Психология проклятий (СИ) - Либрем Альма

Профессор Куоки наконец-то принялся читать лекцию. Не то чтобы его рассказ был интересен хоть немножечко, но Котэсса заставила себя сосредоточиться на тетради и записывать диктуемое. Да, не хотелось, но ловить на себе подозрительные взгляды она желала ещё меньше.

— Ты — и Сагрон? — прошипели у неё за спиной, но девушка даже не оглянулась, притворившись, что ничего не слышит. — Арко. Арко!

Она стала писать ещё быстрее. Профессор Куоки неодобрительно кашлянул, прерывая собственную диктовку, и посмотрел на студентов у неё за спиной, кажется, приказывая вести себя тише. Но не прошло и нескольких минут, как девушку кто-то нагло дёрнул за плечо.

Куоки больше не диктовал. Котэсса дотянулась до своего журнала, открыла его и принялась спешно заполнять пустующую колонку, но это не могло обмануть бдительных сокурсниц. Да и профессор Толин, как назло, сам взял перо и подошёл к ней оставить свою пометку в соответствующем поле.

— Знаете, Котэсса, — совершенно заговорщицки промолвил он, — вам следует быть с ним помягче.

— О чём вы, господин профессор? — Котэсса оглянулась. Было бы неплохо, если б её группа уже вышла, но ведь лекция-то продолжалась.

— Милый мальчик, — почти прошептал профессор Куоки, — сходит с ума. Он влюблён до безумия! Я понимаю, женское сердце равнодушно к мужским страданиям, но разве нельзя быть чуточку благосклоннее? Возможно, ты сама не позволяешь своим чувствам открыться?

Котэсса промолчала. Она надеялась на то, что мужчина сейчас замолчит, но нет, профессор вошёл в раж. Шепот его стал более зычным и, кажется, слышимым как минимум для половины аудитории.

— Я не хотел отдавать тебя, моя дорогая, потому что чувствовал твой потенциал, и на Окора мог променять кого-нибудь другого. Но Сагрон так умолял меня… Мальчишка страдает!

— От чего страдает? — в горле Котэссы пересохло. Выслушивать рассказ профессора Куоки о том, что она обязана избавить Сагрона от проклятия, хотелось в самую последнюю очередь. Она искренне надеялась на то, что их история не станет достоянием всего университета, но это, очевидно, было невозможно.

— От неразделённой любви, дорогая! — шепот был забыт. Профессор воскликнул это так громко, что постороннего внимания было уже не избежать. — О, вы ещё здесь? — он оглянулся на студентов. — Ещё не было звонка? Мои инновационные часы вновь отстают… Идите, идите…

Но идти они не собирались. Кто-то поднялся со своего места и делал вид, что собирает вещи, кто-то откровенно глазел на Котэссу. Игнорировать посторонние пристальные взгляды становилось невыносимо; она и так прекрасно понимала, чем всё это закончится потом.

— Только не рассказывай мальчику, что я говорил тебе об этом, дорогая. Он будет оскорблён до глубины души, — профессор Куоки вздохнул, — потому что я взываю не к женским чувствам, а к женской жалости. Но разве ж это так плохо? Ведь от теплоты и симпатии до любви…

— Спасибо, господин профессор, — выдохнула она и, вскочив со своего места, умчалась. Едва не забыла журнал — прижала его к груди, словно пыталась остановить колотившееся не в меру быстро сердце.

Но, к сожалению, в коридор следом высыпали и её однокурсницы. Парням, естественно, было не до Сагрона, а вот женской половине группы…

— Котэсса? — дёрнула её за руку Эльма, глядя так, словно увидела впервые в жизни. — Мы о тебе чего-нибудь не знаем?

Толпа начинала сгущаться, и заинтересованные женские взгляды, что, как всегда, не к добру, с каждой секундой становились всё более пристальными. По правде говоря, сейчас Котэсса мечтала провалиться под землю, только бы не видеть их всех и не слышать этих дурацких вопросов.

— Это мы что-то не знаем о профессоре Куоки, — уверенно оборвала сокурсницу девушка. — Потому что его слова смутно соотносятся со словами адекватного человека.

