Верность - Адриан Романовский

Выпрыгнув на пристань, Нифонтов остро почувствовал обиду: его вежливо прогнали с корабля, дав понять, что в таком старшем офицере не нуждаются. Правда, пока только на два дня, но кто знает? Может быть, там уже решают, не прогнать ли его совсем? Что он тогда будет делать? Ведь у него здесь семья!..

Придется ежедневно наведываться в конторы пароходных компаний и вместе с другими безработными моряками терпеливо ждать появления менеджера. А дождавшись, выслушивать: «No news to day! No news, gentlemen’s!»[38] После этого нерадостного сообщения уныло брести домой, мучительно соображая, у кого можно ещё занять несколько долларов. Дома его будет попрекать жена. И наконец заставит его пойти к старику Гроссе и униженно просить отправки во Владивосток палубным пассажиром какого-нибудь захудалого парохода. А во Владивостоке что? И от ворон отстал, и к павам, не приехал…

— Ах, Николай Петрович! Как я рада! Как я вас удачно встретила! Вы домой?

Перед ним стояла Воробьева, приветливо улыбаясь.

— Домой, Нина Антоновна. Командир собрался встречать тайфун, а меня прогнал отдыхать.

— Это после бессонной ночи? Как это великодушно с его стороны! — Она засмеялась, но вдруг с тревогой взглянула на Нифонтова. — Вы как будто сердитесь, Николай Петрович. Чем я вам не угодила? Что, не нужно смеяться? У вас всё благополучно? Как там Михаил Иванович?

— Вы… самое… Можете быть совершенно спокойны, Нина Антоновна. Ваш Миша жив, здоров и прекрасно себя чувствует.

— Как я рада! Как я рада! Я так за вас всех беспокоилась. Значит, всё отлично?

— Значит, и вы знали, Нина Антоновна?

— О, Николай Петрович! Если б только я! Весь город знал. Ведь это секрет полишинеля! — Она подала ему руку и быстро пошла к Нанкин-роуд.

«Странные существа эти женщины!» — подумал Нифонтов, шлепая по лужам.

А в это время на борту «Адмирала Завойко» Клюсс говорил комиссару:

— К Нифонтову вы относитесь пристрастно, Бронислав Казимирович. Для вас будет новостью, что несколько дней назад он сообщил мне о попытке Хрептовича и Крашенинникова втянуть и его в заговор.

— Признаюсь, я от него этого не ожидал. Почему вы мне раньше не сказали?

— Потому что я в заговор не особенно верил. Ждал подтверждения.

После небольшой паузы Клюсс продолжал:

— Денег у нас мало. Надо перейти в такое место, где можно стоять бесплатно на своих якорях.

— В Вузунг?

— Нет, к Кианг-Нанскому арсеналу. Где мы до этого стояли.

— Но там на нас легче напасть.

— Совсем не легче, Бронислав Казимирович: там мы можем стрелять сколько угодно. Стрельбой там никого не удивишь — каждую ночь стреляют по контрабандистам. Да и с китайцами легче договориться об аресте шайки Хрептовича. А здесь они под защитой консульского корпуса. Гроссе будет уверять, что для ареста нет причин.

— Пожалуй, верно, Александр Иванович.

— И еще одно обстоятельство: будем около пароходов Добровольного флота. Они задержаны здесь за долги. Белогвардейцы готовы выкупить их, но деньги пока не удосужились перевести. А часть экипажей не хочет во Владивосток, пока там белые. Вот мы им и поможем. Станем рядом и будем негласно их охранять.

— Вы правы, Александр Иванович. Эту задачу ставит революция.

— Ну, я со своей беспартийной точки зрения проще считаю. Это долг каждого русского патриота, независимо от его политических воззрений. Даже недавние белогвардейцы стали это понимать. Лейтенант Ежов, например. Помните такого? Так вот, он считает, что мы должны до последнего патрона, до последнего человека защищать корабль от шайки Хрептовича. Так и сказал. А уж он ни с какой стороны не революционер.

— Это он Нифонтову сказал?

— Нифонтову.

— По-моему, Николай Петрович сейчас переживает моральный кризис… Итак, после тайфуна перейдем к арсеналу?

— Обязательно.

К вечеру портовый катер привез штормовое предупреждение: ночью ветер до 10 баллов, дождь и «ненормальный прилив», то есть наводнение. Подняли последнюю шлюпку, отпустили шампуньщика. В коридорах запахло кипящим машинным маслом: прогревали машину. Из труб всех стоявших на рейде военных кораблей валил густой дым: там тоже поднимали пары и прогревали машины. Когда стемнело, пошел проливной дождь.

