Чужие деньги - Фридрих Незнанский

Тихая квартира возле Пречистенки по всем спискам проходила как ожидающая расселения коммуналка. Что в ней творится в действительности, ни один инспектор очередной жилконторы, возникшей на грибнице предыдущих, не любопытствовал узнать. И то — ведь жилищное ведомство крайне редко пересекается с уголовным розыском… Вот муровцы оказались бы довольны, разведав, под чьими тяжелыми шагами поскрипывает ветхий дореволюционный паркет выморочной четырехкомнатной квартирищи, кто тут меж стен с выцветшими, кое-где свисающими клочьями обоями складывает в чемодан необходимые вещи. Вещей немного: «Голому одеться — только подпоясаться» — всегда любил шутить Савва. К чему тащить с собой груду ненужного барахла, которое обожают навьючивать на себя русские туристы? В теплых цивилизованных краях, куда ведет его маршрут, ему без труда предоставят и мыло, и зубную щетку, и полотенце. Куда важней другие предметы: например, безупречно оформленный загранпаспорт; имя и фамилия там не его, но фотография Саввина, разумеется. Не менее важна, чем загранпаспорт, коробочка, полная маленьких, но уникальных штучек. Внешне они точь-в-точь как ролики от шарикоподшипников, и в таможенной декларации Савва их запишет именно так. Пусть проверяют, пусть просвечивают рентгеном: ничего, кроме шариков, они не увидят. Для того чтобы определить ценность этих шариков, нужны иные возможности. Ими сполна располагает синьор Мандзони, называющий себя родственником знаменитом) писателя, которого Савва, впрочем, не читал и потому всю последующую жизнь, встретив где-нибудь фамилию Мандзони, он представит себе не книгу и не ее несуществующих персонажей, а крохотные, но очень тяжелые шарики. Сгустки металлической реальности, конкретной, как деньги, власть и бабы, — то, ради чего стоит жить.

Савва Сретенский не забывает своего благодетеля, так же как он — его. Время от времени он оказывал «чикагскому дядюшке», ныне полковнику ФСБ, кое-какие услуги, требующие сноровки, влияния и умения держать язык за зубами. Это бывало сопряжено с трудностями, но Савва терпел: выгоды от поддержания давнего знакомства перевешивали неприятности. И дождался момента, когда соглашение принесло обоюдную выгоду. Оказывается, у «чикагского дядюшки* завалялся еще один племянник. То есть таких «племяшей», как Савва, у него пруд пруди, но этот племянник, кажется, действительно был родственником полковника. Не сынок, это точно: фамилии-то у них разные, да и мордой лица не похож… Словом, этот более или менее подлинный племянник возглавлял банк «ЭММА», реклама которого втыкалась в перерывы любого уважающего себя художественного сериала, но внезапно исчезла. Выяснилось, что под финансовой эгидой «ЭММЫ» ловкие и сообразительные люди вовсю торговали с западными капиталистами особо хитрожопым способом. Суть тут вот в чем: объявляя, что в стране существует свободный рынок, правительство продолжало на внутреннем рынке контролировать цены, но только на особо важные товары: газ, нефть, уголь, алюминий, лес, удобрения… Внутренние цены на перечисленные категории составляли крохотную часть от них же на мировых товарных рынках. Ну и ушлые соотечественники, раскусив комбинацию, под прикрытием фирмочек-однодневок покупали российский лес и алюминий по внутренним ценам, а гнали их за рубеж по внешним. Чтобы избежать налогов, пользовались фальшивыми счетами по импортно-экспортным операциям, где отборный лес, скажем, регистрировался как низкокачественный… Раз дают, грешно не брать! Но, пользуясь другой народной поговоркой, надо сказать: не все коту масленица. Великий пост грозил «ЭММЕ» — конечно, с конфискацией имущества. Здесь и вступал в дело Савва, спасая то, что еще можно спасти, то, что дядюшкин племянник должен был передать ему. В руки. Лично.

Явившись в уродливое современное здание, где базировался банк «ЭММА», Савва Сретенский обнаружил, что племянник страдает манией преследования. Иначе зачем ему потребовалось заточать себя в хитромудрой коробочке, обнесенной дверьми с многочисленными кодовыми замками? Набрав сообщенный заранее код на наружном дисплее, Савва с эскортом сообщили, что они прибыли к Самому, и были пропущены в вестибюль, отделанный серым мрамором, где их внимательно осмотрели, буквально обыскали взглядами, прежде чем допустить к следующей двери и следующему коду. Всего было три барьера, три двери, три кордона. С каждым новым препятствием Савва все сильнее раскалялся и пыхтел, как самовар. Он, можно сказать, сделал милость, пришел всего с двумя оруженосцами, а в етитской «ЭММЕ», вместо того чтобы завопить во всю ивановскую: «Отворяй, честной народ, Савва Сретенский идет!», пялятся на Савву, как зоолог — на лягушку. Лягушка в банке. Какие черти его понесли в этот гадский банк?

