Обнаженная - Висенте Бласко-Ибаньес

Это сознаніе полной свободы не только не толкало его на живую дѣятельность, а поддерживало въ немъ пріятное чувство безмятежнаго покоя и вполнѣ удовлетворяло его, не побуждая къ исполненію задуманныхъ плановъ. Прежде онъ метался въ бѣшенствѣ, тяготясь своими узами и воображая, что написалъ бы на свободѣ Богъ знаетъ что! Какую бурю негодованія поднялъ-бы онъ своими дерзкими порывами! О, если-бы онъ не былъ связанъ съ ограниченною мѣщанкою, которая желала вносить въ искусство такой-же строгій порядокъ и правила приличія, какъ въ расходы по хозяйству или визиты знакомымъ!

А теперь, когда мѣщанки не было, художникъ предавался сладкому бездѣлью, глядя, словно робкій влюбленный, на картины, начатыя годъ тому назадъ, и на забытую палитру и приговаривая съ ложною энергіею: «Подожду еще до завтра. Завтра начну».

А на слѣдующій день онъ валялся въ постели опять до двѣнадцати часовъ; наступало время завтрака, а Реновалесъ все не брался за кисти. Онъ читалъ иностранныя газеты и художественные журналы, интересуясь съ чисто профессіональнымъ любопытствомъ работою знаменитыхъ европейскихъ художниковъ и выставками картинъ. Его навѣщали иногда скромные товарищи по профессіи, и онъ жаловался, въ ихъ присутствіи, на дерзкіе порывы молодежи, на ихъ непочтительныя нововведенія въ искусствѣ. Въ сухомъ тонѣ его чувствовалось раздраженіе знаменитаго художника, который началъ стариться и воображаетъ, что истинное искусство умираетъ вмѣстѣ съ нимъ, и никто не пойдетъ по его стопамъ. Затѣмъ Реновалесъ сталъ обращать большое вниманіе на пищевареніе, совсѣмъ какъ Котонеръ, и наслаждаться послѣ ѣды пріятнымъ бездѣльемъ. Состоянія его съ избыткомъ хватало на спокойную, удобную жизнь. Дочь, составлявшая теперь всю его семью, должна была получить, по смерти отца, даже больше, чѣмъ ожидала. Довольно онъ поработалъ на своемъ вѣку. Живопись, подобно всѣмъ остальнымъ видамъ искусства, была лишь пріятнымъ обманомъ, изъ-за котораго люди волновались, какъ сумасшедшіе, доходя въ своемъ безуміи до смертельной ненависти. Какой идіотизмъ! Гораздо пріятнѣе пребывать въ тихомъ покоѣ, наслаждаясь радостями жизни, упиваясь простыми животными наслажденіями, чувствуя, что живешь. Что могли прибавить нѣсколько его работъ въ этихъ огромныхъ музеяхъ съ картинами, которыя преображались съ теченіемъ вѣковъ и не сохраняли можетъ-быть ни одного мазка отъ своего первоначальнаго вида? Какое дѣло человѣчеству, которое перемѣщается въ мірѣ каждые двѣнадцать вѣковъ и видѣло, какъ рушатся великія произведенія искусства изъ мрамора и гранита до того, что какой-то Реновалесъ создалъ изъ полотна и красокъ нѣсколько красивыхъ игрушекъ, которыя могутъ быть испорчены окуркомъ сигары, или порывомъ вѣтра, или каплею воды, просочившеюся черезъ стѣну?

Но этотъ пессимизмъ разсѣивался, когда кто-нибудь называлъ его «знаменитымъ маэстро», или когда имя его появлялось въ газетѣ, или какой-нибудь ученикъ или почитатель выказывали интересъ къ его работѣ.

Теперь онъ отдыхалъ, не успѣвъ еще оправиться отъ тяжелой утраты. Бѣдная Хосефина!.. Но онъ собирался много работать и чувствовалъ въ себѣ наплывъ силъ для созданія великихъ произведеній. И имъ овладѣвала безумная жажда работы; онъ перечислялъ задуманныя картины, считая ихъ крайне оригинальными. Ему приходили въ голову дерзкія сочетанія красокъ, и новые техническіе пріемы. Но эти намѣренія не шли дальше словъ и никогда не попадали на полотно. Пружины его воли, прежде такія упругія и крѣпкія, были теперь сломаны или разслаблены Реновалесъ не страдалъ и не стремился ни къ чему. Покойная жена унесла съ собою лихорадочную жажду работы и художественный подъемъ, оставивъ его въ блаженной атмосферѣ комфорта и покоя.

По вечерамъ, когда маэстро удавалось стряхнуть съ себя пріятную лѣнь и вялость, державшую его въ неподвижности, онъ шелъ къ дочери, если та находилась въ Мадридѣ, что бывало не всегда, такъ какъ Милита часто сопровождала мужа въ автомобильныхъ экскурсіяхъ. Затѣмъ онъ отправлялся къ графинѣ де-Альберка и просиживалъ у нея часто до полуночи.

