Заклинатель джиннов - Михаил Ахманов

– Имам аль гаиб, – промолвил Ахмет, соединив ладони перед грудью. – Вы говорить о нем, о посланнике Аллаха, который придет и воздаст по заслугам грешным и праведным. Не обижайся, хаким, ты мудр, но господин Сирадж мудрее в вашем споре. – Он посмотрел на меня с чуть заметной улыбкой. – Будут перемены, будут! Как же без перемен, если того пожелать Аллах? Как можно этому не верить?

– Вот тут мы с тобою малость не сходимся, – буркнул Глеб Кириллыч, предпочитавший не вдаваться в вопросы веры. – Лично мне кажется…

Я кашлянул, прервав его.

– Боюсь, мы позабыли о главном, о том, что этот пришелец из вашего романа – гуманоид. Такая посылка, Глеб Кириллыч, упрощает ситуацию, а ведь реальность может быть сложней. Представьте, что он не похож на человека ни обликом, ни разумом, ни способом коммуникации и видением мира – и что тогда? Люди для него – сгустки белковой субстанции, их физиология – загадка, психика – тайна за семью печатями… Он не имеет представлений о добре и зле, о любви и вере, о страхе и милосердии, и если даже он усвоит наш язык, большинство понятий останутся ему неясными. Сможет ли он разобраться с ними?

– Сможет, по воле Аллаха, – заметил Ахмет. – Хотя не думаю, мой господин, чтобы Он отправил к нам посланца, не отличающего воду от песка и доброе от злого.

– Чего на свете не бывает, – сказал Михалев. – Правда, в контексте своего романа я этот случай не рассматривал, однако… – Нахмурившись, он поднялся и начал расхаживать по комнате, касаясь то спинки кресла, то древнего телевизора, то нимф на каминной полке и бормоча под нос: а пуркуа бы и не па?… Затем, повернувшись ко мне, произнес: – Думаю, разница в облике и средствах общения не важна. Вот разум и видение мира… это, голубь мой, и в самом деле штука серьезная. И в чем, по-твоему, тут могут быть отличия?

– Ну например, пришелец разумен, но не осознает себя как личность. – Я посмотрел на Ахмета и добавил: – Иными словами, он не имеет души.

– Хмм… Нонсенс и нелепость! – Глеб Кириллыч хлопнул себя по объемистому чреву. – Всякий разум обладает индивидуальностью, привитой ему в процессе воспитания!

Всякое разумное существо, если не поминать про океан Соляриса, продукт общественный, знающий границу между «я» и «он»! Ты, мон шер, – он ткнул в меня пальцем, – можешь выстраивать любые логические небоскребы, но дело от этого не изменится. Осознание себя – свойство разума, его непременный атрибут! И по сей причине…

В это мгновение взор Михалева упал на столик с компьютером, и его глаза затуманились. Минуту-другую он пристально разглядывал свой пентюх, потом запрокинул голову и пробасил:

– А разум-то может быть искусственным! Артефакт, а не явление природы, нечто интеллектуальное, но электронное… Тут я сплоховал, а потому провозглашаю себе анафему! Подобное существо уникально, не рождается, не растет, не имеет общественных связей и может осознать свое «я» лишь при помощи особой личностной программы. Либо посредством контактов с людьми, что, на мой взгляд, эквивалентно процедуре воспитания… если хотите, очеловечивания и одухотворения. Так, и только так, друзья мои! Компроне ву?

