Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке - Алексей Эйснер

Перед ужином внизу зажегся свет, там, стрекоча, накрывали на стол девушки, затем стали сходиться офицеры, задребезжали тарелки, завязались разговоры, послышались шутки и смех. После еды задымили, и запах табачного дыма поднялся к Алеше, но даже курить ему не хотелось. За бесконечные дневные часы к нему поднимались Петров и Белов, приходил и Беллини, и сердобольная Пакита. Все жалели его и спрашивали, не нужно ли чего.

И лишь после того, как все легли и везде погас свет, рывки в плече, казалось пронзающие сердце при каждой его ударе, начали понемножку слабеть. Постепенно Алеша погрузился в полудрему-полубред и вынырнул на поверхность далеко после полуночи, услышав, что часовой раскрывает ворота и что «пежо» почти бесшумно огибает центральную клумбу. Затем скрипнула входная дверь, и комбриг, светя фонариком, взошел по лестнице. Дойдя до дивана и обнаружив на нем Алешу, он остановился.

— Здравствуйте. Но почему вы здесь, а не в нашей комнате?

Чувствуя, как вновь рот сводит от боли, Алеша сдержанно объяснил.

— Чепуха какая! — зашептал Лукач.— Если я хочу спать, мне ничто не помешает. Встать вы можете?.. Тогда осторожненько поднимайтесь и пошли. И без разговоров, Там же мягче, чем на этой трактирной лавке, а значит, и плечу будет легче...

Он взял с дивана подушку и понес за перекосившимся вправо адъютантом. В комнате Лукач зажег лампу на своем столе, отвернул на Алешиной постели одеяло, взбил и положил в головах подушку, почти не прикасаясь, расстегнул френч с отпоротым рукавом, стащил с больного, стараясь не дернуть, узкие сапоги и снял брюки. Через несколько минут Алеша лежал в своей кровати и медленно отходил от только что перенесенных испытаний, тягчайшим из которых было стягивание ею сапог самим комбригом, собственноручно.

Лукач еще ворочался и вздыхал, но в конце концов заснул. Алеша же забылся лишь к рассвету. Но едва наступило утро, сразу почувствовалась особая во всем возбужденность. Немедленно после завтрака во дворе началось движение машин и беготня, решительно отодвинувшие в прошлое все вчерашние переживания и размышления. На базе штаба должны были остаться только «однорукий» Алеша, оба повара, Беллини и четыре девушки. Все остальные уезжали. Несмотря на то что шоссе проходило метрах в ста от виллы, Алеша слышал, как по нему одна за другой проносились машины, и это были собранные чуть ли не из обломков собственные автобусы и грузовики бригады.

Дотошно разработанное Фрицем наступление, начавшееся на рассвете под новый, 1937 год, принесло первую долю территории, отвоеванную у мятежников, и первую же на Центральном фронте бесспорную победу республиканцев. Всем трем батальонам удалось выполнить задачу, поставленную Фрицем, и не только выбить кадровые пехотные роты из занятых ими поселков, но и благодаря внезапности нападения обратить их в беспорядочное бегство, захватить двадцать шесть пленных и овладеть документами штаба батальона, командир которого спасся в последнюю минуту, выпрыгнув в окно, но оставив на милость гарибальдийцев свою лошадь, седло, чемодан и даже молодую жену. Паччарди с рыцарской галантностью отправил даму в Мадрид на собственной машине, приказав шоферу высадить ее, где ей будет угодно.

На следующий день, когда победоносные герои сдавали захваченные позиции анархистской колонне, а сами готовились насладиться газетными статьями в свою честь, когда Фриц сконфуженно принимал в подземелье министерства финансов поздравления Горева и его друзей, примчавшийся за сто километров взглянуть на пленных Михаил Кольцов вылил на сияющего Лукача ушат холодной воды:

— Конечно, я напишу в «Правду» об этой победе республиканцев, но нельзя быть слишком самонадеянными. Славная ваша бригада захватила три населенных пункта, но тем временем фашисты начали весьма продуманную атаку в непосредственной близости от осажденного города, сбили какую-то почти не обстрелянную часть, захватили Махадаонду и вышли на оперативный простор. Трещину эту мы замазываем чем можем. Сегодня подъехала из Альбасете еще одна интербригада, Четырнадцатая. Ее бросают туда. Но, по-моему, вся беда в том, что где тонко, там и рвется.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Франкисты, пронюхав о подготавливаемом Мадридом широкомасштабном наступлении на их слабом правом фланге к югу от города, решили упредить республиканцев, получив германские скорострельные сорокапятимиллиметровые пушки и во всем остальном — в бомбардировочной авиации, артиллерии и в организованности — превосходя защитников Мадрида.

