Белый раб - Ричард Хилдрет

Мистер Мартин был очень доволен услугой, которую я ему оказал. Он полагал, что я теперь охотно буду продолжать таскать для него каштаны из огня. Всячески поощряя меня, он решил использовать меня как соглядатая и доносчика. Как в большом, так и в малом тирания всегда опирается на организованную систему доноса и сыска, при которой самые разложившиеся элементы среди угнетённых становятся орудием в руках угнетателей.

Расположение и снисходительное отношение управляющего способны значительно облегчить ярмо раба. Надо помнить также, что приманки, которыми пользуется власть, настолько соблазнительны, что даже среди свободных людей можно найти сотни тысяч трусов, которые становятся покорными исполнителями воли тиранов и готовы принести в жертву самые драгоценные права своих ближних. Чего же остаётся тогда ждать от тех, кого упорно и последовательно унижали? Приходится ли удивляться тому, что именно среди угнетённых легче всего находятся люди, которые соглашаются стать слепыми и безжалостными орудиями угнетения?

Надеясь воспользоваться расположением мистера Мартина в добрых целях, я тщательно скрывал от него, какое отвращение у меня вызывают обязанности, которые он возлагал на меня. Не раз, в то время как он был убеждён, что я предан ему душой и телом, я мешал осуществлению его планов, успевая предупредить тех, кого он рассчитывал поймать с поличным. Мистер Мартин, хоть он и пользовался неограниченной властью над судьбами сотен людей, был человек крайне невежественный и к тому же неумный. Будь он наблюдательней, он легко мог бы разгадать многие мои уловки. Но я так хорошо разыгрывал свою роль, что доверие его ко мне росло с каждым днём. Вскоре я имел случай в этом убедиться. Однажды, приехав в поле, где я работал вместе с другими, он нашёл, что работа двигается недостаточно быстро. Подозвав нашего надсмотрщика, он выхватил из его рук бич, служивший символом его власти и одновременно орудием для поддержания её. Потом он позвал меня. Хлестнув меня раз двадцать или тридцать, как в таких случаях полагалось, мистер Мартин вручил мне бич, заявив, что назначает надсмотрщиком меня; он тут же велел мне показать своё умение обращаться с плетью, поупражнявшись на спине моего предшественника.

В Каролине все работы на плантации производятся под постоянным наблюдением надсмотрщиков, которых управляющий выбирает из числа рабов. Сам я управляющие, заразившись от своих господ высокомерием и любовью к роскоши и лени, не желают утомлять себя чрезмерным трудом и разъезжать по плантации под палящим солнцем. Рабов распределяют по группам. Каждая группа поручается надсмотрщику, назначенному на этот пост за подлое умение пресмыкаться перед управляющим и готовность, с которой он выжимает все соки из таких же, как он, и предаёт любого из своих товарищей. Надсмотрщик облечён такой полной и неограниченной властью, какой обладает разве только сам хозяин. Он получает удвоенный рацион, сам не работает, и единственной его обязанностью является наблюдение за группой рабов, среди которых он расхаживает, вооружённый своей грозной плетью.

Стоит показаться управляющему, как все надсмотрщики собираются вокруг него и ждут его приказаний. Каждый из них отвечает за работу небольшой группы рабов, и для того чтобы он твёрдо знал, как добиваться успеха в работе, самому надсмотрщику прежде всего дают основательно почувствовать, что такое плеть, которой ему в дальнейшем надлежит пользоваться. Если управляющий часто, следовало бы даже сказать — всегда, злоупотребляет своей неограниченной властью, то надсмотрщик в этом отношении заходят ещё дальше, чем он. Он в точности подражает вызывающим манерам и надменному тону управляющего, а власть его ещё больше от того, что он постоянно находятся среди работающих. Он ведь такой же раб, как и все остальные, и само собой разумеется, что у рабов его распоряжения вызывают ещё большую враждебность, чем всё, что исходит от управляющего или другого белого, — те ведь стоят рангом выше их и поэтому вправе рассчитывать на повиновение. К тому же надсмотрщик отнюдь не удовлетворяется тем, что может удовлетворить управляющего, — хорошо выполненной работой. У него есть ещё целое множество собственных прихотей и притязаний, которые рабам приходится исполнять. Фактически он является полновластным хозяином всего, чем его подчинённым случается владеть. Он так же свободно распоряжается всеми женщинами на плантации, как управляющий и сам хозяин. Но даже если он случайно и оказался бы склонен к некоторой снисходительности, то опасение, что его сместят и на него ляжет ответственность за все упущения его подчинённых, удержит его и заставит вместо этого быть грубым, придирчивым и жестоким.

