Амалия и Золотой век - Мастер Чэнь

Толкала оконную раму внутрь я, с удовольствием стоя на его подставленных руках. Потом, в позе, лишенной всякого достоинства, забралась на подоконник. И даже сделала вид, что подтягиваю Верта наверх.

– Второй этаж, – прошептал он, снимая туфли и показывая острым подбородком на мои.

Среди уснувших призраков музыки мы проскользнули по лестнице и оказались в очень хорошем месте – у открытого настежь окна второго этажа. Вон там, довольно далеко, угадываются калесы, как домики над расчерченными спицами кругами, вот лошадка переступает по асфальту… издалека доносится звук – никакого не сямисэна, а еле слышный граммофонный голос Руди Вэлли, но не Deep Night, а вовсе даже Vieni, vieni… Жестяной голос замолкает на полуслове: поздно, соседи будут недовольны?

– Мы проведем ночь в музыкальном колледже, – не без ехидства предупреждаю я Верта. – Хотя в прошлый раз он ушел отсюда рано, до утра не оставался. Но не надо быть уверенными.

– Я знаю все места, где тут есть вода, – деликатно намекает он.

В домиках под черепичной крышей светятся окна, перед ними мелькают снежинки насекомых. Где-то скрипит дверь. Боже мой, а это что за жуткий звук? Далеко отсюда, может быть – на Тафте, скорбно воет амбуланс.

– Он боится умереть, – шепчет Верт.

Мы не боимся умереть, но я дрожу, потому что увидела что-то. Какое-то движение на далекой улице, там, за калесами, где на тротуаре виднеются неподвижные фигуры. Но фигуры особо ни от кого не скрываются, и они лежат, а вот эта быстрая черная тень…

Перевожу взгляд на крышу того дома, которую указал мне Хуан. Мы в отличном месте – сверху видно сад, ветви, серебрящиеся в оконном свете. Дорожки сада, потом от меня все скрывает стена с воротами – они обращены лицом к нам, отлично. То есть если он выйдет, то окажется у нас почти прямо под окнами, потом пойдет направо, к лошадям… Это хорошо или не очень? А черная тень там, как раз у лошадей, – это мне показалось? Или она двигалась в темноте – куда? Сейчас, по крайней мере, не видно ничего.

Звук! Тихий скрип сзади, да ведь мы сами пробрались в колледж именно оттуда.

– Охранник сидит на свету, – еле шевелит губами Верт. – Он побоится его тронуть. А значит…

А значит, я сейчас услышу шелест где-то… а вот и он, не звук, а намек на звук…

На лестнице, на которой и мы были часа полтора назад. А дальше – это что, он идет сюда?

– Его оружие – револьвер, – пытаюсь одними губами сказать я Верту, тот делает резкое движение рукой – больше нельзя даже шептать. Моя рука пробирается к сумочке, и вдруг я понимаю, что если оттуда раздастся малейший звук, а он не может не раздаться… Флаконы… И еще…

Чернота закрывает меня – но это Верт, с его поднятым воротником фрака, не просто меня заслоняет, а задвигает спиной в угол. Волосы, хочу крикнуть я, твоя светлая голова почти сияет в темноте – и, замирая, обвиваю ее рукой.

Доска скрипит у самой двери нашего класса с мрачно отсвечивающим пианино.

И еще одна доска – дальше, дальше, там, где соседний класс. Еле слышное шуршание за стеной.

Умно, понимаю я. В том конце здания и вообще темно, плюс деревья достают до крыши, скребясь ветками в окна.

Почти неслышный стук стекла. И уже довольно отчетливый звук – вне здания, как будто кто-то штукатурит стену. Мы проносимся к окну (теплую голову Верта приходится освободить от моих рук), я вижу его длинный нос у кромки оконной рамы. Сама выглядываю и успеваю заметить странно вздрогнувшие ветви деревьев справа.

– Он и правда умеет сползать вниз по стене, – беззвучно говорит Верт.

Угроза уменьшилась, но вообще-то ситуация очень плохая: черный человек оказывается там, внизу, в полной темноте, может потом убежать в сторону, противоположную той, где фонарь и лошади. А выход из улочки, на которой – тот самый дом, оказывается от него ярдах в двадцати. Прямо в прицеле. И ничего нельзя сделать.

То есть как это ничего, пытаюсь возмущаться я – можно заорать… А еще у меня та самая сумочка, и теперь-то я могу…

Стук, голоса в том самом доме. Голоса людей, которые ни от кого не скрываются, просто они говорят тихо, потому что все спят.

И мы с Вертом, прижавшись плечами, их видим. Серебряная голова адмирала, черные волосы японки – да, она моложе его, заметно моложе, но это женщина средних лет, она в самом настоящем кимоно и стучащих башмаках, и в воздухе, полном мошкары и далеких звуков, нет этой разлитой острой и фальшивой сладости, нет намека на более молодые женские головки в квадратах окон. Да и дом здесь – один, а вовсе не то множество павильонов, как бывает в известных случаях.

