Виргинцы (книга 2) - Уильям Теккерей

Гарри в свободное от службы время не уставал слушать рассказы мистера Вулфа о военных операциях минувшего года, которые тот описывал правдиво, без прикрас. Вулфу свойственно было открыто и щедро делиться своими мыслями. Его отличала та высокая простота, которая впоследствии была присуща Нельсону: о своих воинских подвигах он судил вполне беспристрастно. Некоторые важные особы из Сент-Джеймского дворца могли взирать на него с удивлением и насмешкой, но в тесном кругу своих друзей он, без сомнения, всегда находил восторженных слушателей. Молодому генералу во многих отношениях был присущ юношеский романтизм. Он увлекался музыкой и поэзией. В день своей гибели он сказал, что "Элегия" Грея стоит выигранного сражения. Вполне понятно, что у нашего друга Джорджа нашелся общий язык с человеком, столь преданным литературе, а поскольку оба они были влюблены, и пользовались взаимностью, и жаждали познать всю полноту счастья, можно не сомневаться, что между ними состоялось немало задушевных бесед, и для нас было бы очень заманчиво описать их, если бы мы располагали достоверными о них сведениями. Впоследствии в одном из своих писем Джордж Уорингтон писал:

"Я имел честь лично знать знаменитого генерала Вул-фа и не раз встречался с ним во время его последнего пребывания в Лондоне. Наши беседы были сосредоточены тогда вокруг одного предмета, представлявшего для нас обоих неослабевающий интерес, и его откровенность, простота и какая-то особенная простодушная смелость, не говоря уже о его прославленной храбрости, неизменно приводили меня в восхищение. Он был страстно влюблен и жаждал новых и новых побед, дабы сложить к ногам своей возлюбленной груду лавровых венков. "Если домогаться славы и почестей — грех, — любил он повторять слова Генриха V (он был горячим поклонником поэзии и драмы), — то я самый большой грешник на земле". И в свой последний день ему суждено было упиться такой славой, которая могла бы утолить самую неукротимую жажду. А он был полон этой жажды. Он казался мне не просто солдатом, исполненным решимости выполнить свой долг, — скорее, он был похож на рыцаря, ищущего встречи с драконами и великанами. Моя родина дала теперь миру военачальника совсем иного склада, чей гений являет полную ему противоположность. Не знаю, что вызывает во мне большее восхищение: рыцарственный пыл британца или поистине римская твердость нашего прославленного виргинца".

Поскольку дела мистера Ламберта все еще удерживали его в Лондоне, его семейство охотно оставалось вместе с ним, и надо полагать, что сельская тишина Саутгемптон-роу и прекрасные цветники и деревья Бедфорд-Гарденс были столь приятны мистеру Уорингтону, что он отнюдь не стремился надолго отлучаться из Лондона. Он совершил паломничество в Каслвуд, где ему была отведена комната, о которой не раз упоминал его дед, ибо она служила спальней полковнику Эсмонду в детстве; Джордж был вполне любезно принят теми членами семьи, какие оказались на месте, и провел там несколько дней. Впрочем, не может быть сомнения в том, что гораздо больше удовольствия он получил от пребывания в Лондоне вблизи некой молодой особы, чье общество было ему приятнее всего, что могло предоставить семейство лорда Каслвуда, хотя дамы были с ним любезны, а леди Мария особенно благосклонна и совершенно очарована трагедией, которую сам Джордж и капеллан Сэмпсон прочитали дамам вслух. Капеллан не уставал восторженно восхвалять трагедию, и в конце концов именно благодаря его хлопотам, а отнюдь не стараниями мистера Джонсона, пьеса Джорджа Уорингтона увидела свет рампы. Правда, мистер Джонсон настойчиво предлагал пьесу в "Друри-Лейн" своему другу мистеру Гаррику, но мистер Гаррик к этому времени уже заключил соглашение с знаменитым мистером Хоумом, автором "Дугласа", на постановку его новой трагедии, в результате чего "Карпезан" был отнесен мистеру Ричу в "Ковент-Гарден" и принят им к постановке.

Вечером в день премьеры мистер Уорингтон устроил для своих друзей угощение в "Голове Бедфорда" в Ковент-Гардене, откуда они все вместе отправились в театр, оставив автора с двумя-тремя друзьями в кофейне, куда время от времени прибегал кто-нибудь из театра поделиться впечатлениями. Роль Карпезана исполнял Барри, старого дворянина — Шутер; Реддиш, как вы легко можете догадаться, был словно создан для роли Ульрика, а роль короля Богемии исполнил молодой актер из Дублина, некто мистер Кьоухэган или Хэган, как его величали в театральном мире, вызвавший всеобщее одобрение и своей внешностью, и исполнением. Миссис Уоффингтон в первом акте выглядела несколько староватой для героини, но зато в четвертом акте, в сцене убийства (по поводу которой было высказано немало сомнений), потрясенная ужасом публика ревела от восторга. Мисс Уэйн исполнила за сценой балладу, которую поет паж короля в тот момент, когда несчастной жене рубят голову. Барри, по всеобщему признанию, был поистине ужасен и трагичен в роли Карпезана, особенно в сцене казни. Изящество и грация молодого актера Хэгана были награждены бурными аплодисментами. Постановка была очень изысканно осуществлена мистером Ричем, хотя кое-кто выразил сомнение по поводу того, стоило ли режиссеру в сцене последнего марша янычар выводить на сцену своего любимого слона, уже знакомого публике по разным пантомимам; слона вел в поводу один из чернокожих слуг мистера Уорингтона, обряженный турком, в то время как другой его чернокожий слуга, сидя в ряду, отведенном для лакеев на галерее, оглушительно рыдал и аплодировал через положенные промежутки времени.