К началу февраля скрытно сосредоточив в тылах свежие части и восемь четырехорудийных батарей, Франко за неделю до операции правительственных войск начал свою. Главной ее задачей был захват значительного отрезка валенсийского шоссе вдоль текущей между холмами мутной и мелкой речки Харамы, потому что оно было главной артерией, связывавшей осажденную столицу и ее миллионное население, а также ее защитников с индустриальной Каталонией и плодородными областями страны, питающими город продовольствием и оружием.

Правительственные войска, применив против рвущегося к Арганде неприятеля пулеметы своих легкокрылых истребителей и около сорока танков и сравнительно быстро подтянув лучшие свои части под толковым, хотя и не явным, водительством генерала Петровича (будущего маршала Мерецкова), сумели остановить врага, уступив ему, однако, узкую полосу земли на восточном берегу Харамы, но не отдав ни пяди валенсийского шоссе. Между тем потери в Харамском сражении были очень велики.

Только к концу января адъютанту генерала Лукача стало известно, кто он такой, его комбриг. Постоянно общаясь с ним, Алеша нередко удивлялся осведомленности своего комбрига в литературной области. Когда же Лукач узнал, что его адъютант — бывший поэт, печатавшийся в толстых эмигрантских журналах, между ними в свободное время чаще стали возникать разговоры о литературе. Заводил их всегда Лукач. Однако полное объяснение его интереса к художественной литературе появилось лишь после того, как комбриг доверил ему свою московскую фамилию.

Произошло это в Альбасете, куда Лукач примчался, чтобы получить для Двенадцатой к назначенному на первые числа февраля обширному республиканскому наступлению две тысячи трехлинеек, доставленных в Испанию на советских кораблях вместе с необходимым запасом патронов. Но неожиданно он ничего не добился ни у сухо встретившего его Андре Марти, уязвленно заявившего, что распределение оружия в его компетенцию не входит, ни у Цюрупы, в свою очередь обиженно отвечавшего, что он всего лишь завскладом, распределяются же эти винтовки единственно председателем совета министров и военным министром Ларго Кабальеро, практически же все зависит от его заместителя генерала Асенсио.

Горько разочарованный, Лукач, проведя всю альбасетскую ночь в тревоге, решил возвратиться восвояси. Но до отъезда он написал большое письмо в Валенсию старшему советскому командиру и главному советнику при Ларго Кабальеро. Доставить письмо Лукач поручил Алеше, но беда была в том, что адрес столь важного лица никому в Альбасете не был известен, и узнать его надлежало в Центральном Комитете испанской компартии. Хотя на конверте и было написано: «Товарищу Гришину[Я. К. Берзин] от П. Лукача», но Алеша давно уже заметил, что никто из советских этот, очевидно недавний, псевдоним главного советника не употреблял. Его называли или с почтительной фамильярностью Стариком, или Яном Карловичем. Перед тем как запечатать письмо, комбриг прочел его вслух Алеше.

— По моему мнению, человек всегда должен знать, что везет. Почему я так думаю? Потому что был когда дипкурьером. Не зная содержания, вы могли бы не суметь поддержать меня, если вдруг Старик с вами заговорит. Имейте в виду, что это оч-чень большой человек. Держитесь с ним соответственно: прямо и, что называется, без задней мысли. Надеюсь, он сделает все, о чем я прошу, и дня через два Севиль сможет отправить отсюда винтовки и патроны. Только у меня будет еще одно поручение. Я доверяю вам список на пять старших наших товарищей, прибывших сюда из Москвы и за три почти месяца но получивших от своих близких ни строчки. В списке проставлены и здешние и настоящие их имена. Понятно, вы должны держать их в секрете. Обратитесь сначала к начальнику штаба Яна Карловича полковнику Петрову, в отличие от нашего Петрова, это его подлинная фамилия, а если он самолично не сможет заняться этим, надеюсь на вас. Разыщите любой ценой в нашем консульстве заведующего полевой почтой, скажите ему, что все мы считаем эту неувязку чистейшей пробы безобразием, и отдайте список...

Первым в нем стоял Пауль Лукач, против этого имени каллиграфическим почерком Белова было написано нередко попадавшееся Алеше в советских журналах имя венгерского писателя Матэ Залки. Вторым шел коронель Фриц, которого на самом деле звали Павлом Ивановичем Батовым. Коронель же Петров и дома именовался Петровым, но обладал именем и отчеством: Георгий Васильевич, а кроме того, в скобках, будто на всякий случай, было еще указано: Фердинанд Козовский. Подлинная фамилия Белова выглядела просто — Луканов, он ни с того ни с сего носил итальянское имя Карло. Самым же труднозапоминающимся оказался пятый и последний — Мигель Баллер, фамилия и труднопроизносимое имя его были Санто Рёже.