Однажды в Октябре – 1 - Александр Михайловский

— Товарищ Троцкий, вы занимаете достаточно ответственный и важный пост. Вы избраны десять дней назад председателем Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. У миллионного города очень много проблем. В частности, хлеба по карточкам выдается уже меньше фунта на человека, сахар, который положено выдавать по два фунта в месяц, люди не получают вообще. Половина детей Петрограда не имеет возможности получить молоко, фрукты, которых по идее сейчас должны продавать на каждом углу, продаются редко, и по цене чуть ли не по рублю за штуку. За хлебом, сахаром и табаком жители Петрограда, в основном жены и дети пролетариев, стоят часами в очередях, часто под пронизывающим осенним дождем.

А электричество? На электростанциях кончается уголь, и город скоро останется без света. Есть вопросы с водопроводом и канализацией… Вот где для вас прорва работы! Покажите, что вы можете успешно с ней справляться, тогда можно будет и подумать о достойной для вас должности в советском правительстве…

Во время этой, довольно длинной речи Сталина, Троцкий стоял неподвижно, с кривой ухмылкой на лице. Лишь когда Иосиф Виссарионович упомянул проблемы с водопроводом и канализацией, лицо его дернулось в нервном тике. Троцкий не мог никак понять — говорит ли Сталин всерьез, или над ним издевается. И лишь последняя фраза поставила все точки над «и». «Лев Революции» опять взорвался.

— Вы предлагаете мне кормить всю эту прорву бездельников? Да, пусть они поголодают! Только это еще не голод… Вот когда матери начнут есть своих детей, тогда можно будет сказать: «Мы голодаем».

Услышав это, я вздрогнула. Я вспомнила, что примерно такие же слова сказал Троцкий и в нашей истории. Только там речь шла о голодающих москвичах…

Сталин, услышав откровения Троцкого, потемнел лицом. Глаза сощурились, а руки сжались в кулаки. За спиной я услышала двойной щелчок взводимого затвора. Мне стало ясно, что компанеро Рамон Меркадер может и не получить звание Героя Советского Союза. Потому, что старший лейтенант Бесоев пристрелит Троцкого сейчас, прямо на лестнице Смольного. Или это сделает рядовой Шварц из своего «Печенега». Да и моя рука непроизвольно потянула ПСМ из кармана кожанки.

Похоже, увидев наши взгляды, Троцкий догадался о том, что сболтнул лишнего, и что сейчас с ним может произойти. Забыв про болтающуюся на поясе желтую кожаную кобуру с браунингом, он вздрогнул, отпрянул, и, пробормотав себе под нос какое-то ругательство на немецком или идише — я толком не расслышала — резво сорвался с места и, сломя голову, зигзагами, помчался вверх по лестнице.

— Жаловаться побежал, — ухмыльнулся Сталин. — только вряд ли кто ему сейчас поможет. Найдутся, конечно, сочувствующие, но так уж у этой братии устроено, что спасать от неприятностей своих они бросаются лишь тогда, когда они ничем не рискуют. А вот если надо за «други своя» шкурой рискнуть, то все эти «большевики-скороспелки» тут же разбегаются, как тараканы.

— Товарищ Сталин, — спокойно произнес старший лейтенант Бесоев, убирая АПС в кобуру, — а ведь нам, хошь не хошь, а все равно придется избавляться от этих… Ну, для которых Россия — лишь охапка хвороста, брошенная в костер мировой революции. И чем раньше, тем лучше.

— Вы о Троцких или Бронштейнах? — спросил Сталин. Если о Троцких, то с подобными мы цацкаться не будем. А если о Бронштейнах… Не скрою, что в нашей партии немало выходцев из «черты оседлости». В еврейском народе есть многие неплохие качества: работоспособность, спаянность, политическую активность. У них активность выше средней, безусловно. Поэтому, есть среди них очень горячие в одну сторону, и очень горячие в другую. Немало среди них и настоящих товарищей, — вздохнул Сталин, — И в основном это выходцы из еврейской бедноты. А папенька Лейбы Бронштейна, к примеру, зерном спекулировал, миллионами ворочал.

Пойдемте, товарищи, нам еще надо найти тех, кого мы внесли в список будущих наркомов. У нас впереди слишком мало времени, и слишком много работы…

13 октября (30 сентября) 1917 года, 20:35, Суворовский проспект, дом 48

Сталин со своими спутниками направился в Смольный, а мы с Лениным остались в квартире на Суворовском, уже ставшей нам пусть и временным, но родным домом. На войне всегда так, случайный дом, землянка, палатка, на какое-то время становятся для бойца родным домом. А у нас сейчас как раз идет война, война за будущее страны.

