Экономические провалы - Василий Кокорев

Дай Бог, чтобы на берлинском конгрессе представителями России оказались люди, исполненные верных воззрений и разумной заботливости об интересах своего Отечества, а не выдохшиеся изношенные губошлепы.

Чувствую, как на этом месте читатель невольно восклицает: что же это за туманные предсказания? Отвечаю: при настоящем положении, когда весь политический небосклон обложился густыми тучами, нельзя требовать совершенной ясности. Едва-едва возможно всмотреться в очертание надвинувшихся туч и в их фигурах прочесть завершение совершающихся событий экономическим конгрессом в Берлине. А коль скоро этот конгресс образуется, то уже нетрудно догадаться, кому достанется львиная доля выгод от будущего экономического новозакония. При этом мы должны преследовать одну цель - свалить с плеч русского народа угнетающую его тягость по платежу заграничных долгов. Слышу, как читатель опять говорит: да это еще новый туман? Да, новый, но освежительный, и мы можем достигнуть этого, идя путем смиренномудрия и направления в новую полосу благоприменительного течения воздуха.

Добавим несколько слов о печати. Бисмарк отвергает значение в делах государственных печатного слова, не видя в нем никакой пользы. Никто с этим согласиться не может, и здесь вполне применима поговорка, что нет умного человека без некоторой доли заблуждений. Печать можно сравнить с золотоносными россыпями, при промывке которых из ста пудов простого песку получается в золотниках чистое золото. Излишне доказывать неоспоримое влияние этих золотников на ход жизни во всех ее видах - нравственном, политическом, экономическом и т. д.

Самая речь Бисмарка осязательно все это подтверждает, потому что все изложенные в ней воззрения и даже мероприятия построены на значении золотников, промытых из песчаной массы печатного слова.

В. Кокорев

17 февраля 1888 г. С.-Петербург

ПУТЬ СЕВАСТОПОЛЬЦЕВ

Посвящается С.А. Хрулеву[ 26 ]

Вместо предисловия

Появляющийся теперь в печати рассказ написан 20 месяцев тому назад. Он не мог явиться своевременно по таким причинам, о коих рассказывать скучно, а читать еще скучней.

Теперь рассказ этот настолько вылежался, что он без больших затруднений является на типографский станок. Я его печатаю, как дагерротип мыслей и взглядов того времени, в которое писал рассказ.

Все выраженное здесь вспомнилось и сказалось во время вступления защитников Севастополя в сердце России - Москву; конечно, тут высказана только разве сотая часть того, что нам уяснила глубокая дума о военных событиях. Мы обращаемся теперь к особому труду, выпискам из книги: "Русская жизнь".

Из таких выписок составлен "Путь севастополъцев".

В картине человеческой жизни, подобно тому, как и во всякой древней художественной картине, тогда только можно достигнуть исправления и увидеть новые красоты и дальние планы, когда будет обнаружено и выяснено все то, что сгладила и затемнила пыль и копоть. Таково было побуждение при изложении не сочинения, а событий, подсказанных памятью сердца. Скажу словами внутреннего убеждения: задача решалась благонамеренно, но без письменной архитектуры и настолько притом ошибочно, насколько более или менее ошибочны все наши однодумы.

I

Общее горе - не горе.

Пословица

Давно, почти одновременно с образованием Черноморского флота, главная из Севастопольских пристаней названа Екатерининской. Пристань эта знаменательна тем, что все находившиеся в Севастополе моряки имели обыкновение сходиться на ней каждый день и рассуждать тут об обязанностях честной службы моряка и вообще человеческих. С пристани виднелся стоящий вдали флот. Общие взоры следили за тем, как спущены и подняты драм-реи, как одни корабли снимаются с якоря и идут в море и как другие становятся на якорь. Все делалось на кораблях живо и отчетливо, все одушевлялось желанием получить одобрение от своих собратьев. Всякую морскую опытность, всякую ученость, даже успехи по службе надлежало утверждать еще одобрением общего мнения. Суд пристани вникал в каждодневную жизнь всякого: получить похвалу на ней значило быть отличным не только в действиях, но и в намерениях. Здесь все познавали себя, душа у всех была нараспашку, и ясно становилось, кто к чему способен; а знание душевной подоплеки каждого спасало от несообразного выбора людей на открывавшиеся должности и развивало во всех дух чести, бескорыстия и рвения к пользе общей.

