Бел-горюч камень - Ариадна Борисова

Ну, приходил Василий в контору. Ну и что? Ничего дурного он не способен сделать. Не убьет же, в самом деле, с чего она вообразила? Павел Пудович прав, временное помешательство нашло на нее из-за напряжения нервов. Погоня, ходячий кошмар, парящие в воздухе окна – все померещилось. Все, кроме страха за дочь. Счастье, что этот страх перешиб тот, мнимый, и не дал умереть. Даже если майор каким-то образом сумеет навредить и Марии с Изочкой придется остаться на Севере, значит, надо выдернуть жала змеям-мыслям и жить дальше. Разве так уж здесь плохо? Есть жилье, стабильный заработок, люди вокруг добрые, ребенок здоров… Не слишком ли многого требует она от жизни? Как бы начальник к ней ни относился, с работы не выкинет, самому не справиться с бумажной волокитой, полностью возложенной на плечи сотрудницы. Сколько раз уже казалось, что все кончено и бороться не стоит…

Человек живет сравнениями. Крайняя юрта на Мысе Тугарина была единственной, где голод никем не поживился. По сравнению с другими юртами… А каждой ли женщине подарено счастье быть любимой так, как ее любил Хаим? Свет этой любви хранит Марию и сохранится в ней до последней минуты. Все познается в сравнении, и, получается, прав многомудрый сосед, чья неизменная доброта искупает банальность его присказок-поговорок. Нужно научиться жить, помня о том хорошем, что подарила судьба. Ведь у других и того нет. Век живи, век учись – век человеческий слагается из тривиальных истин, проверенных тысячами судеб.

Мария не давала ожиданию снова взять над нею ослабляющую власть и, как велел доктор, усиленно питалась, дивясь умению дочери готовить вкусные блюда из привычных продуктов. Изочка завела особую тетрадку, куда вклеила вырезанные из «Работницы» и «Крестьянки» кулинарные рецепты…

Бухгалтер Полушкин самолично принес зарплату, ведомость на роспись и кулек сухофруктов.

– Звонил сосед твой Никитин. Сказал, заболела сильно, не выдадите ли, мол, получку на дом, требуется витаминизированное питание. А мне сват как раз лакомство с юга отправил, дай, думаю, схожу, и не стал кассиршу тревожить. Вот урюк – не магазинский, домашний, изюм без косточек, чернослив. Гляди, какой мягкий, умеет сватья вялить, тут и витамины, и солнце южное… Ты давай быстрее поправляйся, директор без тебя как без рук. Спрашивал, может, нужно чего, лекарства редкие – достанем, говори, не стесняйся.

Подтвердил приход милиционера в контору.

– Был, ага, лекции читал в отделах, только с директором не успел потолковать. Инструкцию повесил у охранников на стене. Новые порядки завелись, строго курировать будут. Через наши склады все-таки большой объем продукции идет.

– Майор?

– Майор.

– Лет тридцать пять?

– Моложе. С сыном Петровича учился, тому двадцать семь.

– С сыном технолога Алексея Петровича? – пробормотала Мария. – Не может быть… Майору должно быть около тридцати пяти лет…

Не слушая ее, Полушкин осуждающе качнул головой:

– Пороху не нюхал, а поди ж ты, со званием, важный, пешком не ходит! Мы с Петровичем и завскладом домой собрались, а этот молодой говорит – погодите, за мной сейчас шофер приедет, на машине вас подвезу. Пока ждали, авторитетно так заявил: зря, мол, Москва иностранцев летом на фестиваль вздумала пригласить. Наедут всякие с буржуйскими замашками, нам оно надо? Кому веселье, кому лишние хлопоты. Меня, говорит, с нашей молодежной группой отправляют за дисциплиной следить… Поди пойми, то ли посетовал, то ли мальчишечье взыграло и решил перед отцом одноклассника похвалиться. Петрович ему: «А сам-то ты – не молодежь? Люди везде одинаковые, напрасно об иностранцах огульно судишь». Петрович-то, он, слышала, поди, на Эльбе с союзниками братался. Завскладом тоже поддерживает: пора, говорит, нам со всеми дружить, и войны в мире больше не будет. А майор говорит – как пить дать, вынюхивать что-нибудь станут подосланные шпионы. Я тогда сказал, что шпионов, конечно, пришлют пять-шесть штук профессионалов, не без того. Ведь и наши за границу без наблюдателей не ездоки. Молодец, гляжу, аж взвился: то, говорит, наши, а то – ихние! Аж подозрения у меня закрались: неужто, думаю, всерьез осуждает внешнюю политику партии? А еще милиция! Либо, что хуже, провоцирует зачем-то? Прямо рассердил он нас! Я ему говорю: не простое намечается мероприятие – во-первых, дружественное, во-вторых, демонстрация наших достижений. Нам стыдиться нечего, а гордиться чем – есть! Вот, говорю, увидите, товарищ майор, раз взял наш ЦК курс на укрепление отношений с капстранами, международное сотрудничество с лучшей стороны себя проявит. Поглядим, говорю, время долгое. А он говорит…