Я прислушался, за стеной работает радиостанция, и радист вызывает какого-то «Седьмого», в комнате напротив — столовой, наши бойцы бойко звенят посудой. По распорядку дня сейчас ужин. Неожиданно я почувствовал, как у меня в животе заурчало. Почему-то, вспомнилось, коронное из Василия Алибабаевича: «А в тюрьме сейчас ужин — макароны!». Ведь за весь сегодняшний день я так и не успел поесть по-человечески, если не считать перехваченный на лету стакан чая и пару галет из сухпая. Похоже, что Ильич чувствовал себя примерно так же. Он стал принюхиваться с запахам, доносившимся из столовой, а потом сглотнул слюну.

— Владимир Ильич, — сказал я, — а не откушать ли нам того, что Бог послал?

— Не возражаю, Александр Васильевич, — улыбнулся Ленин, — я со вчерашнего дня ничего не ел. Ваши люди вытащили меня из дома, когда как раз я собирался позавтракать.

Я вздохнул, — Знаете, Владимир Ильич, а ведь гастрит и язва желудка, это одна из двух пар профессиональных болезней политиков и журналистов, происходящая из двух причин, неправильного и нерегулярного питания и нервотрепки.

— И какая же вторая пара таких болезней? — спросил Ильич, вставая.

— Инфаркт и инсульт, — ответил я, — Но к сегодняшнему ужину, товарищ Ленин, это отношения не имеет.

Ильич нетерпеливо кивнул, признавая мою правоту, и мы дружно отправились в столовую.

Появление живого Ленина, пусть и немного в неклассическом имидже, вызвало там шок и трепет. Куда там Бушу-младшему. «Жору Кустова» наши морпехи и спецназовцы, люди, понюхавшие пороху, побывавшие там, где нормальному человеку лучше бы и не бывать, послали бы так далеко, что он сразу же перестал бы путать Австрию с Австралией. Зато в присутствии Владимира Ильича они притихли, как нашкодившие пацаны при виде грозной воспитательницы. Еще бы — к ним в комнату запросто заходит человек, которому в каждом городе стояли, да и сейчас много где еще стоят, памятники, чье имя носят улицы и города. Ленин! Сам!! Можно руками потрогать!!!

Дабы немедленно прекратить смущение умов, и дать возможность нам поужинать, я громко поинтересовался у дежурного по кухне Германа Курбатова — будут ли нас сегодня кормить. Буквально через несколько секунд перед нами на столе очутились две глиняные миски, полные макаронами с армейской тушенкой, ложки и по куску хлеба. Мы с Владимиром Ильичом принялись трапезничать.

Умяв макароны, я налил себе из большого медного чайника крепкого чая, и не спеша стал отхлебывать его мелкими глотками из фаянсовой кружки с улыбающимися ангелочками, нарисованными на ее боку.

Ленин, несмотря на голод, ел не спеша, аккуратно и тщательно пережевывая пищу. Время от времени он внимательно поглядывал на сидевших в столовой бойцов.

— Товарищи, — сказал он, — а вы что не едите? Или вы уже сыты?

— Мы уже поели, Владимир Ильич, — вразнобой ответили они, — Вот сейчас немного посидим, и займемся нашими повседневными делами, — а Герман Курбатов добавил, — ибо даже в Уставе сказано, что полчаса после приема пищи, боец должен находиться в неге и безделии. Вот товарищ капитан сказал, что завтра будет много работы…

— Да, кстати, Александр Васильевич, а какие у вас планы на завтра? — обратился ко мне Ленин, — чем вы намерены заняться?

Я пожал плечами, — Товарищ Ленин, сегодня мы вместе с вами взяли власть, а завтра ее уже надо будет защищать. И ведь вот что странно, Владимир Ильич — брать власть, а с ней и ответственность за судьбу России вообще никто не хотел, и правительство Керенского разлагалось заживо. А как только мы с вами решились на этот безумный, с точки зрения наших оппонентов поступок, так сразу появится куча желающих эту власть у нас отобрать…

Ленин задумчиво сказал, — А я ведь помню, как на I-м Всероссийском съезде Советов господин Церетели на трибуне витийствовал, дескать, в России нет сейчас политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место. Я не выдержал, и сказал: «Есть такая партия!». Как над нами тогда смеялись… А вот теперь не знаю, будут ли они снова смеяться, или начнут ставить нам подножки, и устраивать нам разные пакости. Эти люди разрушители, созидать они не могут…

— Да, этот Церетели уже успел наломать дров, — ответил я, — Это именно в составе руководства делегации Временного правительства признал автономию Украинской Центральной рады. При этом без согласования с правительством руководимая им делегация согласилась с предложениями Центральной рады и включила в состав автономии все юго-западные губернии России. Ох, как дорого нам потом это обошлось!