Долой оружие! - Берта Зуттнер

На австрийскую ноту Пруссия от 15-го апреля отвечает, что взводимое на нее обвинение несправедливо; впрочем она стоит на том, что Австрия вооружилась на границах, и это обстоятельство оправдываешь ее собственное вооружение. Если Австрия действительно не думает о нападении, то пусть разоружится первая.

Венский кабинет отвечает: мы согласны разоружиться 25-го числа текущего месяца, если Пруссия обещает на другой же день последовать нашему примеру. Пруссия изъявляет готовность. Наконец-то я вздохнула свободно! Значит, несмотря на все угрожающее признаки, мир не будет нарушен. И я поспешила занести в свой дневник этот поворот к лучшему

Напрасно поторопилась! Возникают новые затруднения. Австрия говорит, что ей можно разоружиться только на северных границах; на юге же этого нельзя, потому что оттуда ей грозит Италия. Пруссия в ответ: если Австрия не согласна на полное разоружение, то и мы желаем оставаться вооруженными. Тут поднимает голос Италия: ей нимало не приходило на ум нападать на Австрию, но после ее теперешнего заявления она сама будет вооружаться. Теперь уж хорошенькая песенка о необходимости обороны распевается на три голоса. Я опять позволяю немного убаюкать себя этой мелодией. Ведь после таких громких и неоднократных заявлений, никто не посмеет напасть на соседа, а если не будет ни с чьей стороны попытки к нападению, откуда же взяться войне? Принцип, в силу которого одни оборонительный войны считаются справедливыми, успел настолько привиться к обществу, что ни одно правительство не рискнет напасть на соседнее государство, а если друг против друга стоят одни защитники, то как бы ни были они грозно вооружены, как бы твердо ни решались дойти до ножей, все же им нельзя фактически нарушить мира.

Какое заблуждение! Как будто, кроме прямого наступления, нет иных средств открыть враждебные действия! Тут могут послужить благовидным предлогом интересы какой-нибудь незначительной землицы, ее нарушенные права, предъявленные к ней несправедливые требования, на защиту которых можно выступить с вооруженной силой; или опять очень удобно вытащить на свет Божий старинные договоры, чтобы, придравшись к их нарушению, обнажить оружие. В крайнем случае, остается еще один якорь спасения, за который всегда легко ухватиться; этот якорь — пресловутое «европейское равновесие». Если одна или другая держава слишком расширяет свое могущество, вы сейчас же можете энергически воспротивиться ее посягательствам и двинуть свои войска против этого неприятеля «в видах охранения европейского равновесия». Менее явно, но с большим ожесточением действует долго раздуваемая ненависть, которая в конце концов так же страстно и неудержимо стремится к кровопролитию, как неудовлетворенная любовь к живительным объятиям.

К весне наступаешь бурный период, когда события быстро сменяются одно другим. Австрия до того решительно заступается за Аугустенбурга, что Пруссия немедленно усматривает в этом нарушение гаштейнского договора и явно-враждебные намерения со стороны дружественной державы. Вслед за тем оба государства спешат вооружиться как можно надежнее, и Саксония также берет с них пример. Со всех концов бьют тревогу. «Война в виду, война в виду!» трубят газеты, и то же самое слышится во всех разговорах. Я чувствую себя так, как будто нахожусь на корабле в открытом море, и жду с минуты на минуту грозной бури…

Самым ненавистным человеком в Европе и мишенью для всевозможных нападок является теперь Бисмарк. 7-го мая происходит покушение на его жизнь. Имел ли в виду Блинд — злоумышленник — отвратить своим поступком надвигавшуюся бурю? И удалось ли бы ему достичь этой цели, если б он убил берлинского дипломата?

Я получаю из Пруссии от тети Корнелии письма, из которых видно, что там народ менее всего желает войны. У нас господствует всеобщий энтузиазм, и перспектива борьбы с пруссаками возбуждает воинственное одушевление, а «миллион отборного войска», стоящего наготове, волнует патриотической гордостью сердца австрийских граждан; в Пруссии же обнаруживается внутренний разлад. Бисмарк и в своем отечестве подвергается не меньшим нападкам и клеветам, чем в Австрии. Ходят слухи, будто бы ландвер отказывается участвовать в «братоубийственной» войне; толкуют также, что императрица Августа бросилась к ногам своего супруга, умоляя его сохранить мир. О, с какою радостью упала бы я рядом с нею на колени и увлекла за собою всех, всех своих сестер, заставив их молить о том же. Вот к чему следовало бы стремиться всем женщинам: «Мир, мир! Долой оружие!» Что, если б наша красавица-императрица также бросилась к ногам своего супруга и со слезами, подняв руки, молила его о разоружении? Но кто знает? Может быть, она и делала это; пожалуй, сам император искренно желал поддержания мира, однако давление со стороны его советников, ораторов, писак и крикунов сделало свое дело. И не мудрено: для единичной личности — даже на высоте царского трона — слишком трудно сопротивляться такой неодолимой силе.

