Пятикнижие чудес советских евреев - Анатолий Рохваргер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 2. Послание Эренбурга потомкам
Сцена 1. Моя встреча с Эренбургом
В июне – июле 1953 года у нас дома в очередной раз гостила тётя Лида Фридман, урождённая Лидия Евгеньевна Скловская. Тётя Лида в предыдущие приезды в Москву несколько раз ездила к своей двоюродной сестре, Любе Эренбург на дачу. Для этого она просила у папы выделить ей на целый день его персональную машину с шофёром и пропуском на правительственную дорогу, а также с заверенной печатью гаражной путёвкой, где должен был быть указан адрес поездки и имена пассажиров. Каждый раз по возвращении в гараж, шофёр, как он сам рассказывал, сообщал свои комментарии о поездке, пассажирах, включая «хозяина» (моего папы или, в данном случае, тёти Лиды) и их разговорах, специальному гэбисту.
У Эренбурга была квартира в новом доме на улице Горького, но с ранней весны и до поздней осени он жил на даче возле Истринского водохранилища. Это довольно далеко от Москвы на Северном (Рублёвском) направлении. Свободного проезда туда не было, так как на полпути к Истре были дачи советских маршалов и правительственный санаторий «Архангельское».
В 1953 году я попросил тётю Лиду взять меня с собой к Эренбургу. Хорошо помню, что мы поехали после ареста Берии (26 июня) и до моего дня рождения (24 июля). Наверно это было после 10 июля, когда у меня кончалась ежегодная весенняя аллергия и связанные с ней насморк и глазной конъюктевит. Мы ехали долго и проезжали Новый Иерусалим. Царь Алексей Михайлович, отец Петра Первого, построил там совершенно грандиозный храмовый комплекс, воспроизводивший еврейский храм царя Соломона. Когда в 1941 году подходили к этим местам немцы, большевики воспользовались случаем и взорвали этот «церковный» шедевр российского зодчества. Его руины произвели на меня большое впечатление.
Как рассказала тётя Лида, перед разгоном Еврейского Антифа-шистского Комитета (ЕАК) и арестами его руководителей у Эренбурга сожгли дом-дачу, которая располагалась в очень охраняемом районе Истринского водохранилища. Он понял намёк и вышел из президиума ЕАК. Через полгода по указанию царя Иосифа и за деньги Эренбурга государство отстроило ему дом-дачу заново, но уже со сплошной прослушкой.
Я не видел всю дачу Эренбурга, поскольку нас принимали на веранде. Возле дачи был парник, где разводили тюльпаны, и их луковицы лежали на веранде где попало. Кругом ходило несколько громадных и мирных собак. Жена Эренбурга почему-то повторяла, что её эти собаки и тюльпаны не интересуют. У Эренбурга была взрослая дочь Ирина, которая долгие годы поддерживала связь с сыном тёти Лиды – Сашей (Александром) Фридманом.
В тот будний день Иры не было на даче, а Илья Григорьевич работал у себя в кабинете. Пару часов до обеда я провёл, листая прежде не виданные мною альбомы с цветными картинами разных художников. В это время Люба и тётя Лида разговаривали по-французски с двумя иностранками из очередной делегации, которых сопровождала ненужная им здесь переводчица.
Перед тем как сесть за обеденный стол, тётя Лида представила меня Эренбургу и сказала о том, какой порядочный человек мой папа, и что он занимает должность главного инженера Управления Строительных Материалов города Москвы в ранге республиканского зам. министра. Получалось, что, с одной стороны, мой папа – советский начальник, а с другой – интеллигентный еврей и приличный человек. Во время обеда Эренбург сказал всего несколько слов, а четыре женщины при молчаливом внимании переводчицы что-то спокойно обсуждали. Меня никто не замечал, кроме хозяйки, которая время от времени говорила по-русски «ешьте – ешьте».
После обеда Эренбург обратил на меня внимание и позвал прогуляться. Сделав круг по дорожкам, мы пришли в дачную беседку, которая была на виду и недалеко от дачи. Эренбург спросил о моём возрасте, и я ответил, что мне скоро будет 16 лет. Эренбург сказал: «Я должен с вас взять слово, что, по крайней мере, 50 лет вы никому ничего из того, о чём мы будем говорить, не расскажете. Но через 50 или 60 лет об этом должно узнать как можно больше людей». Несколько раз после этого он замечал: «Вот это не относится к нашему договору, это я вам просто так рассказываю».
Помещения дачи Эренбурга, конечно, имели устройства для прослушивания гэбэшниками, но в беседке даже не было электропроводки. Тётя Лида за глаза называла Эренбурга мизантропом, и действительно, за столом он был замкнут и угрюм. Однако в беседке Илья Григорьевич показался мне оживлённым, вдохновлённым и гордым собой за то, что остановил советский холокост, и в то же время напуганным своей собственной смелостью и удачей. Минут через 20 Эренбург сказал, что, когда кто-либо будет меня расспрашивать, что мне говорил Эренбург, я должен отвечать, что он мне рассказывал о художниках и их картинах, которые я перед обедом посмотрел в лежавших на веранде дачи подарочных альбомах.
Когда мы вернулись на дачу, Илья Григорьевич извинился перед всеми и ушёл в свой кабинет. При Сталине Эренбург, как и все люди в СССР, был под постоянной угрозой ареста и, как и все, боялся КГБ до конца своей жизни. Именно поэтому он попросил меня рассказать о Пуримшпиле 1953 года не раньше, чем через 50 лет.
Сцена 2. ИспользованиеНюрнбергских законов Гитлера
Когда во время нашей беседы зашла речь о недавней угрозе высылки евреев, я задал Эренбургу вопрос, как предполагалось определять, кто еврей, а кто нет, когда кругом много смешанных семей. Эренбург ответил, что, по-видимому, евреев собирались выделять и сортировать по записям в домовых книгах и по Нюрнбергским законам фашистской Германии. Меня он спросил, оба ли родителя у меня евреи. И когда я ответил, что да, он сказал, что меня бы обязательно выслали в первую очередь. А во вторую очередь наверно предполагалось выслать евреев «половинок» и смешанные семьи. Но может быть, у нас выслали бы всех сразу.
Здесь я хотел бы дать разъяснение слов Эренбурга, которые тогда я не понял, хотя все советские люди знали о послевоенном Нюрнбергском процессе по делу 24-х главарей фашистской Германии, которая проиграла войну Советскому Союзу
