Крым - Александр Проханов

– Передайте президенту Лабазову мою искреннюю благодарность, – сказал в заключение Башар Асад, – Россия должна гордиться таким президентом и очень его беречь.

Покидая приемный зал, Лемехов слышал, как позванивают стекла от залпов «катюш».

Вечером в посольстве он совещался с дипломатами, военными советниками, генералами разведки, специалистами, обслуживающими боевую технику. Уточнялись потери сирийцев в вертолетах, боевых машинах и танках. Определялся объем поставок артиллерийских снарядов и ракет для установок залпового огня. Рассматривались позиционные карты с нанесенными на них батареями «Панцирей», направления возможных ударов натовской авиации. Собравшиеся специалисты казались осведомленными, бывали в войсках. Делились горькими наблюдениями. И на каждом лежала едва заметная окалина длящейся бесконечно войны.

Утром Лемехов проснулся от сердечного перебоя, словно клюнула невидимая птица. Полутемный номер с восточной вазой. Ковер с полосой солнца. Скопившийся за шторой утренний свет. Это было утро его войны, его смертельного риска, быть может, смерти. Ради этого утра он явился в стреляющую страну, чтобы искусить судьбу. Быть может, его мессианский проект является просто фантазией, которую оборвет случайная пуля. Или он пронесет свою мечту сквозь взрывы и пули.

Лемехов отдернул штору. Утреннее солнце хлынуло в комнату. За окном возвышались озаренная мечеть, несколько пальм, виднелась улица с шевелящимся слюдяным блеском. За ними высились сиреневые горы в тенях, и казалось, под мягким одеялом лежат великаны.

Лемехов смотрел на горы. Там не было дорог и строений, а только мягкие тени, в которых укрылось таинственное библейское время. Там обитали пророки, шли волхвы, случались чудеса, а теперь все это укрылось под сиреневым пологом, недоступное для прозрения.

«Неужели это мои последние видения? И мне суждено погибнуть под чужим солнцем, в чужой земле, смешавшись с прахом исчезнувших безымянных народов?»

В холле Али, любезный и приветливый, с тихой печалью в глазах сообщил:

– Нас ждет командир бригады. Он был очень польщен вашим желанием посетить его штаб.

– Какая обстановка в районе Дерайи?

– Идут бои с применением артиллерии и танков.

«Неужели я больше не увижу эти вьющиеся лианы, ниспадающие из купола до самой земли? И этот фонтан с шелестящими струями? И служителя, несущего на подносе фарфоровый чайник и чашечки? Ради чего я приношу эту жертву? Быть может, сослаться на нездоровье, на вчерашнюю контузию, и вернуться в номер? Я уже испытал судьбу, и она меня сохранила. Я ее избранник, любимец. Хватит ее искушать».

– Машины нас ждут, – произнес Али.

Лемехов вышел сквозь стеклянную карусель в солнечное пекло.

Они мчались по Дамаску на двух машинах в сопровождении охраны. Вначале город клубился толпой, теснился жилыми кварталами, мерцал автомобильным потоком. Потом жилые дома расступились, потянулись лавки, склады, ремонтные мастерские, за которыми открывалась степная пустота с холмами. Лемехов продолжал мучиться, цеплялся взглядом за мелькавшие вывески, за велосипедиста, за двух женщин у обочины. Словно хотел задержаться, остановить слепое стремленье туда, где поджидала его смерть. Но неодолимая сила мчала его вперед навстречу роковому испытанию, которое он задумал. Является ли он избранником, мессианским лидером, любимцем истории? Или это дурное наваждение, безумная мечта, предел которым положит пуля. «И следила взглядом зорким вороненая беда. И темнела за пригорком смоляная борода», – звучал в нем отцовский стих.

Они свернули с шоссе на дорогу, изгрызенную гусеницами. Запрыгали на рытвинах. Открылось поле аэродрома с несколькими вертолетами, быть может, приготовленными для эвакуации Башара Асада.

Грохнуло так, что колыхнулась машина. В степи за аэродромом поднялась горчичная пыль. Это выпустила ракеты установка залпового огня, и ракеты улетели туда, куда продвигался Лемехов.

Впереди, сквозь слепящее солнце, возникло видение, мутно-коричневое, в едкой дымке, похожее на мираж. Город, без блеска окон, мертвый, похожий на глиняный термитник, принял их в свои улицы, окружил дырами окон, облезлыми фасадами, проломами в стенах.

– Дерайя! – воскликнул Али, и в его возгласе было что-то птичье, тоскливое и беспомощное.

