Люди не ангелы - Иван Стаднюк

- Главного начальства что-то не видать, - проговорил молодой парень в стеганке, указывая глазами на трибуну. Потом обратился к другому парню: А тот очкарик - кто?

- Председатель постройкома профсоюза, - услышал Платон Гордеевич ответ.

- А в каракуле что за птаха?

- Секретарь горкома партии.

- А почему главного инженера нет?

- Главный загремел ночью в НКВД...

Председатель постройкома прокашлялся и, сдерживая волнение, начал митинг прямо с доклада. Платон всматривался в его полное, раскрасневшееся на ветру лицо, которому роговые очки придавали благообразие и степенность, вслушивался в гневные слова и чувствовал, что сам наливается гневом. Свой недавний страх показался ему мелким и смешным. Председатель постройкома сообщил, что на заводе благодаря бдительности преданных людей разоблачена группа троцкистско-зиновьевских отщепенцев, злобных врагов народа, занимавшихся вредительством и шпионажем. Среди обезвреженных врагов главный инженер завода, секретарь парткома, начальник механомонтажа, многие заместители начальников цехов и управлений. Все новые и новые фамилии называл докладчик. Ветер подхватывал его окрепший, гневный голос и швырял в застывшее на огромном поле многолюдье.

Потом на трибуну выходили другие ораторы. С ненавистью клеймили они позором презренных врагов и призывали множить бдительность. Некоторые здесь же выступали с разоблачениями.

- В позапрошлую смену, - гневно заявил низкорослый в бараньем треухе мужчина, - мастер Середа не дал мне бетона! Я еще тогда подумал, что это подозрительно. А вчера узнал, что Середа скрывает свое родство с махновцем, за которым замужем его двоюродная сестра!

- Электромонтажник Цвиркун при поступлении на работу скрыл, что его батька был церковным старостой! - сообщил второй оратор.

Третий говорил о бывшем своем товарище, родители которого лишались избирательных прав за саботаж во время коллективизации.

Выступали еще и еще... Призывали... Разоблачали... Платон оглядывался на рабочих и видел, какой ненавистью пылают лица молодых парней. Выросшие после революции, они только слышали и читали в книгах о врагах, пытавшихся задушить советскую власть. И вдруг узнать, что враги были рядом, здоровались с ними за руку, учили работать на станке, ценили их труд, хвалили за первую удачу... Нелегко узнать такое. Будто беспечно пройти босиком по тропе, а потом оглянуться и увидеть, что она кишит змеями... Если б ненависть имела голос, ее трубный возмущенный клич заглушил бы сейчас все другие звуки жизни.

И иное примечал старый Платон. Угадывал душевную сумятицу на многих лицах. Видел страх. Люди с опаской ворошили свою память, копались в прошлом, прикидывали, нет ли у них за спиной чего-либо такого, что может бросить тень подозрения. Ведь, оказывается, надо так мало: "Дальний родич - махновец"... "Отца избирали церковным старостой"... "Родители не хотели идти в колхоз"...

После митинга молча ломали трибуну. Тих и задумчив был Платон Гордеевич. Отвалив ломом перила, вытер рукавом взмокший лоб и посмотрел на серый обезлюдевший пустырь. Увидел, как к недалекой груде железного лома, где цвиринькали, прыгая и перелетая с места на место, воробьи, подкрадывалась лохматая бездомная кошка. С любопытством притих на месте. Воробьи заметили кошку и дружной стайкой, как брызги из лужи, вспорхнули на провода. Кошка, прикипев к земле, проводила их зеленым хищным взглядом.

"Крылья б тебе, зверюке, досталось бы тогда воробьям", - невесело подумал Платон. И хмыкнул: "Во сне кошки небось часто видят себя летающими"... А на душе - гнетущее чувство.

Снова взялся за работу. Почему-то вспомнилось лето. Возле здания заводоуправления он тайком сорвал с клумбы белую чайную розу. Дивясь новизне и тонкости ее аромата, полюбовался на нежные лепестки и вдруг увидел среди них черного паука, глодавшего букашку... Вот так и в жизни: кругом свет и солнце, а черные пауки вьют себе гнезда в самых неожиданных местах.

И опять стал размышлять о митинге, о разоблаченных врагах. Но почему так ломит душу? Вроде его, Платона, опоили отравой. Почему мнятся ему лица рабочих, на которых был написан страх? Чудилось даже, что и ветер, скуливший сейчас над головой в проводах, был пропитан этим людским страхом. И неподатливый гул трибуны под ударами лома тоже навевал что-то тревожное, будто предупреждал о грядущей беде.

И Платон Гордеевич вдруг подумал, что и у него был написан на лице страх. Ему и сейчас страшно, хотя вины ни перед совестью, ни перед людьми никакой... Нет вины, но были георгиевские кресты; есть в его показаниях дурацкая фраза - плод злого отчаяния - о том, что хранил он оружие. А эта история с задержанными в хате Оляны людьми? Не за себя он боится: боится за Павла, за его завтрашний день, за будущее внуков.

Представил себе, что не он, а Павлик стоял сегодня на митинге в толпе рабочих, а на трибуну вышел... прораб Мамчур. Почему Мамчур?.. Вышел Мамчур и сказал, что Павел Ярчук - сын... Да, не ангела сын Павел...

Мысли Платона прервал его напарник - краснодеревщик из Полтавы, рослый, с проворными руками дядька.

- Может, зря ломаем? - подавленно спросил он, отрывая доску настила трибуны.

- Болячка тебе на язык! - со злостью и тревогой ругнулся Платон.

Краснодеревщик уставил на Платона снисходительно-насмешливый и какой-то болезненный взгляд. Помолчал, потом доверительно заговорил:

- Братуха мне с Подолии написал, с Кордышивки - есть под Винницей такое село.

- Слышал. - Платон удивился, впервые узнав, что полтавский краснодеревщик - его земляк. - В Вороновицком районе Кордышивка.

- Небольшое село, а мужиков под репрессию подвели - каждого десятого.

- Густо посолили, - мотнул головой Платон.

- Добре, если на этом завяжут, - продолжал краснодеревщик. - Вчера я толковал с одним ученым человеком из лагеря заключенных - родич моей жинки, на воле профессором служил. Так говорил он, будто аресты нужны каждой власти, как прививка страха народу. Чтоб люди начальства боялись и не смели пикнуть, если не по нраву что придется.

- Дурак твой профессор! - Платон достал из кармана кисет и с каким-то ожесточением стал завертывать цигарку. - У нас власть какая? Советская! А кто она? В сельсовете сидит мой племяш, в Виннице кооперацией ворочает тоже мой родич. Цари русские, чтоб держать людей в страхе, войско специальное держали, казаков. А теперь в армии что ни командир, то вчерашний хлебороб. Понимаешь? У мужика в руках оружие! И у рабочего, конечно. Сам нарком обороны - простой рабочий. Так кого же нам с тобой надо бояться? Верно, советская власть чинит насилие. Хочешь не хочешь, а заставляет всех учиться, чтобы темными дураками не были. Законом требует не ломать шапки перед начальством, не нести курицу и червонец доктору, когда идешь в больницу, требует тащить в милицию спекулянта, который хочет содрать с тебя шкуру. Ты имеешь что-нибудь против такого насилия? Я тоже не имею! Конечно, требовательная власть. Заставляет, чтобы колхозы покупали машины, чтоб проводили электричество, чтоб зерно бросали в землю, как наука велит. Одним словом - дурак твой профессор! Правильно сделали, что упрятали его в лагерь. Видать, много еще таких, как он, смердят на воле. Вот и перетряхивают все, очищают землю.