Бездна взывает к бездне - Наталья Андреева

– Вы лжете!

– Кто-то взял его до меня. Увы! Так что вы напрасно меня обвиняете в краже, – грустно усмехнулся Лежечев. – Я опоздал. Вот видите: Жюли не напрасно молилась. Господь не допустил, чтобы я совершил тяжкий грех и опорочил человека.

– Но почему же вы не сказали ей правду?

– Зачем?

– И в самом деле зачем? – горько сказала она. – Зачем говорить правду человеку, который вас так любит? Зачем приближать его к себе? Давать какую-то надежду? О! Вы также жестоки, как Серж, которого вы обвиняете во всех смертных грехах! А может быть, и хуже! Он-то, по крайней мере, себя не стесняется!

– Я знаю, что вы увлечены господином Соболинским…

– Да, увлечена. И не просто увлечена: я его любовница.

– Любовница… – потерянно сказал Вольдемар. – Он воспользовался вашей наивностью и неопытностью. Autrement dit…

– А вы по-русски, по-русски. Не стесняйтесь! Вы же видите, как я с вами откровенна! Нет, он не воспользовался моей неопытностью, как вы деликатно изволили сейчас выразиться. Он не затаскивал меня силой в эту беседку. Да, именно в эту! В которой потом я объяснялась с вами, и вы так деликатно целовали мне ручку.

– Какой ужас!

– Нет, это было прекрасно! Ужас был бы с вами, если бы наш брак все-таки состоялся, и мы ложились бы вечерами в одну постель! И вы целовали бы меня! И так всю жизнь, до самой смерти! Сколько бы измен вы смогли мне простить? Одну? Две? Или ни одной? Впрочем, я могла бы остаться богатой вдовой. Дуэли нынче в большой моде. Если бы я вам сейчас солгала, могла бы устроить свою судьбу. Ведь вы приехали просить моей руки, не так ли?

– Довольно!

– И чтобы вы окончательно во мне разочаровались, я вам скажу всю правду: Я незаконнорожденная.

– Вы?!!

– Помещик Иванцов – не мой отец. Я дочь дворового человека. Дочь крепостного. Я – девка. Я такая же, как моя мать. Порочная женщина. Так что ж? Готовы вы на мне жениться? Или же взять к себе для забавы? Я готова составить ваше счастье, как вы говорите. Уехать с вами сейчас, немедленно. Папенька согласен, если вы простите ему долги. Готовы вы меня купить? Или для вас это дорого?

– Замолчите!

– Ну уж нет! Вы сильных чувств хотите? Ну, так я вам их дам! Что же вы побледнели? Что растерялись? А! Вы испугались! Так и не надо просить! Живите, как жили, и бегите от меня! Скорее бегите!

– Да будьте вы прокляты! – Он вскочил. – И вы, и ваш алмаз! Оставьте меня! Оставьте!

Он выскочил из беседки и понесся к воротам. «Ну, вот и все, – подумала она. – Этого он мне не простит никогда. Но я должна была ему сказать… Нет, как же подло они поступили! Лежечев и Жюли! Но кто же тогда взял камень? Кто его опередил? Неужели все-таки маменька?»

Шурочка вышла из беседки и, не спеша, направилась к дому. На ступеньках веранды стояла потрясенная Жюли:

– Сашенька, что случилось? – кинулась она к сестре. – Владимир…

– Что он тебе сказал?

– Он сказал… – Жюли побагровела. – О! Лучше бы тебе никогда этого не слышать!

В этот момент раздался грозный рев:

– Где это отродье?!

И на веранду вскочил разгневанный помещик Иванцов. В окно он видел, как Лежечев прыгнул в дрожки и унесся прочь. Ворота еле-еле успели открыть, иначе Лежечев их бы снес.

– Запорю!!! – заревел Василий Игнатьевич. Он уже успел «обмыть» помолвку и теперь едва держался на ногах.

Шурочка смерила его презрительным взглядом и отчеканила:

– Заткнись, старый болван!

Помещик Иванцов оторопел. Какое-то время он не мог прийти в себя, потом заревел, как поднятый из берлоги медведь, и кинулся к Шурочке. Но он был слишком пьян, а ступеньки крутые, поэтому Василий Игнатьевич не удержался и скатился ей прямо под ноги. Прыснула горничная Варька, наблюдавшая за этой сценой, засмеялись дворовые мужики. Василий Игнатьевич попытался было подняться, но снова упал. Шурочка переступила через лежащего у ее ног человека и спокойно поднялась на веранду. Она уже больше никого и ничего не боялась.

В доме было тихо, и она невольно загрустила. Вот и кончилось детство, а скоро и лето кончится. Наломала дров, и что теперь? Всем чужая. Жюли ей вряд ли простит обиду обожаемого Владимира. Хотя для нее же старалась, для сестры. Теперь они поссорились. Софи злится, Долли плачет. И все из-за чего? Ах уж эти уездные барышни! Все они глупы, и разговоры их пустые. Все о женихах да о пошлых, нескладных стишках, написанных друг другу в альбомы. Весь смысл их жизни сводится к одному: к замужеству. Причем о достоинствах женихов судят по их состоянию и чинам, совершенно не видя за всем этим человека. Заветная мечта каждой стать отставной майоршей или надворной советницей. Но они в этом не виноваты, их так воспитали. Иного пути для женщины нет. Более удачливые задирают нос, чванятся, все прочие им завидуют. Скука, серость и откровенная пошлость. Тоска…

Проходя мимо комнаты матери, Шурочка услышала протяжный стон, и жалость пронзила ее сердце. Ведь мать! Да, Иванцов ей не отец, но ведь она – ее мать! Есть ли человек ближе и роднее? Шурочка приоткрыла дверь. Евдокия Павловна была одна, кажется, она дремала, и стонала во сне. Но когда Шурочка подошла к постели, открыла глаза.

