Бегущая в зеркалах - Людмила Бояджиева

Зуев рассказывал сжато и точно. Подлинная трагически изломанная судьба России разворачивалась перед Остапом, навсегда разрушая ту парадную, официозно-помпезную упаковку, в которой скрывала ее советская культурно-идеологическая мифология.

Остап узнал правду о революции и красном терроре, о концлагерях и репрессиях, о фашизме и коммунизме, оказавшимися братьями. Его сознание, не способное все сразу осмыслить, впитывало информацию, чтобы потом, в нужный момент извлечь ее из тайников памяти. Сейчас же было только одно — доверие к тихому, прерывающемуся кашлем голосу. Слушая Зуева, Остап чувствовал «животом», а вернее — своей высокопробной, не поддающейся коррозии совестью, что правда — настоящая, единственная правда, была на стороне его «классового врага».

Говорил Александр Леонидович все с большим трудом, все чаще тянулся дрожащей рукой к стакану с водой, тяжелее кашлял, зажимая платком посиневшие губы. Он старался поскорее спрятать измятую ткань, но было заметно, что на ее белизне расплываются большие алые пятна.

Еще неделю назад, в самом начале весны у Зуева началось внезапное обострение застарелого туберкулеза, полученного еще в окопах Первой мировой и залеченного в Швейцарском санатории. Виктория умерла два года назад, не оставив наследников и в соответствии с брачным контрактом Зуев получил герцогский титул. Он остался один на попечении старого немца-слуги и штата приходящей прислуги. За три дня до визита Остапа в Клеедорф, старик Мартин с шофером уехали в город, за лекарством для захворавшего хозяина, да так и не вернулись. Александр Леонидович, чувствуя усиление болезни, перебрался в самую теплую комнату, прислушиваясь к каждому звуку извне. В среду, по заведенному порядку приходили горничная и истопник, но на этот раз они не явились. Зуев уже не мог подняться, временами впадая в забытье от сильного жара. Несколько раз он снимал телефонную трубку и, услышав русские голоса, догадался в чем дело. Однажды ему показалось, что за окнами кто-то ходит. Кричать он не мог и схватив с тумбочки тяжелый серебряный поднос, запустил им в стекло, стараясь привлечь внимание. Никто не пришел ему на помощь, и первое, что увидел больной, выныривая из бреда, было лицо Остапа.

— Остап, наша встреча может быть прервана каждую минуту. А мне еще предстоит сделать нечто чрезвычайно важное. Прежде всего, я хочу вместе с вами выпить этот последний в моей жизни глоток вина за наших Викторий. Царствие им Небесное, — Зуев поднял хрустальный бокал, — И второе. Я понимаю, что со мной что-то не так. Что-то перевернулось в моей душе и я чувствую, понимаю по другому, чем какую-то неделю назад. Сегодня, сейчас я уверен, что должен просить тебя об услуге… Когда закончится все это фашизм и коммунизм и какие-нибудь еще чумные «измы», возможно, жизнь сложится так, что ты встретишься на узкой дорожке с человеком, которого должен будешь пощадить… Варя назвала его Сашенькой. Сашенька Кутузов. Друг мой, я перешел на «ты» — так требует мое сердце, а для церемоний нет времени, — Зуев судорожно глотнул воздух, — наша «партия» движется к концу, а мы так и не поняли, кто из нас победитель. Вернее, этот вопрос решаешь сейчас для себя ТЫ. Я же знаю — мы — союзники. И с этим заверением предупреждаю — я вооружен.

Зуев достал из письменного стола браунинг и положил его перед собой:

— Я не отягощу твою совесть моим пленением, когда появятся «товарищи». Поверь, мой самостоятельный уход будет лишь формальностью финальный свисток свыше немного запаздывает. К тому же я слишком слаб и слишком много знаю…

Остап молчал, склонив голову.

— Ты верующий? — спросил Зуев неожиданно, — Ах, что я, вам же, советским людям, нельзя. А мне можно и нужно, но я — не могу. Не получается. Все никак не выясню свои отношения со Всевышним и хуже всего то, что как только я начинаю веровать, что ОН — «еси», мне кажется, что мы — враги. Я не могу объяснить Его ВСЕСИЛИЯ и НЕВМЕШАТЕЛЬСТВА. Я не могу понять, с чьего высокого дозволения и почему приняла мученический крест наша Родина. Я придумываю сотни ответов, но не могу смириться с суровостью приговора… Довольно, это ты будешь решать самостоятельно, наедине с НИМ, долго, очень долго. А сейчас — возьми. — Зуев извлек из глубины своего толстого свитера, что-то завернутое в голубой цветастый платок. — Это наша семейная икона, переходящая уже через шесть поколений. После венчания мне отдала ее мать — единственную ценность, спасенную из нашего российского дома. Это уменьшенный список со знаменитой чудотворной Владимирской иконы Божией Матери — заступницы и охранительницы Москвы. Возьми ее себе, а если на этом свете и впрямь есть Судьба, в тайный изящный замысел которой я только сейчас уверовал, передайте ее моему сыну. — Зуев на мгновение задумался, будто всматриваясь в незримую даль и продолжал: — Мои глаза ослабли, будущее тонет в тумане. Возможно фигура, маячащая там, в дали, за пределами моей жизни принадлежит другому. Возможно… Возможно моя просьба невыполнима. В этом случае, заклинаю тебя — мой случайный наследник, оставь эту реликвию в своей семье. Передай дочери или сыну. Уж он-то обязательно будет. Я в этом уверен.

Остап взял небольшой тяжелый прямоугольник и спрятал его на груди.

— Я обещаю вам, я клянусь… — тихо сказал он, ощутив внезапно покрывшейся «мурашками» кожей ответственность момента. Зуев неожиданно рассмеялся:

— Довольно клятв и театральных эффектов. В эти дни здесь с вами я чувствую себя героем греческой трагедии. Я слышу дыхание Рока, во всем вижу какую-то многозначительность, и мне хочется говорить гекзаметром. А вас учили в гимназии «мертвым языкам»?

Остап не успел возразить — в этот момент за окнами раздался шум приближающегося мотора и оба одновременно потянулись к оружию. «Ну что же, мы, кажется, все успели» — Зуев спустил предохранитель своего браунинга. Остап, скрываясь за шторой, выглянул в окно: по аллее к дому двигались три немецких мотоцикла, в колясках которых сидели бойцы с автоматами, готовые отразить нападение.

— А вот и ожидаемый вами Рок, Александр Леонидович. В форме моторизованной бригады СС. Извольте встречать, — Остап прислонился спиной к деревянной панели и слыша, как застучали внизу сапоги, поднес дуло к виску.

— Уберите, уберите сейчас же! — железным голосом произнес Зуев. Возьмите на себя труд и мужество пожить еще немного и вы сами убедитесь, что все немного серьезнее и сложнее, чем вам сейчас кажется. — Герцог взял пистолет из руки Остапа, поставил на предохранитель и опустил в карман своих брюк. Распахнутая сильным ударом ноги дверь громыхнула об стену и на пороге вырос эсэсовец с автоматом. «Руки вверх. Не двигаться!» — гаркнул он. Зуев и Остап подняли руки и тотчас в дверях появился офицер в длинном, шоколадной кожи пальто, окидывая взглядом странную пару.