Кажется, ей не поверили. Хитрый прищуренный взгляд стал ещё более внимательным, и Котэсса с трудом подавила отчаянное желание сбежать. Она не сомневалась, что Эльма — судя по тому, что решилась спросить, — была совершенно не заинтересована в свободе Сагрона. Те же, кто задавал вопросы не исключительно из женского любопытства, сначала предпочитал молчать.

Да и Арко была готова поклясться, что где-то за спиной прозвучало какое-то нехитрое проклятие; оно разбилось о возведённый на скорую руку щит, конечно же, но особых надежд сие не внушало. Котэсса давно уже перестала быть наивной относительно женской ревности; мало ей косящейся гневно преподавательницы с соседней кафедры, так ещё и из-за чужих экспериментов стать жертвой влюблённых в Сагрона одногруппниц!

— Мы опоздаем, — тоном, не терпящим возражений, заявила она. — И, между прочим, из-за вас. А вы знаете, как доцент Лантон негативно относится к неответственным группам.

Доцент Лантон таким группам не мог сказать и слова, но Котэсса не позволила окружившим её девушкам об этом вспомнить. Она с такой скоростью рванулась вперёд, громко стуча каблуками по каменному полу НУМа, что остальные были вынуждены только поспевать, стараясь не отстать ни на шаг.

Этот способ был давно испытан Котэссой; как бы группа ни знала университет, как бы ни изучила его коридоры, они всё равно мчались за старостой, словно привязанные каким-то древним магическим заклинанием, и думали головой только в том случае, когда она сбивалась с определённого пути, да и то не всегда. Если же не демонстрировать им сомнений и бежать вперёд, то дух спешки просыпался буквально в каждом, и они бросались вперёд чуть ли не наперегонки.

Котэссе это даже чем-то нравилось; она предпочитала таким образом уходить от каждого неудобного разговора. Обычно, добегая к цели, её преследовали уже забывали о собственных вопросах. Но сегодня что-то явно пошло не так; когда она влетела в аудиторию ещё за пять минут до конца перемены, пристальные заинтересованные взгляды сокурсниц никуда не делись, напротив, стали ещё более внимательными.

Благо, доцент Ролан явился вовремя — а он был знатным любителем и самому опаздывать на пары, хотя обычно не пускал никого в аудиторию после собственного прихода. Это всё сочеталось с абсолютной мягкостью во всех остальных вопросах, за исключением сдачи лабораторных работ, и студенты давно уже привыкли к тому, что их преподаватель — совершенно парадоксальная личность.

Четвёртый — нынче уже пятый, — курс он боялся и вовсе. Поговаривали, что именно он у них должен был читать какую-то сверхсложную дисциплину, да и в этом году обязан был приступить к преподаванию, но всегда менялся с кем-нибудь другим. Отвратительная группа — только так выражался о своих нежелательных подопечных Лантон, предпочитая всех, кого угодно, лишь бы только не надоедливых студентов с избранного в его глазах потока.

Но на этот раз он ступал неожиданно прямо. Котэсса даже удивилась тому, с какими усилиями он переставлял ноги и как с трудом кивнул, словно был сконцентрирован лишь на том, чтобы не свалиться с ног. Или на том, чтобы не выдать собственный дискомфорт как-нибудь иначе.

Когда он взялся за чтение лекции, то, кажется, расслабился. По крайней мере, голос с напряжённого стал вполне нормальным, взгляд — более рассеянным, как и прежде, и студенты тоже успокоились, узрев уже привычного преподавателя.

Но Котэссе всё равно не давал покоя его внешний вид. Что-то с Роланом случилось, вот только что именно?

Он словно не желал, чтобы эта лекция заканчивалась. За, доцент был человеком увлекающимся, но обычно очень сильно уважал перемены, потому отпускал группу ровно со звонком, а то и на несколько минут раньше. На сей раз он просидел почти аж до звонка на следующий урок, потом вышел на мгновение, вернулся, начал вторую лекцию раньше, чем следовало — пара без перемены, затянувшаяся до невозможности, напоминала большинству сущий ад.

Да и у Котэссы, признаться, болела рука. Привычно интересный урок превратился в сплошную диктовку, словно Ролана подменили, и он крутился на своём месте, то и дело убыстряя и без того не особенно медленный поток слов.