Кульминационным пунктом трагедии была казнь Сибиллы, и, как только ей отрубили голову, друзья Джорджа вздохнули свободно, и в кофейню один за другим стали прибывать гонцы с известием об огромном успехе трагедии. Мистер Барри под гром аплодисментов объявил, что спектакль будет неоднократно повторен, и сообщил, что пьеса написана молодым автором из Виргинии, впервые пробующим свои силы на драматургическом поприще.

Нельзя не пожалеть о том, что мы не могли находиться во время представления в ложе вместе со всеми нашими друзьями и видеть, как трепетала и волновалась Тео, когда успех пьесы стал казаться сомнительным, и как запылали ее щечки и засверкали глазки, когда победа, одержанная автором, стала очевидной. Во время небольшой неполадки в четвертом акте Гарри смертельно побледнел — стал бледнее, по словам миссис Ламберт, чем Барри, несмотря на все его белила. Но если бы сам Бриарей мог хлопать в ладоши, едва ли даже он смог бы произвести больше шума, чем наш Гарри по окончании представления. Мистер Вулф и генерал Ламберт с воодушевлением кричали "ура". Миссис Ламберт, понятное дело, плакала, и хотя Этти и спросила: "Почему вы плачете, маменька? Вы же не хотите, чтобы кто-нибудь из них воскрес. Вы ведь знаете, что они получили по заслугам", — но тем не менее сама она была в не меньшем восторге, чем все остальные, не исключая малыша Чарли, отпущенного на этот вечер домой доктором Крузиусом, и мисс Люси, доставленной по случаю столь торжественного события из пансиона. Лорд Каслвуд присутствовал на представлении вместе со своей сестрой леди Марией и поднялся из ложи на сцену, дабы принести свои поздравления мистеру Барри и другим актерам, а капеллан Сэмпсон был неоценим в задних рядах партера, откуда он руководил рукоплесканиями, заранее, как мне кажется, приказав Гамбо, сидевшему на галерее, не спускать с него глаз и повторять все, что он будет делать.

Можете не сомневаться, что друзья мистера Уорипг-тона очень весело отужинали с ним в этот вечер, — куда веселее, чем, скажем, друзья мистера Гаррика, который имел довольно сомнительный успех со своей пьесой "Агис" и с ее унылыми хорами и должен был еще раз почувствовать, как много он потерял, отдав предпочтение трагедии мистера Хоума перед произведением нашего молодого автора. Весело отужинали, сказал я? Да, веселых ужинов было немало. Мистер Гамбо устроил вечеринку для всех джентльменов ливрейного сословия, которые так дружно способствовали успеху шедевра, созданного его хозяином; мистер Генри Уорингтон дал ужин в "Звезде и Подвязке" на Пэл-Мэл десяти офицерам своего нового полка, прибывшим в Лондон с единственной целью оказать поддержку Карпезану, и, наконец, мистер Джордж Уорингтон дал прием, на котором присутствовали три главных актера, занятых в трагедии, семейство его друзей из ложи бенуара, мистер Джонсон и его талантливый друг живописец мистер Рейнольде, лорд Каслвуд с сестрой и еще несколько лиц. Соседом леди Марии за столом был молодой актер, исполнявший роль короля. Сам мистер Уорингтон каким-то образом оказался рядом с мисс Тео и, надо думать, провел весьма приятный вечер в ее обществе. Ужин прошел оживленно, в самом сердечном духе, а когда стали провозглашать тосты, леди Мария предложила тост за "короля Венгрии". Сей весьма пылкий и весьма красноречивый джентльмен, отличавшийся чрезвычайно изысканными манерами, — и, как выяснилось, не только на подмостках, — в ответ на это заявил, что, хотя в этот вечер ему уже довелось один раз испытать смерть, он надеется еще не раз умереть на том же поле битвы. Однако, независимо от того, будет ли он жить или умрет, ему известно теперь, чьим преданным и покорным слугой желал бы он остаться на всю жизнь. Ах, если бы подлинная корона венчала его голову, а не эта картонная диадема, украшенная мишурой! С каким восторгом сложил бы он ее к ногам ее милости! Ни сам лорд Каслвуд, ни мистер Эсмонд-Уорингтон не были в восторге от столь чрезмерной галантности этого господина, приписав ее отчасти, и, по-видимому, не без оснований, вину и пуншу, которым тот усердно отдавал должное. Тео и ее сестра, мало бывавшие в свете, казалось, были несколько испуганы чрезмерно решительными манерами мистера Хэгана, но леди Мария, куда более опытная в этих делах, приняла их как должное. Был уже довольно поздний час, когда джентльмены проводили дам до карет, после чего некоторые из гостей возвратились к столу, и в конце концов Карпезана пришлось унести в портшезе, короля Венгрии сразила свирепая мигрень, а сам автор на следующий день, хотя и припоминал смутно, что произнес огромное количество тостов и речей, был все же крайне удивлен, когда в доме у него появилось с полдюжины гостей, которых, как оказалось, он пригласил накануне поужинать с ним еще разок.