Просто два человека, старик и женщина, которые спокойно говорят о чем-то в свете открытой двери – и да, это японская речь, а вот они смеются. А вот – кланяются друг другу, кланяются еще раз, и затянутый в свой китайский костюм человек марширует к воротам, женщина на полшага сзади него.

Движение справа от нас и внизу, под деревьями. Чернота переместилась.

– Вот он, – шепчу я то ли Верту, то ли сама себе. – Вот, вот…

Моя рука роется в сумочке. Флакон, расческа, пудреница – неужели опять как тогда? Но не ехать же мне было с пистолетом в руке, не карабкаться с ним в окно?

Тонкая прямая фигура адмирала Идэ показывается в открытых воротах. Сейчас он окажется на асфальте, а дальше станет уже движущейся мишенью, и значит… Записная книжка, вечная ручка…

– Скотина! – шиплю я сквозь зубы вниз, где чернеет человек под деревом, – и изо всех сил швыряю туда пудреницу.

С сухим и далеко слышным стуком она распадается на асфальте на поблескивающие в свете далекого фонаря осколки.

Адмирал делает шаг, почти прыжок назад, я успеваю еще раз увидеть лицо женщины за его плечом. Ворота захлопываются.

Быстрое движение внизу, тень броском перемещается вправо, где нет фонарей и освещенных окон. Мягкий стук ног, он удаляется.

В нашем музыкальном классе тихо. Боящийся смерти амбуланс снова завывает где-то далеко.

– Вы ходите на концерты без револьвера, Верт? – интересуюсь я.

– Я, как и вы, шпион, – меланхолично сообщает мне он. – Шпион же не убийца, а всего лишь вор – если он, конечно, чего-то стоит. А потом, ничто так не ухудшает силуэт фрака, как револьвер.

Верт делает легкое движение бедрами, и я успеваю заметить в его руке нечто короткоствольное, с круглым барабаном – мгновенно исчезнувшее у него где-то сзади, под длинной черной фалдой.

– Пудреницы куда более скорострельны, как я вижу, – заметил он. – А эта моя штука гораздо лучше на совсем короткой дистанции.

– Боюсь, что ваш фрак испорчен. Пыль, гвозди…

– Ни в коем случае, я очень аккуратен. А вот ваша пудреница – мне ее так жаль.

– Но мы увлеклись беседой, Верт. Надо еще выбраться отсюда.

– А тогда мы уже точно лишимся чулок и носков. Ну, эту потерю мы переживем. Жаль, что нельзя поиграть на этом пианино – японцы спят… Хоть бы несколько аккордов. Пока вы не заснули. Вы ведь заснете еще в калесе, не правда ли?

– Айк, дорогой, вы мне нужны для важного дела. Оно называется – карнавал.

– Вы тут теперь устраиваете карнавалы? Я чуть было не сказал, что моя работа – это цирк, так что мы в этой жизни заняты почти одним и тем же.

– Для начала – вы знакомы с японским консулом?

– С Кимурой? Ну, немножко.

– Насколько я знаю, он постоянно убеждает столпов своего японского сообщества участвовать в февральском карнавале, чтобы поощрять чувство единения с филиппинцами. И как бы его самого поощрить в этом направлении? Чтобы он в этот раз действовал уж совсем настойчиво?

– Так, Амалия, давайте подробности. Причем с начала, а не с конца.

Подробности у меня много времени не заняли. Мой лучший друг сначала сделал свои и без того большие глаза уж совсем круглыми, но потом внезапно усмехнулся:

– Поздравляю. Вы это сделали. А знаете, Амалия, по части карнавалов я бы сказал, что вы – хорошая ученица одного, скажем так, близкого мне человека. Который мной командует. Эта идея в его духе.

– Вот-вот. Итак, первое – мне надо, чтобы никто из японских героев этой истории не покинул до карнавала страну, или чтобы я хотя бы знала о таких намерениях. Правда, они скорее всего будут сейчас сидеть тихо и делать вид, что все нормально. Будут пытаться бежать – их надо как-то задержать, мне или вам. А что касается того самого близкого вам человека, то мне нужно его участие в этом деле. И поэтому требуется вторая встреча с ним. Короткая.

– Что?

– Айк, вы же поняли, что. Мне нужно поговорить о карнавале с генералом Макартуром.

Айк замолчал, в глазах его, устремленных куда-то поверх моего плеча, появилось странное выражение.

– Чего же проще, дорогая Амалия, – сказал он. – Вам повезло.

И его туфли зазвенели по мраморным квадратам пола отеля.

Я повернулась и увидела, куда он смотрел: генерал возвышался у самой эстрады, вокруг была зона вежливой пустоты, но он пребывал в ней не один. Голова генерала была любезно склонена к какому-то филиппинцу, который явно, ну вот явно не мог остановить поток собственной восторженной речи. А под правую руку генерала – ну и зрелище, такого я никогда не видела! – стоял один из этих бело-золотых юношей и держал пепельницу так, чтобы генералу было удобно прикасаться к ней иногда кончиком своей сигары. Да-да, он просто стоял там, навытяжку с пепельницей, пожирая генерала глазами. А десятки людей вокруг смотрели на эту сцену с завистливым восхищением.