Мария устала кивать. Память у разговорчивого Полушкина оказалась страстная и внимательная, несмотря на солидный возраст. Бухгалтерская. Убедил старик: не Василий посетил контору, другой милиционер, с другим, не касающимся ничьей свободы, заданием…

Спустя полторы недели на улице потеплело, занятия в школе возобновились. Стихийные попытки встать на ноги Мария предпринимала не раз, но все как-то безуспешно. А в отсутствие дочери подготовилась и рискнула. Так хотелось порадовать Изочку, встретить ее у двери.

Головокружение и слабость, ударившая с зябким потом, не обеспокоили, их следовало ожидать. Испугала немощь ног. Подломились в коленях, и если бы Мария не схватилась за стол, не легла бы на него грудью, то неизвестно, как поднялась бы с пола. Еле перевела дух, сползла со стола и, опираясь на табурет, с трудом забралась в постель. Ноги, бывало, обессилевали, иногда «западали» пальцами, она к этому привыкла, подозревая нехватку кальция в костях, но чтобы совсем не держали?.. Такое случалось только на мысе, если не считать «сумасшедший» день.

Обескураженная, Мария снова растянулась на кровати. Ругая предательские ноги, отгоняла смятенные мысли, да как думу от себя скроешь? Неладно было с почками. Не помогали ни Изочкины взвары, ни настои Матрены Алексеевны. Лицо к утру неузнаваемо отекало, набрякшие веки саднили. Надавишь пальцем на вспухшее запястье – надолго оставалась вмятинка. Не проходило ощущение припекшегося к пояснице чугунного противня, тяжелой воды во всем теле, а силы истекали куда-то…

Вызванный к вечеру доктор, почесывая переносицу, хмуро сказал:

– Вот и последствия «ностальгии»… Острая уремия, отягощенная хроническим пиелонефритом. Почки воспалены, нарушена проходимость мочеточников. Необходим стационар.

Глава 16

Опоздала свобода

Наступили ветреные, звонкие на переломе зимы вечера, подернутые засиневшим туманцем. Лед на оконном стекле истончился, вода пропитала свернутую канатиком марлю на подоконнике и побежала с нее в подвешенную бутылку. Ночью бутылка переполнялась, и звук бьющихся о половицы капель будил Изочку. Окно плакало: кап… кап-кап… кап-кап… На мощной голове Быка Мороза зашатался и упал один рог, потом незаметно обломился второй. Снег просунулся, осел, вода под ним опробовала хрипловатый поначалу голос и, вобрав в себя утоптанный наст и сугробы, повлекла с гортанными ручьями к рекам растаявшее бычье тело.

Мария продолжала лежать в больнице. Изочка ежедневно бегала туда после школы. Передавала в окошко санитарке бутылку с брусничным морсом и вслушивалась за дверью в обрывки разговоров – вдруг что-нибудь скажут о больной по фамилии Готлиб? Спросить у врачей почему-то боялась.

В начале июня дядя Паша привез Марию в повозке ветстанции. Перенес на руках в комнату и уложил в гнездо, сооруженное Изочкой на кровати из подушек и одеял. День казался праздничным… Изочка была рада, но не сказать, что счастлива. В больничную палату ее стали пропускать месяц назад, и тогда, как сейчас, она видела: состояние Марии не улучшилось.

Назавтра произошло большое событие: явился посыльный из ведомства, которое Мария просто «ведомством» и называла. Вручил справку с длинным номером, скрепленную печатью и подписью председателя судебной коллегии Верховного суда Якутской АССР. Дело в отношении Марии Романовны Готлиб было «…прекращено производством в связи с освобождением от спецпоселения».

Мария еще не слышала о том, чтобы свободу кому-то, как бухгалтер Полушкин зарплату, доставляли на дом. Значит, «там» знали о болезни ссыльной и выписке ее из больницы.

Когда посетитель ретировался, зашла Наталья Фридриховна. Взяла со стола ничтожную по виду, огромную по значению бумажку и взбешенно фыркнула:

– «В связи с освобождением»! А где слова о невиновности, хоть какое-то подобие извинения?

– Многого хотите, – невесело усмехнулась Мария. Подчеркнуто суровый сотрудник не пожелал добавить к выдаче справки ни одного неофициального слова. Ничего не сказал просто так, по-человечески, что хоть немного смягчило бы горечь перегоревшего ожидания.

Нарочно распахнув дверь, Наталья Фридриховна громко закричала:

– Мария, счастье-то какое! Кончилась ссылка!..