XIX

1-го июня Пруссия заявляет на союзном сейме, что она немедленно приступит к разоружению, если Австрия с Саксонией подадут в том пример. На это из Вены тотчас ответили, что Пруссия уже давно намеревается напасть на Австрию в союзе с Италией, и потому Австрия готова предоставить на полное усмотрение германского союза дела с эльбскими герцогствами. Одновременно с тем, она намерена созвать в Гольштинии всесословное собрание.

Против такого заявления Пруссия протестует, так как оно противоречите гаштейнскому договору. Этим, по ее словам, Австрия возвращается к венскому трактату, которым было установлено общее владение; следовательно, Пруссия также имеет право занять Гольштинию, как она не противится с своей стороны занятию австрийцами Шлезвига. Пруссаки безотлагательно отправляются в Гольштинию. Габленц отступает, не прибегая к оружию, но не без протеста.

Перед тем Бисмарк выразился в циркуляре: «От Вены мы не встречали никакой предупредительности. Напротив, до слуха короля дошли из достоверного источника такие выражения государственных людей Австрии и советников императора („трич-трач“), которые явно доказывают, что министры, во что бы то ни стало, желают войны (значит желают народоубийства: какое тяжкое обвинение!) частью в расчете на победу, частью имея в виду уладить внутренние затруднения и поправить собственные расстроенные финансы с помощью прусской контрибуции (государственная мудрость?)».

9-го июня Пруссия заявляет союзному сейму, что он не имеет права решить один шлезвиг-гольштинский вопрос. Предлагается новый план реформы союза, при чем из него исключаются Нидерланды с Австрией. Тут пресса впадает уже в воинственный тон и, — как предписывает патриотический обычай, — пророчит несомненную победу. Верноподданный, призывающий своего государя к войне, не смеет допускать возможности поражения. Передовые статьи расписывают предстоящее вступление Бенедека в Берлин, а затем грабеж прусской столицы кроатами. Некоторые советуют даже прямо-таки сравнять ее с землею. «Грабеж», «сравниванье с землею», «прыжки через мечи» — все это хотя и не соответствует более нашим современным понятиям о народном праве, но слишком крепко засело у людей в головах после школьных уроков древней истории. О подобных вещах так часто говорилось в описаниях битв, выучиваемых школьниками наизусть, и так часто писалось в ученических сочинениях на заданную тему, что едва засядешь за составление газетной статьи о войне, как такие слова сами собой льются с пера. Презрение к врагу нельзя выразить в достаточно едкой форме; так, венские газеты принялись величать прусских солдат «портными, подмастерьями». Генерал-адъютант граф Грюнне хвастался «прогнать пруссаков мокрыми швабрами». Ведь подобные приемы — как хотите — способствуют «популярности» войны. Все это укрепляет народное самосознание.

11-го июня Австрия предлагает союзу принять меры против прусского самоуправства в Гольштинии и мобилизировать все союзное войско. 14-го июня предложение это подвергнуто голосованию и принято девятью голосами против шести. О, эти три голоса! Какой оглушительный жалобный вой, полный раздирающей муки, отозвался бы на них, как эхо! Свершилось. Посланники отозваны. 16-го июня германский союз приглашает Австрию с Баварией подать помощь ганноверцам и саксонцам, которые подверглись уже нападению со стороны пруссаков. 18-го выходит прусский манифест о войне; одновременно с ним манифеста австрийского императора к народу и прокламация Бенедека ко вверенным ему войскам. 22-го принц Фридрих-Карл издает приказ по армии и тем открывает войну. Я старательно переписала в свой дневник эти четыре документа; вот они. Король Вильгельм говорит:

«Австрия не хочет забыть, что ее государи некогда повелевали целой Германией, и не хочет признать в юном прусском народе своего союзника, а видит в нем соперника. Пруссии, говорит она, нужно препятствовать во всех ее стремлениях, так как что приносить пользу ей, то служить ко вреду Австрии. Злополучная вековая зависть вспыхнула теперь с новой силой: Пруссию надо унизить, уничтожить, опозорить. Договоры с нею не значат ничего. Куда ни взглянешь в Германии, всюду мы окружены врагами, и их военный клич — унижение Пруссии. До последнего момента я изыскивал и оставлял открытыми пути к мирному соглашению, но Австрия его не захотела».