Четвертого кордона нежная душа Саввы не перенесла. Когда в предбаннике банкирова кабинета к посетителям привязались затянутые в хаки телохранители, требуя предъявить паспорт и еще какую-то фигню, чуть ли не верительные грамоты, Савва сделал знак своим ребятишкам, и они без лишнего напряжения сил пошвыряли на пол этих хаконосцев, которые накачали мускулы на тренажерах и возомнили о себе, будто они крутые сомы, тогда как они попросту рыбий корм.

На шум из кабинета выбежал племянник. Савва его сразу узнал, потому что эта вытянутая белесая физия засветилась в рекламе, однако откровением для него стало то, что племянник, оказывается, такой низенький — по плечо ему. Тридцатилетний юнец (назвать его мужчиной язык не поворачивается), с длинными волосами, которые сосульками свисают на белый воротничок. Ногти обгрызены до живого бугристого мяса.

— Что происходит? — взвизгнул племянник.

— Вот, поучил их гостеприимству самую малость, — приветливо улыбнулся Савва, вернувший себе чувство самоуважения. — А я, между прочим, Савва Сретенский.

— Ах да, я не успел предупредить охрану. — Племянник то ли был начисто лишен способности извиняться, то ли считал, что извиниться должны перед ним. Не дождавшись извинений, представился на одном торопливом дыхании: — Здравствуйте, будем знакомы, Герман. Предложить вам чего-нибудь: чаю, кофе?

— Лучше предложи то, за чем я пришел.

— Ах да, ах да… — От нервности племянник сунул в рот указательный палец с явным намерением начать грызть ноготь, и Савве стало противно. Сам не ожидал от себя такого приступа брезгливости. «Уж лучше б ты пернул», — подумал Савва. Но племянник, очевидно, поймал себя на этом бессознательном движении, а может, пришел к выводу, что ногтя не осталось, следовательно, обгрызть его не удастся. В общем, так или иначе, он вынул палец изо рта, к великому Саввиному облегчению, и пригласил Савву в свой кабинет и запер за ним дверь. Кабинет был оголенный с горами расшвырянных тут и там, испечатанных цифрами листов, скоросшивателей, со стульями, сгрудившимися в углу, как испуганные овцы. Главной деталью интерьера был небольшой сейф, который племянник открыл ради Саввы. Его содержимое, перешедшее в карман Саввы, босс центральной московской группировки помнит так отчетливо, что хоть сейчас составляй опись. Но к чему? Дело прошлое, он все. вернул. Брюлики и прочие музейные ювелирные побрякушки вернул в первую очередь. А вот тяжелые шарики… так сложились обстоятельства, что шариков с него никто не потребовал. Похоже, вездесущий дядюшка и тот ничего о них не знал, по крайней мере, не подразумевал их в числе ценностей. Савва долго держал их при себе, любовался маслянистым металлическим блеском, удивлялся невероятной, при их ничтожных размерах, тяжести. Зачем они, на что могут пригодиться? Вдруг испугавшись, отдал один из них на химическую экспертизу: что, если радиоактивные? Химик оказался испуган не меньше него, но не радиацией: никакой радиации дозиметр не зафиксировал. Покрываясь смертельной бледностью, химик пролепетал, что он не совсем уверен, какое место этот металл занимает в таблице Менделеева; если Савва Максимович потребует, можно повторить спектральный анализ… Савва Максимович не потребовал. Меньше знать — крепче спать.

А потом объявился синьор Мандзони, и Савва только тут понял, какой судьбоносный подарок преподнес ему «чикагский дядюшка» в виде тяжелых шариков. Синьору Мандзони было превосходно известно, что из себя представляют шарики; правда, о назначении их он не распространялся. Соизволил, правда, объясниться, что уже почти заключил сделку, но как раз в это время «ЭММА» приказала долго жить. Когда Савва узнал, за какую суммищу племянник собирался уступить синьору Мандзони тяжелые шарики, он в изнеможении закрыл глаза и увидел небо в алмазах. Причем значительно крупнее и искристее тех, что племянник извлек из сейфа, где хранились материальные свидетельства поганых тайн банка «ЭММА».

Окна, лишенные занавесок, вбирали в себя черноту неба и слабо доносящееся снизу северное сияние ночных огней. Крупные города в мире капитала не отходят ко сну долго — как минимум до полуночи… Савва подошел к окну и, опершись на широкий (дореволюционный!) подоконник массивными лапищами, пригнув жирноватую спину, разделенную посередине долиной позвоночника на два холма, вгляделся в небо. После дневного снегопада небо очистилось, в него высунулась несмелая луна, один край которой расплывался. Растет или убывает? Как это определяется? А, черт с ней!