Письма (1866) - Федор Достоевский

Очень мне тяжело, друг мой, что я всё еще принужден оставаться за границей. Но так или иначе, а надо очень скоро уладить мне мои дела. Кончу работу в "Русс<ком> вестнике" и тогда надо будет вернуться. В Петербурге мне гораздо удобнее зарабатывать деньги, чем здесь.

Во всяком случае, помогу тебе при первом удобном случае. Через полтора месяца надеюсь что-нибудь выдать тебе. Но до тех пор что с тобой будет?

Я живу скучно, работаю сильно (запоздал). В Милане теперь дожди. Но здоровье мое здесь видимо лучше стало. От Аполлона Николаевича я очень давно не получал писем. Напиши мне что-нибудь о нем.

Обнимаю тебя, голубчик Паша, и дай бог нам поскорее свидеться.

Тебя искренно любящий твой отец

Федор Достоевский.

Адресс мой:

Italie, Milan, poste restante. А M-r Thйodore Dostoiewsky. Четче надписывай.

Вышли мне, Паша, расписку гавриловскую сюда. Мне это надо. Передай Эмилии Федоровне; я просил ее переслать.

(1) было: Я не знаю

354. С. А. ИВАНОВОЙ

26 октября (7 ноября) 1868. Милан

Милан 26 октября - 7 ноября /68.

Милый и добрый друг мой, Сонечка. Я ужасно давно Вам не писал. (1) Оправданий у меня нет, кроме одного: занятие романом. Верите ли, друг мой, что ведь это день и ночь, и если не пишешь пером, то ходишь, куришь и думаешь. Сам себе не верю, чтоб недоставало действительно одного часу на письмо; но оно так. Но как бы то ни было, я Вас люблю, дорогая моя, вдвое, может быть, чем прежде. Вы - "дитя моего сердца" - так я Вас считаю, и Ваше имя мне слишком дорого. Вы и сестра моя и дочь моя. Но как-то Вы живете, где именно (конечно в Москве). Сбылись ли хоть в малой мере Ваши расчеты (между прочим найти журнальную работу), а главное - как настроение Ваших мыслей и Вашего сердца теперь? Дорогая моя, смотрите вперед бодрее; не такой, как Вы, унывать и падать духом. Напишите мне подробнейшим образом о Вашей теперешней жизни и о жизни мамаши и всех вас и пришлите мне поскорее. Не мстите мне за молчание и не берите в пример аккуратность в переписке Вашего взбалмошного дяди. О себе же представляю следующий отчет:

С женой мы живем согласно и дружно. Она терпелива, и интересы мои ей дороже всего, но вижу, что она тоскует по России, по родным и знакомым. Это меня отчасти мучает, но в продолжение нескольких месяцев нельзя еще делать никаких расчетов, за неясностию моего положения. Обстоятельства же, вопреки прежнему моему расчету, обернулись отчасти против меня. Именно: через 2 месяца кончается год, а из 4-х частей мною писанного (2) романа окончено всего 3, а 4-я самая большая еще и не начата. А так как ни малейшей возможности нет написать в месяц (если писать постоянно целый год) более 3 1/2 листов (говорю по опыту), то, стало быть, я, по крайней море, на 6 листов опоздаю в этом году, то есть в декабрьской книге "Русского вестника" не будет окончания романа. Это меня ставит в неприятнейшее и вредное положение, во-первых, потому, что ставлю в чрезвычайно неприятное, хлопотливое и убыточное положение редакцию журнала, которая должна додавать подписчикам окончание романа в особом приложении (что уже убыток, не говоря о другом), и во-вторых, потому что и меня ставит в денежный убыток на 900 руб., ибо я, не желая доставлять убытка журналу, предложил, что денег не возьму за эти 6 листов, которые не успеют напечататься. Наконец, и (главное) для меня в том, что эта 4-я часть и окончание (3) ее - самое главное в моем романе, то есть для развязки романа почти и писался и задуман был весь роман.

А если б я успел всё докончить в декабре, то роман, выиграв этой развязкой, имел бы эффект на книгопродавцев, и, наверно, у меня явился бы издатель (4) на второе издание, а стало быть, были бы деньги, а с ними возвращение в Россию. Теперь же ждать долго, и всё это неопределенно.

Об частной жизни нашей скажу следующее. Похоронив Соню в Женеве, мы, как Вы знаете, переехали в Вевей.