Как же Шурочке стало вдруг ее жалко! И как жалко себя! Она упала на колени перед кроватью и зарыдала:

– Маменька, маменька! Что вам принести? Попить? Морсу? Лекарства? Что?

Евдокия Павловна посмотрела на младшую дочь, и ее обескровленные губы беззвучно зашевелились.

– Что? Что вы хотите? Я принесу! – Она вскочила. – Скажите же, что вы на меня не сердитесь! Что вы меня любите! Не можете же вы совсем меня не любить? Ведь я тоже ваша дочь! Ну, дайте же хоть какой-нибудь знак!

Евдокия Павловна подняла левую руку. Шурочке показалось, что мать хочет ее приласкать. Или перекрестить? О! Это и есть долгожданный знак! Мать ее поняла! Она ее услышала! Наконец-то! Шурочка нагнулась над больной. Евдокия Павловна зашевелила губами. Потом собрала все свои силы и оттолкнула младшую дочь.

– Прочь… – догадалась та. – Прочь…

Она распрямилась. Слезы высохли сами собой. И в сердцах, прищурившись, сказала:

– Ну и лежите тут! А я уж сама о себе позабочусь!

Едва она вышла из комнаты матери, внизу раздался какой-то шум. Кажется, у Иванцовых сегодня день визитов. Опять кто-то приехал! Ей было все равно. Она пошла в свою комнату, взяла со стола книгу и попробовала читать.

Из гостиной доносились какие-то звуки. Звенела посуда, кто-то перебил клавиши фортепьяно. Там громко разговаривали и, кажется, смеялись. Смеялись? У кого в такой мрачный пасмурный день есть повод веселиться? Шурочка невольно прислушалась.

И тут в ее дверь забарабанили. Это была Жюли, которая кричала:

– Даша! Сашенька! Скорее все в гостиную! Наша Софи выходит замуж!

Шурочка отбросила книгу. Софи?! Замуж?! Да за кого?! Сгорая от любопытства, она тут же открыла дверь. Сияющая Жюли заговорила взволнованно:

– Ох уж наша тихоня Софи! На двух балах потанцевала в это лето, а к ней уже сватаются!

– Да кто?

– Как это кто? Поручик из того армейского полка, что расквартирован в наших краях! Тот самый поручик, с которым она и танцевала на балах!

– С каким поручиком? Что ты мелешь? Разве так выходят замуж? – удивилась Шурочка.

– Да ты сама пойди да посмотри! Он там, сидит в гостиной! Жених! Только что переговорил с папенькой, папенька дал согласие, да и в приданом, кажется, сошлись. Софи светилась от радости. Все так счастливы! Господи, радость-то какая!

– И что же теперь с ней будет? Он же на службе? – спросила Шурочка.

– Уедет с ним в полк, должно быть, – радостно ответила Жюли. – Будет жить по гарнизонам. Нас, женщин, нынче много так и живет, не одна Софи! Ах, какое же это счастье!

Счастье? Жить по гарнизонам? С каким-то поручиком, лица которого Шурочка даже не может вспомнить?

Они услышали громкий стук: распахнулась дверь в комнату Долли. Сестра стояла на пороге и была, похоже, не в себе. Странно смеялась и все время переспрашивала:

– Вот как? Софи? Замуж? Ха-ха! Она что, выходит замуж? Ее повезут в церковь венчаться? Она будет в белом платье и в фате? Разве она выходит замуж? Разве так бывает?

– Успокойся, Дашенька, – ласково заговорили с ней Жюли. – Пойдем в гостиную, и ты сама все увидишь. Жених теперь хочет познакомиться со всем нашим семейством. Вас всех туда звали. Надо же отметить помолвку!

– А что, и свадьба будет? – жадно переспросила Долли.

– Ну конечно, будет! Идем же!

Долли дала увести себя в гостиную. Но сестры всерьез за нее беспокоились: глаза блестят, лицо бледное, губы искусаны, волосы не прибраны. Попытались поправить ей прическу, но Долли оттолкнула руку, и ее оставили в покое.

Сцена в гостиной произвела на Шурочку сильное впечатление. Она даже закусила губу, чтобы не рассмеяться. Молодой военный в парадном мундире с чрезмерно увеличенными и сильно загнутыми вверх эполетами, маленького роста, со смешными усиками был чрезвычайно забавен! Казалось, повсюду мелькают его эполеты, и только они одни! Поручик то крутился подле Софи, то обхаживал будущего тестя, то прикладывался к ручке Мари, сидящей на диване. Прыгал, как бойцовский петух, и все время наклонял голову набок совсем по-птичьи.