Уже в четыре часа утра, собираясь на утреннюю вахту, штурман понял, что налетел сильный тайфун. На палубе шквальный ветер чуть не свалил его с ног. На мостике безотлучно дежурил командир. В дополнение к якорной цепи на бочку был подан прочный стальной трос. От ветра гремела деревянная обшивка мостика.

По темной вспененной реке неслись оторванные от причалов сампаны, плашкоуты, баржи, джонки. Ныряя в волнах и рассыпая из труб снопы искр, портовые и таможенные катера ловили дрейфующие суденышки и тащили их в безопасное место.

Когда рассвело, в бинокль стало видно, что прилив затопил тротуары Банда, ветер порвал трамвайные провода и опрокинул полицейские будки. К подъему флага он стих, но дождь усилился, барометр начал подниматься.

К полудню вода спала, оставив на Бэнде груды мусора и несколько полуразбитых шампунек. Паровые катера растаскивали сбитые в кучи сампаны и джонки. Некоторые из них уже отважно шли под парусами.

Тайфун прошел стороной, южнее Шанхая.

«Ханчжоу, наверно, изрядно досталось, — подумал штурман, ложась отдохнуть после обеда, — интересно бы там побывать».

На другой день утром «Адмирал Завойко» снялся с бочки, перешел на Кианг-Нанский рейд. Обменявшись «захождениями» с китайскими крейсерами, стал на оба якоря в уже знакомом месте, в кабельтове от парохода Добровольного флота «Эривань».

Торговые моряки пароходов Добровольного флота стали частыми гостями на «Адмирале Завойко». Им хотелось узнать настроения военных матросов, поделиться с ними сомнениями, вспомнить родной Владивосток, пожаловаться на свою судьбу. Клюсс и Павловский этому общению не препятствовали, надеялись, что оно поможет и гостям и хозяевам разобраться в создавшейся обстановке, понять, что долг каждого моряка — сохранить свое судно для законного русского правительства. Для гостей с пароходов всегда был открыт красный уголок, на столе лежали газеты «Шанхайская жизнь», английская «Шанхай Дэйли ньюс» и белоэмигрантская «Шанхайское новое время». Комиссар перестал бояться, что на экипаж посыльного судна в какой-то мере повлияет белоэмигрантская агитация. Прочитав в кают-компании очередной номер «Шанхайского нового времени», командир с улыбкой заметил:

— Лучший агитатор против белых — их же газета. Только глупец может поверить в те вымыслы и несбыточные надежды, которые расточает этот листок.

«Пусть читают, — думал комиссар. — Это вызовет споры, в которых правда неизбежно победит».

Сидя в красном уголке, он часто слушал эти споры, не вмешивался, отвечал лишь на вопросы, стремясь казаться предельно объективным.

Ему доставляло огромное удовольствие наблюдать, как кто-нибудь из завойкинцев критикует содержание номера «Шанхайского нового времени», как на лицах гостей сначала появляются недоверчивые улыбки, а затем интерес к тому, что они слышат от добровольного агитатора.

Кочегар Ходулин, машинисты Губанов и Никифоров, матрос Дойников любили эти встречи. Особенно радовал Павловского Ходулин. Он был в меру остроумен, обладал широкой эрудицией, сам был очевидцем переворота и бесчинств белогвардейцев, на своем горьком опыте знал, каково безработному русскому моряку за границей.

После неудавшегося налета шайки Хрептовича команда «Адмирала Завойко» остро почувствовала враждебность шанхайских русских, поняла, что друзей среди них искать нечего. По палубам и кубрикам промчался будто шквальный ветер из Забайкалья и просторов Амура. Заговорили о Советской России, о событиях на далекой приморской земле, о том, какая будет оказана им встреча в родном Владивостоке после изгнания белогвардейцев. Всё чаще и чаще можно было слышать слова «Ленин», «Советская власть», «Дальневосточная республика». Чувствовалось, что с этими понятиями люди связывают свою судьбу и решения основных жизненных вопросов.

На палубе у грот-мачты сидел в задумчивости кочегар Временщиков, рядом стоял фельдфебель Косов.

— Ты мне скажи, что тебя мучает? Что ты оставил в России? — допытывался Косов.

Временщиков молчал.

— Я серьезно спрашиваю. Расскажешь — легче станет. Не расскажешь — значит, ты мне не друг.

Был теплый осенний вечер. Солнце клонилось к закату. Скоро повестка, а за ней спуск флага. Косов присел на комингс машинного люка и стал гладить по спинке мунгоса, маленького, похожего на куницу юркого серого зверька из Индии. Его вчера продал за доллар какой-то матрос с большого английского парохода.