К Анне Григорьевне приехала ее мать и жила с нами. В крошечном и живописном Вевее мы жили затворниками, гуляя иногда по горам. Про местоположение не говорю, - этого во сне не увидишь; но Вевей раздражает нервы - чего я не знал и что, впрочем, известно всем докторам на свете. И падучая и другие нервные припадки, зубная боль сверх того, замучили меня. Жена тоже заболела. Мы переехали теперь в Италию, через Симплон (самое пылкое воображение не представит себе, что это за живописная горная дорога (через Симплон)) и поселились в Милане, ибо дальше ехать не имели денежных средств (я столько забрал в 1 1/2 года в "Русском вестнике", что теперь всеми силами стараюсь об уплате, и хоть получаю от них деньги постоянно и значительно, но при разных обстоятельствах, едва концы свожу и в Петербург ни Паше, ни Эмилии Федоровне давно уже ничего не мог выслать, чем мучаюсь). В Милане хоть и часто дождь, но климат для моего здоровья удивительный, необыкновенный. Милан, впрочем, славится частыми апоплексическими ударами, но со мной, может быть, и не будет удара. Жить в Милане немного дорого; город большой и значительный, но не живописный и почти не похож на настоящую Италию. В окрестностях, то есть полчаса езды по железной дороге, чудное озеро Комо, но я там еще в этот раз не был. Всё, что есть замечательного в городе, - это знаменитый Миланский собор, громадный, мраморный, готический, весь вырезан а jour и фантастичен, как сон. Внутренность необычайно хороша. В конце ноября думаю переправиться во Флоренцию, ибо там есть русские газеты и жизнь может быть дешевле. Мимоходом же сделаю крюк на три дня в Венецию (показать жене), что будет мне стоить 100 франков лишних.

Вот вкратце всё обо мне. Нравственное состояние мое очень тяжело: грусть по родине, забота об том, что будет, то есть как разрешатся мои обстоятельства, долги и проч. Отвычка от России, невозможность даже писать здесь без русских впечатлений всегдашних и непосредственных; вообразите, что вот уже 6 месяцев ни одной газеты не читал русской, отстав от России. И ко всему этому 4-я часть романа, на которую я так надеюсь и которую надо еще 4 месяца писать. Но покамест обо мне довольно. Подробнее напишите мне, ангел мой, о мамаше, о Маше и обо всех ваших, как о внешнем, так и о нравственном их состоянии. Обнимите за меня мамашу; я об ней каждый день думаю и молюсь. Часто думаю о прошедших днях наших. Покрепче поцелуйте Масеньку. Сообщите подробный Ваш адресс. Мне же адрессуйте:

Italie, Milan, а Mr. Th. Dostoiewsky, poste restante.

Если я и не буду уже в Милане, а во Флоренции или в Венеции (которую хвалят и рекомендуют на зиму), то письмо Ваше, адресованное ко мне в Милан, по вышеданному адрессу, наверно дойдет, ибо я оставляю адресс в миланской почтовой конторе. Итак, пишите в Милан. Переехав же, я Вас сейчас уведомлю из нового места. Жена Вам кланяется, обнимает и целует всех вас горячо. Оба мы тоскуем по родине.

Меня уведомили, что в Петербурге с Нового года будет издаваться новый журнал. Издатель Кашпирев, редактор мой приятель и друг Страхов. Просят моего сотрудничества. Предприятие, кажется, серьезное и прекрасное. Майков пишет мне об этом с восторгом.

Прочтите в сентябрьской книге "Русского вестника" статью "Съезд британских ученых", прочтите непременно.

Обнимаю Вас, целую крепко и прижимаю к сердцу. Ваш друг и брат Федор Достоевский.

Что Елена Павловна? Что Марья Сергевна? Всем поклон. Сообщите обо всех. Пишите побольше. Христос с вами!

(1) было: описал

(2) было: печатанного

(3) было: это окончание

(4) далее было: а это

355. A. H. МАЙКОВУ

26 октября (7 ноября) 1868. Милан

Милан 7 октября (1) - 26 ноября (1) /68

Дорогой друг, Аполлон Николаевич,

Давно уже, недели три назад, получил я Ваше письмо и не отвечал сейчас, потому что занят и душою и телом работой; и хоть и можно было найти час-другой, чтоб ответить, но мне так тяжело бывает в рабочее время, что, ей-богу, сил нет писать, тем более когда от души хотел бы поговорить. А тут стал ждать Ваше второе письмо, которое получил наконец вчера и за которое очень Вас благодарю, бесценный друг. Но прежде всего - никакого никогда я не имел на Вас неудовольствия и говорю это честно и совестливо, но, напротив, думал, что Вы на меня рассердились за что-нибудь. Во-первых, то, что Вы перестали писать, а для меня Ваше письмо здесь - событие в жизни; Россией веет, праздник, буквально говоря. Но как Вы-то могли подумать, что я из-за какой-нибудь идеи или фразы мог обидеться! Нет, у меня сердце другое. И вот что: познакомился я с Вами 22-х лет (в первый раз у Белинского, помните?). С тех пор много раз швыряла меня жизнь туда и сюда и изумляла иногда своими вариациями, а в конце концов теперь, в эту минуту ведь один Вы, то есть один такой человек, в душу и сердце которого я верю и которого я люблю и с которым идеи наши, и убеждения наши сошлись в одно. Можете ли Вы мне не быть дороги почти как покойный брат был для меня? Письма Ваши меня обрадовали и ободрили, потому что нравственное состояние мое очень плохо. И во-первых, работа меня измучила и истощила. Вот уж год почти как я пишу по 3 1/2 листа каждый месяц - это тяжело. Кроме того, - нет русской жизни, нет впечатлений русских кругом, а для работы моей это было всегда необходимо. Наконец, если Вы хвалите мысль моего романа, то до сих пор исполнение его было не блестящее. Мучает меня очень, что напиши я роман вперед, в год, а потом месяца два-три переписки и поправки, и не то бы вышло, отвечаю. Теперь, как уж всё мне самому выяснилось, я это ясно вижу.