Мир пауков. Башня и Дельта - Колин Уилсон

Следом за тем Массиг отвел их на общую кухню. Там стоял плотный жар от большущей железной печи, куда постоянно подкладывали дрова. Овощей, судя по всему, здесь было в изобилии. Стояла и большая металлическая чаша со странного вида мясом. Найл не терял времени: ухватив жесткую краюху черного хлеба, он пристроился возле чашки зеленого отчего-то супа, зачерпнув его прямо из стоящего на печи котла. Вкус у пищи оказался куда приятнее, чем вид; да это, по сути, был целый букет вкусовых ощущений! Найл не удержался, сходил еще и за добавкой. Лежаки стояли в углу комнаты, и они ели, усевшись и прислонясь спиной к стене. Верзила, отдыхавший на соседнем лежаке, дружелюбно поглядел на Найла и посулил:

— Тощий ты какой. Мы тебя скоро откормим.

Эту коронную фразу Найлу приходилось выслушивать без малого весь день. Кстати, она была не просто шуткой, чтобы завязать разговор; люди говорили совершенно искренне. Еда у гужевых почиталась явно за предмет культа.

Пока ели, Найл втихомолку прислушивался к журчащему вокруг неторопливому разговору. Ему хотелось как следует вникнуть в мысли людей, обитающих в паучьем городе. Но вскоре это наскучило. Небогатые мысли у всех были заняты, по сути, одним и тем же — какими-то играми. Многие здесь увлекались выкладыванием резных деревянных палочек, другие без конца мусолили одну и ту же тему: предстоящее состязание между колесничими и сборщиками урожая — дня через два, — к которому приурочен еще и праздник с танцами. Порой у Найла возникало чувство, что он подключился к коллективному разуму муравьев. Вместе с тем, несмотря на явный недостаток смекалки, эти люди были очевидно добродушны и приветливы и, привыкнув к присутствию Найла и его близких, перестали относиться к ним как к чужакам; те будто бы влились в одно большое семейство. Привыкший всю жизнь рассчитывать лишь на себя да на близких, чувство коллективной общности Найл воспринял как нечто весьма приятное, вселяющее уют спокойной уверенности.

За едой Массиг поведал, как пал город Каззака. История вышла короткая. Через два дня после того, как Найл с отцом отправились к себе, не вернулись вечером муравьиные пастухи. Не возвратился и поисковый отряд, который возглавил Хамна. А поутру, проснувшись, Массиг обнаружил, что не в силах пошевелиться… Остальное происходило по уже известному Найлу сценарию. Пауки попали внутрь дворца, пустив впереди перепуганного насмерть пастуха. Шансов спастись не было. Умерщвлены были многие. Не потому, считал Массиг, что пытались как-то противодействовать; просто твари проголодались. Не пощадили и детей. Кое-кто не был уведен сразу, их оставили до поры в подземном городище под присмотром надзирателей.

Пауков, очевидно, была тьма-тьмущая — сотни, в основном бурые бойцовые (Массиг называл их «волками»). Это они сопровождали пленников в долгом переходе к морю. По словам Массига, тяготы пути на деле оказались не такими суровыми, как люди ожидали. Кормили неплохо, а когда кто-нибудь выбивался из сил, пауки давали таким отдых или велели другим тащить их на импровизированных носилках. Так что по прибытии в паучий город все оказались в сравнительно добром здравии.

Массиг рассказывал, как их торжественно провели по главной площади перед Белой башней, и матери воссоединились со своими детьми. Но ненадолго. Мужчин разделили на группы и разбили соответственно предписанным обязанностям. Одни стали сборщиками урожая, другие земледельцами, третьи портовиками, четвертые — как сам Массиг — колесничими. Женщин разделять не стали. Их всех забрали в центральную часть города, специально для них отведенную. Все потому, объяснил Массиг, что женщины в паучьем городе значатся на особом счету. У пауков самка считается главнее самца, после брачной церемониала нередко его съедает. Уклад жизни людей, где женщине зачастую отводится роль привязанной к хозяйству рабыни, глубоко противоречит их коренным инстинктам. Поэтому женщина у пауков переводится на роль хозяйки над мужчиной-слугой. Поскольку в городе Каззака было наоборот, им придется привыкать к новой роли. До тех пор пока они с ней не свыкнутся, их будут содержать отдельно от мужчин.

— А дети как же? — спросил Найл. Ему подумалось сейчас о сестренках.

— Их содержат в детской, поближе к женщинам. Но матерям, пока не перевоспитаются, посещать их запрещено.

