого как грубое или как жестокое; он не делает логических выводов, но сразу же схватывает нравственно значимые качества[254].

Эпистемологическая аналогия с восприятием включает в себя еще один аспект, выходящий за рамки непосредственного, неинференциального знания: эмоциональная чувствительность, как и острота восприятия, может быть усовершенствована как навык посредством тренировки и привычки. Многие философы различают пропозициональное знание (или «знание, что…») и непропозициональное знание, проявляющееся в навыках и способностях (или «знание, как…»). Например, шахматный гроссмейстер «видит» следующий ход в игре, даже если не может сформулировать свое видение как пропозиционально артикулированное убеждение или правило. Уровень восприятия выражает себя невербально – это «знание, как…», умение или способность: человек начинает «видеть», что следует делать. Точно так же привыкание к какой-либо практике можно рассматривать как приобретение навыка или способности; как отмечает Макдауэлл, «если человек не может сформулировать то, что он узнал, осваивая практику, к примеру, применения понятия, естественно сказать, что он что-то “увидел”» [McDowell 1998: 72–73].

Аналогия с навыками предполагает аналогичную линию рассуждений относительно перцептуальности нравственных эмоций: владение нравственной чувствительностью одновременно позволяет человеку видеть, что нужно делать, и побуждает его к этому действию. Высоконравственный человек – это человек, чьи нравственно-эмоциональные реакции «правильным» образом настроены на ситуацию, так что он действует правильно с нравственной точки зрения. Так, добрый человек видит, что от него требуется в данной конкретной ситуации, и обладает мотивацией поступить именно так без эксплицитных размышлений о кодексах, нормах или правилах.

Неотъемлемой частью такого объяснения нравственных эмоций должно быть положение о том, что отношение человека к этическим ситуациям зависит не от универсальных объективных правил, а от его нравственного воспитания, проходившего в виде процесса привыкания. Как пишет Макдауэлл, «в процессе нравственного воспитания человек учится не вести себя в соответствии с правилами этикета, а видеть ситуации в особом свете, как руководства к действию» [McDowell 1998: 85].

Этот особый способ видения, свойственный высоконравственному человеку, больше напоминает навык, чем набор убеждений. Обладать этим навыком – чувствительностью, присущей высокой нравственности, – значит обладать одновременно способностью видеть, что нужно делать, и мотивацией делать именно это[255]. Человека можно обучить восприимчивости к фонемам родного языка или к тонкой мимике, выражающей удивление, страх или изумление – точно так же и высоконравственный человек привычен к восприятию подлежащих оценке