Место сходбища росло в объеме и значении.

Грозна и отрадна была спасительная пристань, дружно стремились к ней ум и горячая любовь к Отечеству, не боясь препон и ухищрений, производимых всегда лукавой бездарностью, которая и издали не смела подходить. В главе общей оценки способностей стояли сначала Грейг, а потом Лазарев - оба они поддерживали силу общего влияния на дела уважением к мнению пристани.

Вот где сложился черноморец и откуда проистекли его славные деяния. Черноморец зародился духовно, точно так же, как и русский первообразный человек, когда были пристани спасения на стогнах Киева, Владимира, Москвы, Нижнего... когда бедствия в течение многих веков создавали и укрепляли русский дух, из коего сотворилась русская мощь.

Вместе с русской мощью славные наши предки передавали из рода в род и саму основу ее. Как определить ее? Как назвать причину спасительных движений Донского, Ляпунова, Пожарского, Минина и Сусанина? Современные Пожарские, Минины и Сусанины, т. е. все наши славные морские и сухопутные защитники Севастополя, называют все свои подвиги простым исполнением долга. Вот в этом-то простом исполнении долга, смысл коего так многозначен и обширен, и заключается русская мощь. Стремление к этой обязанности - исполнению долга - доступно лишь только тем, кто преисполнен чувством любви ко всем, кто в личных своих успехах, наносящих вред другому, видит общее зло, а в успехах человечества - собственный рост. Поэтому славное наследство, полученное нами от предков, мы должны назвать: самозабвение и общелюбие. Тяжело стало нашему корыстному и мельчающему веку хранить это священное наследие: чувство общелюбия начало угасать, а затем последовала утрата самозабвения. Опустелые места нашего сердца заменились заботой о самих себе, и ум стал опираться на шаткую подпору самонадеянности. Произошло явление, столь же естественное и столь же простое, как исполнение долга; но между этими двумя простотами оказалась великая разница в последствиях. Произошло вот что: самые отголоски самозабвения и общелюбия сделались нам сначала неприятны, потом укоризненны и, наконец, несносны; мы начали обнаруживать на них вражду.

Умолк всякий глагол, исходящий от сердца. Все получило другие очертания, другие побуждения; самый склад русского человека стал изменяться.

Оказалось... но что оказалось? Вот общее определение: беден бедный человек с его бедными надеждами на один свой бедный ум, действующий без помощи практического и сердечного сотрудничества.

Между тем, как мысли наши, лишенные прав гражданства, блуждали в какой-то пустыне бесплодия, вдруг грянул гром, Севастопольский гром, принимаемый земной суетой за последствие дипломатических недоразумений, а христианским созерцательным смирением объясняемый явлением гнева Божия.

Сошлись опять черноморцы на той же Екатерининской спасительной пристани решать дело Отечества тем же общим голосом, который возрастил и указал их для занимаемых мест. Решили скоро и коротко: приготовиться к смерти, надеть белые рубашки и защищаться до последней капли крови.

И началось время осады; и потекла ручьями лучшая, чистейшая кровь, и стали мы измываться в ней и исцеляться ею...

Почти целый год продолжалось Севастопольское жертвоприношение. Уставали уже в Европе готовить смертоносные орудия и снаряды, а славная грудь всех защитников Севастополя не уставала принимать на себя изметаемые из них удары. Смыкались сном смерти очи павших - просвещались наши душевные взоры, уяснилось многое, открылось неизвестное. Вдосталь обмельчали в глазах наших все посредственности, обозначились все бессердечности. Недочет и несостоятельность оказались в мыслях, действиях и чистоте исполнения. К болезненному нытью русского сердца прибавились новые, мучительные раны и вызвали из глубины его возглас: где же ты, куда укрылась русская, чистая, широкая, теплая, простосердечная душа?

Взывали мы долго, молились горячо, но над нами сбылось священное слово: воззовут и не услышу их.

Утихла брань, но Севастополя не стало, т.е. не стало его укреплений, домов, флота; а зато явилось во всей России общее сознание, что нам нужен другой Севастополь, которого никто не одолеет, это - Севастополь любви и истины, где все старались бы действовать на всех поприщах жизни с такими же чувствами самопожертвования в борьбе с ложью и невежеством, как действовали защитники Севастополя при обороне его.