Реновалесъ обѣдалъ тамъ ежедневно. Прислуга относилась къ нему съ уваженіемъ, догадываясь о его роли при графинѣ. Графъ привыкъ къ обществу художника и жаждалъ видѣть его не менѣе супруги. Онъ съ восторгомъ говорилъ о портретѣ, который Реновалесъ долженъ былъ написать съ него въ pendant къ портрету Кончи. Графъ ждалъ только полученія нѣкоторыхъ иностранныхъ орденовъ, которыхъ не доставало еще въ его славной коллекціи. Художника мучила немного совѣсть, когда онъ выслушивалъ простодушную болтовню добраго старика въ то время, какъ супруга его ласкала мээстро дерзкимъ взоромъ любви, наклонялась къ нему, словно желая упасть въ его объятія, и искала его ноги подъ столомъ.

И какъ только мужъ уходилъ изъ комнаты, она бросалась къ Маріано съ распростертыми объятіями, изголодавшись по немъ, не обращая вниманія на любопытство прислуги. Любовь среди риска и опасности доставляла ей, повидимому, особенное удовольствіе. Художникъ съ гордостью разрѣшалъ обожать себя. Онъ, который молилъ и преслѣдовалъ ее въ началѣ, занялъ теперь позицію пассивно возвышеннаго человѣка, принимая свысока обожаніе влюбленной и побѣжденной Кончи.

За недостаткомъ художественнаго подъема духа для работы, Реновалесъ ирибѣгнулъ для поддержанія своей славы къ офиціальнымъ почестямъ, оказываемымъ выдающимся художникамъ. Онъ откладывалъ со дня на день великое, новое твореніе, которое должно было окружить его имя новымъ сіяніемъ. Онъ предполагалъ приступить къ знаменитой картинѣ съ Фриною на берегу моря, какъ только наступитъ лѣто, и онъ сможетъ уѣхать въ рыбацкую деревеньку, взявъ съ собою красавицу, которая послужила бы ему моделью. Можетъ-быть ему удастся уговорить графиню взять на себя эту роль. Почемъ знать!.. Конча сама довольно улыбалась каждый разъ, какъ онъ расхваливалъ ея роскошное нагое тѣло. Но пока маэстро желалъ, чтобы публика помнила его имя за прежніе труды и восхищалась имъ за ранѣе созданныя произведенія.

Онъ злился на газеты, которыя расхваливали молодыхъ художниковъ и упоминали о немъ только мелькомъ, какъ о человѣкѣ, прочно завоевавшемъ себѣ славу, или какъ о покойной знаменитости, картины которой красовались въ музеѣ Прадо. Реновалеса мучила глухая злоба, какъ у актера, который блѣднѣетъ отъ зависти, видя, что сцена занята другими.

Онъ желалъ работать, немедленно приняться за работу. Но время шло, а лѣнь все усиливалась и дѣлала его неспособнымъ къ труду. Руки стали вялыми и безжизненными; онъ скрывалъ это даже отъ ближайшихъ людей, стыдясь при воспоминаніи прежней легкости своей кисти.

– Это пройдетъ, – говорилъ онъ съ увѣренностью человѣка, который не сомнѣвается въ своихъ способностяхъ.

Давъ однажды волю воображенію, онъ сравнилъ себя съ безпокойными собаками, которыя страшны и опасны, когда голодны, и тихи и кротки, когда сыты. Онъ тосковалъ теперь по тяжелымъ временамъ, когда желанія его оставались неудовлетворенными, когда онъ не имѣлъ покоя для работы и нападалъ послѣ семейныхъ непріятностей на полотно, точно на врага, бѣшено бросая на него краски рѣзкими мазками. Даже по достиженіи славы и богатства не всѣ его желанія были удовлетворены. «О если-бы я имѣлъ покой! Если-бы я былъ полнымъ хозяиномъ своего времени! Если бы я жилъ одинъ, безъ семьи, безъ заботъ, какъ долженъ жить настоящій художникъ!» И что-же? Желаніе его было исполнено, ждать было нечего болыие, и все-таки его не покидала непобѣдимая лѣнь и полное отсутствіе всякихъ стремленій, какъ-будто онъ исписался, и раздраженіе и безпскойство служили для него источниками вдохновенія.

Его мучила жажда славы; когда имя его не появлялскь нѣсколько дней въ газетахъ, ему казалось, что онъ умеръ въ неизвѣстности, и что молодежь отвернулась отъ него, избравъ иные пути въ искусствѣ, поклоняясь другимъ маэстро, занеся его въ категорію устарѣлыхъ. Профессіональная гордость побудила его искать способъ выдвинуться, словно онъ былъ наивнымъ новичкомъ дѣла. Онъ, который такъ насмѣхался прежде надъ чисто формальными заслугами и рутиною академій, вспомнилъ теперь вдругъ, что его выбрали нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ члены Академіи Художествъ послѣ одного изъ наиболѣе шумныхъ успѣховъ его.

Котонеръ былъ искренно пораженъ, услыхавъ о томъ, что Реновалесъ придаетъ теперь огромное значеніе этому непрошенному отличію, надъ которымъ всегда смѣялся прежде.

– Это были юношескія шутки, – важно отвѣтилъ маэстро. – Нельзя всегда реагировать на жизнь смѣхомъ. Надо быть серьезнымъ, Пепе; мы старимся, и нельзя всегда смѣяться надъ вещами, которыя очень почтенны по существу.