Сам Массиг находился здесь вот уже около месяца. Работа у него была не из легких, но причин жаловаться тоже не было. Каждое утро гужевики обязаны являться на службу в центр женского квартала. В их обязанности входила перевозка надсмотрщиц — кого в поле, кого в порт, кого в другие районы города. Неплохо получалось, если удавалось пристроиться в самом городе. Самый тяжкий — маршрут в порт. Массиг подозревал, что его прислали сюда в наказание: одна из служительниц как-то услышала, что он — тут сын Каззака боязливо понизил голос до шепота — назвал хозяев «пауками».

— Ну и что с того? — простодушно удивился Найл.

— Они считают, что это непочтительно — рассуждать о них как о каких-нибудь насекомых.

— А вот я встречал в порту человека, так тот называл их раскоряками, — вспомнил Найл.

— Тссс! — Массиг испуганно оглянулся: никто вроде не расслышал. — Кто это мог быть, разрази меня гром?

— У него было забавное имя… Кажется, назвался Биллом.

— А-а, так это не наш. Он служит у жуков. Его звать Билл Доггинз.

Массиг произнес это с чуть заметным пренебрежением. Забавно было подмечать, что юноша уже научился делить здешних на своих и чужих.

— Билдогинз?

— Билл Доггинз. У него почему-то два имени. Те, кто служит у жуков, говорят, что у них издавна так заведено.

Вайг наклонился вперед и тихонько спросил:

— Как ты считаешь, отсюда можно при случае удрать?

Массиг даже в лице переменился.

— Ты что! Никак. Куда? Схватят, вот и все. Да и зачем бежать-то? Живется здесь неплохо, сытно.

— Зачем? Затем хотя бы, что мне не нравится быть рабом.

— Рабом? Но мы не рабы.

— Да ну? — удивился Вайг. — А кто же вы такие?

— Слуги. Это совсем разные вещи. Настоящие рабы живут на том берегу реки. Вот те уж действительно идиоты поголовно.

— В каком смысле?

— Говорю же: идиоты, в буквальном смысле. В голове свист один.

Массиг скорчил рожу: вылупленные глаза, перекошенная челюсть, оттопыренные губы.

— А зачем им рабы, если у них есть слуги? — спросил Найл.

— Для самой черной работы. Чистить выгребные ямы, например. Они же идут и на корм.

Найл и Вайг вместе:

— На корм?! — да так громко, что Сайрис на секунду приоткрыла глаза.

— Да. Хозяева разводят их себе на кормежку.

— А сами-то рабы об этом знают? — спросил Найл с потаенным ужасом.

Массиг пожал плечами.

— Думаю, да. Они принимают это как должное. С умом у них не гуще, чем у муравьев.

Найл мельком оглянулся на сидящих и лежащих вокруг, но ничего не сказал.

— Я вот насчет… слуг. Случается так, что и их съедают? — спросил Вайг.

Массиг отчаянно тряхнул головой.

— Ни в коем случае! Если не что-нибудь из ряда вон выходящее.

— Что именно?

— Ну, например, никому не разрешается с наступлением темноты выходить на улицу. Хозяевам не возбраняется слопать любого, кто попадется на улице в ночное время, — и добавил поспешно: — Понятное дело, такого не происходит, у наших людей все же есть голова на плечах! Каким болваном надо быть, чтобы пойти прогуляться по улице ночью?

— И почему они запрещают людям выходить ночью?

— Следят, наверное, чтобы мужья по ночам не бегали к женам или чтобы матери не прокрадывались к своим детям.

— И ты еще говоришь, что тебе здесь нравится? — усмехнулся Вайг.

— Я же не говорил, что мне так уж нравится, но… — пробормотал Массиг, оправдываясь. — Я просто о том, что ведь могло быть и хуже. По крайней мере, у нас теперь вон сколько солнечного света. В Дире если выберешься на свет хоть раз в месяц, так и то уже событие. А жратва здесь какая славная! Хозяевам по нраву, чтобы мы все были упитанные. И игры разрешают по субботам. Раз в год можно обращаться с просьбой сменить работу. Я вот на следующий год думаю податься в моряки. И главное, на покой уходишь в сорок лет.

— На покой? Как это?

— Одним словом, становится необязательно работать. Можно спокойно отправляться в великий счастливый край.

— Куда-куда?

Массиг открыл было рот, но тут откуда-то снаружи раздался жуткий гулкий звук, просто волосы дыбом. Звук повторился несколько раз — словно стон какого-то небывалого огромного чудища, страдающего от боли.

— Это еще что? — вырвалось у Вайга.

— Значит, что пора гасить свет. Спать здесь укладывают рано, вставать-то приходится спозаранку.

В комнате начали гасить светильники, заскрипели лежаки. Гореть остался лишь один светильник. Все разговоры смолкли.