Он победно уставился на нас с Ахметом, и я почувствовал, как на моей спине выплясывают твист холодные мурашки. Кто он, мой марсианин, мой Константин? Пожалуй, не синекожая личность с парой хоботов, а агрегат из стекла и металла, пластика и кремния наподобие Тришки, только побольше и поумней… Автоматический зонд, разумная машина, которую прислали к нам с Арктура или Кассиопеи, а может, с Магеллановых Облаков… Почему бы и нет? Под этим углом зрения была понятней легкость, с которой он соединился с Сетью, и те манипуляции, о коих я читал, – стрельба по Луне и прочий электронный полтергейст. Но вот его вопросы!… Они как были, так и остались странноватыми. Всякий искусственный разум нужно программировать – тем более универсальный интеллект межзвездного зонда, вступающий в контакты с иными мирами и культурами. Этот процесс, само собой, предполагает дефиницию понятий, которые можно рассматривать как базовые; что есть жизнь и разумное создание и что такое личность. Конструкторам с Кассиопеи это ясно, как и их коллегам с Арктура и Магеллановых Облаков… А что я вижу в результате их усилий? Живое существо – концепция непонятна… человек – концепция непонятна… личность – концепция непонятна… Может, к нам прибыл электронный идиот, с коим приключилась по дороге амнезия? Поток нейтрино, вспышка сверхновой, то да се… Прав Глеб Кириллыч – чего на свете не бывает!

Ахмет задумчиво потрогал шрам на левой щеке. Вид у него был сейчас не суровый, не грозный, а я бы сказал – растерянный, словно Захру украли под самым его носом и похититель растворился в воздухе.

– Существо без души – не божий посланник, – промолвил он, – Это джинн, сотворенный Аллахом из бездымного огня. Джинн обладает разумом и силой, но не душой, и мудрый человек способен его покорить. – Насупив брови, Ахмет посмотрел на Михалева. – Вы с Сираджем говорить о таком создании? О том, как вдохнуть в него душу?

– Вот именно, – ухмыльнулся Глеб Кириллыч. – Вдохнуть путем бесед и наставлений, ибо душу складывают мысли, а мысли выражаются словами… Впрочем, что ж это я! Все болтаю и болтаю, забыв об угощении и о хозяйском долге! О кофе, вафлях и халве!

Он упорхнул на кухню. Ахмет огладил лицо двумя ладонями, что-то пробормотал на арабском и тихо произнес:

– Вдохнуть душу путем бесед и наставлений… очеловечить словом джинна… Такое под силу лишь великий праведник! Что скажешь, Сирадж, мой господин? Возможно ли это?

– Скажу, что наш хозяин прав.

– Но хватит ли праведных слов? Даже тех, которые в Священной Книге?

– Там, – я показал на старый компьютер Михалева, – миллионы слов и миллионы книг на всех языках Земли. Есть праведные, есть не очень… Слов хватит, почтенный Ахмет, однако книги, речи и слова не так важны – важно, кто стоит за ними. Люди, что написали, сказали, пропели их, оставили нам свою мысль, а значит – душу, и этих душ, мне кажется, не меньше, чем различных слов. Можно поделиться с джинном… даже со многими джиннами, тоже живущими здесь. – Я встал, приблизился к компьютеру, коснулся монитора и невольно вздрогнул – голубоватая крошечная искра кольнула меня в палец.

– Это машина, – со строгим видом произнес Ахмет, – только машина, которую сделали люди, а не обитель джиннов и ифритов.

– Как знать! – Я посмотрел на часы, прищурился и повторил: – Как знать! Возможно, один из джиннов сейчас проснется и что-то скажет через минуту или две… Давайте подождем.

Какое-то яростное бесшабашное веселье вдруг охватило меня, сметая недоумения и страхи, – может, ром ударил в голову, может, Ахмет меня вдохновил, а может, взыграла татарская кровь, дикая, от прадеда-крымчака. В этот момент ожидания чуда я словно выпал из земной реальности, забыв обо всем на свете – про любовь и долг, про НИИКа и Вил Абрамыча, про друзей, научную карьеру, заокеанскую тайну и моих хрумков; я даже не вспоминал о Захре и – что было совсем непростительно – о Белладонне. Я был сейчас подобен Аладдину; волшебная лампа сверкала в моих руках, теплый металл грел кожу, и над отверстием светильника уже показался легкий дымок.