Двери паранойи - Андрей Дашков

Это не было благоразумием в общепринятом смысле слова; моя осторожность явилась следствием безраздельной власти страха и трусости дикаря, державшегося за свои фетиши. Вместо уроков Фариа я на собственной шкуре прочувствовал горький урок масона: всякий новый «сон» хуже предыдущего. А я к тому же не знал, от кого исходит эманация, кто бросил подачку и что в ней – подслащенный яд или очередная отсрочка…

Я открыл глаза и только теперь осознал, что «видел» комнату и улицу за окном на внутренней стороне век. Значит, на этот раз я уцелел, хотя пропасть сновидений была очень близко. Я находился на самом краю. И отверг очередное странствие через запредельность, которое начиналсь с легчайшего смещения. Раньше я мог совершить нечто подобное только при помощи леденца Клейна. Минуту назад я остановился на пороге и не вошел в отворившуюся дверь. Кто я после этого – кретин-самоубийца или повзрослевший щенок? Время покажет.

Тень мелькнула снаружи – двуногая и одинокая. Я поздравил себя с тем, что не утратил бдительности. Правда, отступать было поздновато. Я вскочил и зашатался на ватных ногах. Из приемника доносилась неаполитанская песня. Что бы это значило?

Фигура приближалась; подошвы громко шлепали по грязи. Гость шел не скрываясь – тем хуже для него. Или для нее. Я не исключал того, что Зайке нашлась достойная замена.

Я доковылял до стены и встал так, чтобы оказаться за дверью, когда та откроется. Все снова было простым и понятным. Число пространственных измерений сократилось до трех; параллельные прямые не пересекались; дважды два равнялось четырем; сердце билось учащенно, вырабатывая свой жалкий ресурс. Я держал трубу на уровне груди, равно готовый к появлению из-за двери головы или руки с оружием…

…Человека спасло то, что он вошел летящей походкой пьяного. Сразу же стало ясно, что это далеко не охотник. Прикончить его можно было и голыми руками. Лицо, которое я успел рассмотреть даже в полутьме, показалось мне крайне изможденным. Обгоревшая кожа была покрыта пятнами пигмента; местами поверхностный слой превратился в лохмотья. Парень выглядел больным, затравленным, умирающим от жажды, словно недавно пересек Сахару. Черт возьми, он выглядел хуже, чем я, а это что-нибудь да значит! Гораздо, гораздо хуже.

Незнакомец обвел комнату выпученными слезящимися глазами с окровавленными белками. Меня он в темноте не заметил. Его зрачки были сужены, как будто он вошел сюда с яркого света.

На несколько секунд его взгляд остановился на радиоприемнике, бормотавшем по-итальянски. Что-то отразилось на облезшем лице. Изумление? Нет, живые трупы уже ничему не изумляются.

С потрескавшихся губ гостя сорвалось всего два слова: «Porca Madonna!» Он сделал еще два шага на подкашивающихся ногах и с размаху рухнул на ржавую кровать. Сетка взвизгнула, приняв иссушенное тело, и закачала его, словно заботливая мамаша. Напрасные хлопоты – парню требовался не сон, а реанимационная бригада. Он остался лежать лицом вниз, свесив разбухший язык между пружинами. Он разбил губы и нос о проволоку, но крови не было.

Тем временем я терзался сложной моральной дилеммой и склонялся к тому, чтобы бежать отсюда поскорее и подальше. Я не сиделка и не поп, в чью компетенцию входило бы отпущение грехов. Несчастный клоун был приманкой – об этом говорили все внешние признаки. Если он смылся с театральной постановки, то явно забыл переодеться. На нем была белая (по замыслу) рубашка с кружевным воротником, какие-то лиловые панталоны с гульфиком и подвязками и рваные чулки. Весь этот маскарад дополняли туфли с огромными пряжками. Натуральный Андреа Кавальканти из любимой книжки детства.

Ловля на живца – не самый гуманный вид охоты, и я был бы последним идиотом, если бы дал себя провести. Высушенный солнцем парень выглядел так нелепо и неуместно, будто он с луны свалился. В этом он вполне мог бы посоревноваться с зелеными человечками. Пришелец в полном смысле слова. Существо не от мира сего.

Однако было в нем еще кое-что. Хорошо знакомый мне «запах» жертвы (от меня самого разило тем же). Беззвучный зов союзника, дошедший сюда с затерянной планеты беспамятства, – может быть, угасающий ритм мозга…

Когда-то Клейн сказал мне: «Не откликнуться на просьбу о помощи – настоящий, смертельный грех», а Клейн был далеко не альтруист.

Я до сих пор не знаю, что такое грех, зато прекрасно понимаю, что значит остаться один на один с этим дерьмовым миром. Доверившись своей интуиции, я склонился над кроватью – но парню, похоже, было уже все равно. Он испустил дух несколько секунд назад.

Я перевернул его на спину – он оказался легким, как ребенок. Или как старый морфинист, если уж на то пошло. Из-под воротника рубашки вывалился висевший на шее католический крест. Подбородок и потрепанные кружева были испачканы в свежей грязи – по-моему, совсем недавно бедняга пытался напиться прямо из лужи.

Тело могло бы принадлежать еще молодому человеку, но лицо превратилось в маску, лишенную возраста. Без щетины оно напоминало бы сморщенное личико младенца; со щетиной смахивало на морду плохо выбритого шимпанзе. Волосы, когда-то длинные, были неровно обрезаны не очень острым предметом. На руках вздулись стеклянные вены…

За моей спиной раздался смех.

В такие моменты яйца сжимаются в твердые миниатюрные шарики, и мужик становится бесполым, как всякое насмерть перепуганное животное. Я даже не пытался дергаться или делать хорошую мину при плохой игре.

Смешок латиноса заставил меня поежиться. Словно кто-то провел наждаком по позвоночнику…

Финиш?

Еще нет.

Я обернулся и выплюнул воздух – вся слюна пересохла.

Радиоприемник подмигивал мне своим единственным змеиным глазом. Эфир наполнялся шипением и смехом. Волны, не имевшие ничего общего с электромагнитными, разносили последние новости для обреченных.

– Уже скоро, амиго, – прошептал голос латиноса. Будто сухой песок просыпался на сковородку.

Значит, «уже скоро»? По правде говоря, я и сам это чувствовал.

На всякий случай я обыскал еще теплого мертвеца, но не нашел оружия, а его рубашка была мне маловата. Зато что-то твердое прощупывалось под матерчатым поясом. Размотав эту трехметровую тряпку, я обнаружил портсигар – тяжелый, серебряный, с вензелями и вычурной латинской надписью. От сигареты я бы не отказался, однако в портсигаре осталась лишь щепотка желтоватого порошка. Я не аптекарь и не эксперт по наркоте, но порошок весьма смахивал на морфин. Вот он – профессиональный риск! Если несчастный итальяшка «перемещался» по рецептам старика Клейна, то на сей раз его занесло слишком далеко от дома…

Я сунул портсигар в карман пальто и снял с мертвеца крест. Ему он уже не понадобится, а мне бы не помешало заступничество его Мадонны (это была версия для моей усыхающей совести, а на самом деле я рассчитывал не столько на Мадонну, сколько на проклятые хрустящие бумажки, которые, как известно, чистыми просто не бывают).