Господь свидетель, что, заняв место надсмотрщика, я делал всё, что было в моих силах, чтобы облегчить страдания моих подчинённых. Вся моя группа состояла из бывших рабов Карлтона, с которыми я жил долгое время и которых вправе был считать моими друзьями и товарищами по несчастью. Не раз, заметив, что тот или иной из них готов упасть от непосильного труда, я отбрасывал бич, схватывал мотыгу и, вместо того чтобы понукать их, старался ободрить их и помочь им справиться со своей работой. Так я поступал не раз, хотя мистер Мартин, когда он заставал меня за таким занятием, неоднократно высказывал мне своё неудовольствие, говоря, что делать этого не следует и что этим я подрываю уважение к надсмотрщикам.

Но я ни в коем случае не намерен здесь восхвалять себя и без колебаний хочу рассказать всю правду. Я думаю, что нет вообще человека, который бы пользовался неограниченной властью и ни разу её не превысил. Само сознание, что другие люди находятся в моих руках, делало меня нетерпеливым и наглым. И несмотря на всю мою ненависть, на кровную, проверенную жизнью ненависть к тирании, сам же я, едва только плеть попала мне в руки, поймал себя на том, что веду себя как тиран.

Власть опасна, она опьяняет человека. Человеческая природа не справляется с ней. Эту власть следует непрестанно сдерживать и ограничивать, иначе она неминуемо вырождается в деспотизм. Даже святость семейных уз, скреплённая, как это бывает всегда, могущественным влиянием обычая и привычки, не может служить достаточной гарантией, что глава семьи не будет злоупотреблять своими неограниченными правами. До какой же степени нелепо, смешно и наивно ожидать от неё чего-нибудь другого, кроме злоупотреблений там, где эта власть не подлежит никакому контролю ни человеческой совести, ни закона!

Глава двадцать девятая

После смерти жены мои друг Томас сильно переменился: исчезли его бодрость и жизнерадостная приветливость, он стал печалей и угрюм. Старательность и прилежание, никогда не покидавшие его в поле, уступили теперь место мрачному отвращению к труду, и он всеми способами отлынивал от работы. Если бы он находился под началом другого надсмотрщика, то небрежность и лень навлекли бы на него, вероятно, всякие беды. Но я был горячо привязан к нему, жалел его и щадил по мере моих сил.

Жестокая несправедливость, жертвой которой Томас сделался в Лузахачи, видимо изменила все его взгляды и убеждения. Он избегал разговоров на религиозные темы, и я, зная это, не заводил их, но у меня были все основания предполагать, что он отошёл от религии, которая внушалась ему с детства и так долго руководила всеми его поступками. Он стал потихоньку совершать какие-то обряды языческого ритуала, которому научился от матери. Мать его была похищена и привезена сюда с африканского побережья и, по его словам, ревностно хранила все суеверия своего родного края. Случалось, что он как-то дико и бессвязно начинал вдруг утверждать, будто ему являлся дух его покойной жены» что он дал этому духу какие-то обещания, и мне даже порой казалось, что рассудок его иногда омрачается.

Во всяком случае, он весь переменился. Это был уже не тот прежний покорный и послушный раб, удовлетворённый своей участью и готовый отдать работе все свои силы. Вместо того чтобы действовать в интересах хозяина, как раньше, он теперь, казалось, прилагал все старания, чтобы принести как можно больше вреда. На плантации было несколько рабов, непокорных и смелых, которых он прежде сторонился. Но теперь он с каждым днём всё больше сближался с ними и вскоре завоевал их доверие. Они поняли, что он одновременно и храбр и осторожен и, что ещё более ценно, справедлив и не способен ни на какое предательство. Они чувствовали также его умственное превосходство и очень скоро признали его своим вождём. К ним присоединились и другие, руководствовавшиеся менее благородными целями и стремившиеся только чем-нибудь поживиться. Прошло немного времени, и они стали делать набеги по всей территории плантации.

Томас и в этой роли проявил себя как человек не совсем обыкновенный. Всё, что он предпринимал, делалось на редкость обдуманно и ловко. А если товарищам ого грозило наказание, он готов был прибегнуть к последнему средству, свидетельствовавшему об его исключительном благородстве. Физическая сила и душевное спокойствие его были таковы, что он мог выдержать то, что мало кому удавалось. Он мог вынести даже истязание плетью — пытку, как я уже говорил, не менее страшную, чем дыба. Когда другого ничего не оставалось делать, Томас готов был защитить своих товарищей, взяв всю вину на себя, и своим признанием ограждал более слабых от пытки. Такое великодушие и для свободного человека должно было считаться наивысшей добродетелью, — какого же восхищения оно достойно, если его проявляет человек под ярмом рабства!