Штаб бригады размещался в разрушенном доме. Над всеми окнами фасад был испачкан жирной копотью. У подъезда стояла боевая машина пехоты, истрепанная, запыленная, с заплатами на бортах. Она изведала удары гранатомета и пулеметные очереди. Расхаживали солдаты. Валялись какие-то одеяла, раздавленный гусеницами велосипед, блестели осколки посуды. Сквозь развороченное окно первого этажа были видны офицеры, работала рация. Из соседних кварталов раздавались редкие выстрелы. Стреляла пушка.

Командир бригады, молодой генерал, принял их этажом выше, в квартире, сквозь которую пролетел снаряд, оставив сквозные проломы. Мебель обгорела, свисала разбитая люстра, кровать была полна обугленного тряпья.

Генерал раскрыл объятья, и они с Лемеховым дважды прижались друг к другу, щека к щеке.

– Я слышал, господин генерал, что ваша бригада особенно отмечена вниманием президента. Сражается на самом важном направлении, защищая Дамаск.

Генерал, не понимая русскую речь, улыбался мягкими губами, шевелил темными усиками, и его смуглое лицо обращалось попеременно то к Лемехову, то к переводчику. Али перевел вопрос. Генерал произнес «Хоп» и стал говорить, указывая рукой в разбитое окно, за которым высились здания с зияющими окнами.

– Он говорит, – переводил Али, – бригада выбила противника из Дерайи. Остался один укрепрайон на окраине, и туда подтягиваются танки.

Их окружили офицеры штаба, все молодые, черноусые, в несвежей, закопченной униформе. Внимательно слушали их беседу.

– Генерал предлагает выйти на балкон. Там не так жарко, – сказал Али.

Они сидели на тесном балконе за столиком, у которого пуля отколола розовую щепку. Им принесли чай в чашечках, найденных среди разгромленной утвари. Дул прохладный ветерок, в котором присутствовали едкие струйки гари. С ровными промежутками, металлически чавкая, била пушка.

– Как происходят боевые действия? – повторил вопрос Лемехов.

«Хоп», – сказал генерал и стал отвечать, поводя рукой, словно прикасался к проломленным крышам и закопченным фасадам.

– Он говорит, – Али переводил очередную порцию слов и умолкал, позволяя генералу продолжить рассказ, – говорит, бандиты врываются в город, захватывают мэрию и расстреливают администраторов. Их расстреливают на площади, на виду у народа. Трупы подвешивают на фонарях. Народ пугается и начинает убегать из города. В него стреляют, и люди покидают город. Бандиты занимают пустые дома и устраивают опорные пункты. Сажают на перекрестках снайперов, минируют главные улицы.

Лемехов заметил, как дрожат губы Али и глаза наполняются слезной мукой. Рассказ генерала действовал на него ужасающе. Лемехов удивлялся ранимости этого военного переводчика, так и не привыкшего за два года войны к ее ужасам и жестокостям.

Городской квартал был освещен солнцем, с прямоугольными тенями, как на картине художника-кубиста. Люди отсутствовали, оставалась жестокая геометрия смерти.

Лемехов вглядывался в уступы домов, прислушивался к отдаленному лязгу пушки. В этих призмах, кубах, в изрезанных осколками фасадах таился неведомый бородач с зеленой перевязью на лбу, с потертым автоматом, в котором застыла пуля, предназначенная для Лемехова. Он летел через полземли, чтобы увидеть этот разоренный квартал, зияющие окна и встретиться с пулей. Он и пуля ожидали встречи, знали, что она неизбежна, как знал об этом отец, написавший для сына свой вещий стих. «Это будет в новолунье, на неведомой войне. Бирюзовые квакуньи зарыдают обо мне».

– Он говорит, что бои в городе протекают тяжело и стоят больших потерь. По снайперам стреляют танки, а потом здание захватывает пехота. Но мятежники успевают перебежать в соседнее здание и оттуда открывают огонь. Сейчас весь город очищен. Остался последний опорный пункт на окраине.

Лемехов знал, что в этих развалинах таится его смерть. И он не может уклониться от встречи с ней, не может остаться с генералом на этом балконе с чашечкой чая. Он явился сюда, в безвестный город, чтобы убедиться в своей богоизбранности, в божественном предначертании. Если его мечта не безумное заблуждение, не бред воспаленной гордыни, то пуля его минует. Или настигнет, погасив и мечту и солнце.

– Али, спросите генерала, могу ли я попасть на передний край, туда, где идет бой?

Али перевел, и Лемехов видел, как удивленно взлетели темные брови генерала и под ними замерли вишневого цвета глаза.

«Хоп», – сказал генерал и стал говорить, обводя руками кубическую картину квартала.

– Он говорит, что это опасно. На пути следования засел снайпер и ведет прицельный огонь. Надо передвигаться на боевой машине пехоты, под броней.